Курс на «коренизацию» кадров 53 Евреи и большевистский режим

Г.В.Костырченко

Тайная политика Сталина

_{ВЛАСТЬ И АНТИСЕМИТИЗМ}

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК Институт российской истории

Г.B. Костырченко

Тайная политика Сталина

ВЛАСТЬ И АНТИСЕМИТИЗМ

Москва «Международные отношения» 2003

УДК 323.12 (=924) (47+57) ББК 63.3 (2)-36 К72

© Г.В. Костырченко, 2003
© Подготовка к изданию и оформление изд-ва «Международные отно
ISBN 5-7133-1071-Х шения», 2003

...Антисемитизм — это не еврейская проблема. Это—наша проблема. Поскольку мы... еще не стали его жертвами — да, мы тоже — мы, должно быть, поистине слепы, если не видим, что это наше дело, как никакое другое.

Жан-Поль Сартр «Антисемит и еврей»

Оглавление

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА 12 ВВЕДЕНИЕ 13

Глава I

РЕШЕНИЕ «ЕВРЕЙСКОГО ВОПРОСА» ПРИ ЦАРЯ» И БОЛЬШЕВИКАМ 25

Явление «чудесного грузина» 25

Молодой Сталин и антисемитизм 25 Взгляд в историю 27 Еврейские партии 31 Большевики и Бунд 33 Позиция Столыпина 35 Новый теоретик партии 36

Начало судьбоносных испытаний 43

Война 43 Революция 45

От национальной теории к практике 48

Ученик обретает самостоятельность 48 Курс на «коренизацию» кадров 53

Евреи и большевистский режим 55

На защиту еврейской бедноты 55 На службе новой власти 57 Евсекции, Бунд, сионисты 60

В погоне за призраком «еврейской социалистической нации» 87

Советизация еврейства 87 Южный проект 90 Всплеск антисемитизма в 1928-е 100 Биробиджанская альтернатива 111 Закрытие «вопроса» на фоне «большого террора» 123

Глава II

ВЫЗРЕВАНИЕ ОФИЦИАЛЬНОГО АНТИСЕМИТИЗМА В СССР 140

Государственно-патриотическая альтернатива Сталина 140

Идеологическая мутация режима 140 Генерация сталинских идеологов 152 Шовинизация национальной политики 162

Первые признаки госантисемитизма Ml

СССР-Германия: перипетии отношений 177 Проблема польский евреев 184 Фактор нацистского влияния 194 Антисемитизм как элемент власти 196 Робкая попытка перелицовки пропаганды 218

Евреи и власть в годы войны 222

«Еврейский синдром» советской пропаганды 222 Усиление еврейской общественной активности 229

«Дело Эрлиха-Яльтера» 232 Еврейский антифашистский комитет в СССР 236 Вспышка антисемитизма в советском тылу 242 Противоречия пропаганды патриотизма 249 Интриги на историческом и философском «фронтах» 252 За национальную чистоту русского искусства 258 Янтисемитский нажим на журналистику и литературу 266 Реакция на травлю 271

Глава III

КОЛОДНАЯ ВОЙНА, ВЛАСТЬ, ПРОПАГАНДА 276

Перегруппировка внутри номенклатурной элиты 276

Интриги в Кремле 276 Ахматова и Зощенко как жертвы аппаратной игры 284

Триумф и падение Жданова 290

Пропагандистская альтернатива 290 «Дело "КР"» 292 «Суды чести» 298 Обновление руководства Агитпропа 300 Лебединая песня главного идеолога 303

Удар по «космополитам» 310

К «теории» вопроса 310 Вначале были «антипатриоты» (Нусинов и др.) 314 Шепилов против Фадеева 319 Агитпроп перестраивается... 328 Начало кампании 333 В ССП 337 Апогей кампании и ее свертывание 340

Глава IV

НАЦИОНАЛЬНАЯ ТРАГЕДИЯ 351

Закрытие Еврейского антифашистского комитета и что этому предшествовало 351

Ликвидация ЕАК 351 Проблема антисемитизма после войны. Каганович на Украине 353 Чистка в Совинформбюро 361 Попытки закрытия ЕАК в 1946-1947 годах 365 «Рука Вашингтона» 369 «Еврейский вопрос» в семье правителя 372 «Сионистский заговор» Михоэлса-Аллилуевых 381 Убийство Михоэлса 388 Провокационная роль МГБ 395 Развязка еврейской проблемы в Палестине и ее кульминация в СССР 399

Эренбург и его выбор 407 Объявление войны сионизму 417

«Дело БАК» 422

Первые аресты 422 Крах мечты о Крыме и арест Лозовского 428 Расправа над Жемчужиной 445 Следствие продолжается... 450 Козни «сионистов» в МГБ и чистка «органов» 455 Новый этап следствия 464 Судьба «Черной книги» 465 Процесс 469

Карательная ассимиляция в действии 474

Тотальный натиск 474 Расправа над литераторами 475 Ликвидация еврейских театров 484 Аресты в Биробиджане 488 Гонения на иудаизм 494 Удар по сионизму в Восточной Европе _ 499

Глава V

АНТИСЕМИТСКАЯ АГОНИЯ ДИКТАТОРА 508

Запуск механизма тотальной чистки и ее параметры. 508

Ключевая роль партаппарата 508 Положение еврейской суперэлиты 515 Без права отказа от еврейства 518

Удаление ерррев из культурно-идеологической сферы 521

Масс-медиа 521 Литература и около нее 536 Музыкальное искусство 542 Кино 553

Положение дел в науке и образовании 555

Руководство чисткой 555 Философия 561 Экономика 572 Право 575 История 581

Педагогика 591 Биология 594 Физика v 601

Ситуация в промышленности 610

Военное производство 610 Судьба знаменитого танкостроителя 616 «Дело ЗИСа» 619 Последний сталинский расстрел («Дело КМК») 626 «Экономическое» «дело Метростроя» 628

«Дело врачей»: правда и вымысел 629

Как асе начиналось 629 «Рюминская система» доказательств 634 Тимашук в роли «винтика» 638 Аресты главный участников «заговора» 642 Сталинская режиссура предполагает шпионаж и террор 646 Тайное «дело» перерастает в открытую акцию 654 Эскалация репрессий 660 Пропагандистское сопровождение 663 Реакция в стране и мире . 667 Миф о депортации 671 Финал «дела» и роль Берии 685

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 695 ПРИМЕЧАНИЯ 710 ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ 750 ВАЖНЕЙШИЕ ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 775

От издательства

Предлагаемая читателю книга представляет собой значительный вклад в освещение важного периода в истории нашего государства и общества и, естественно, в ту полемику, которую по сей день вызы­вают поднятые в ней проблемы.

Нет сомнения в том, что сочинение Г.В. Костырченко — масш­табное разносторонне документированное исследование, и его до­стоинство состоит прежде всего в том, что антисемитизм в политике Сталина рассматривается как неразрывная составная часть режима тоталитарного господства, как его инструмент, а не как самодовлею­щая проблема или цель политики.

Разумеется, последнее слово в суждениях о книге, в том числе об отдельных оценках автора и персональных характеристиках ряда государственных и общественных деятелей, представителей культу­ры, принадлежит читателю. Не предвосхищая их, можно с уверенно­стью сказать, что книга вызовет неравнодушную реакцию и острую дискуссию, которых она вполне заслуживает.

Введение

Думается, прав был русский писатель Д.С. Мережковский, когда в 1915 году утверждал, что «вопрос еврейский есть русский вопрос»¹. Эта мысль справедлива хотя бы потому, что проблема антисемитизма, которой посвящено данное исследование, наложила свой мрачный отпечаток на несколько столетий совместного бытия русских и евре­ев. Да и избавиться от подобного социального недуга вряд ли воз­можно без обоюдных усилий этих проживающих рядом друг с другом народов. Жизненно важная необходимость такого общего освобож­дения от вековой вражды и предрассудков на национальной почве продиктована уже тем, что истории известны случаи, когда под на­тиском генерируемой антисемитизмом ненависти уничтожалась куль­тура народов и гибли целые государства. Сила этого порока, помимо прочего, состоит и в том, что он почти так же стар, как и сама че­ловеческая цивилизация, ибо в его основе лежит ксенофобия (инстин­ктивный страх перед чужаками), которая, являясь первобытной составляющей человеческого инстинкта самосохранения, искони при­суща психологии людей. В каком-то смысле прав был Альберт Эйн­штейн, считавший антисемитизм неизбежным злом, тенью еврейства, сопровождающей его повсюду, а также своеобразной детской болез­нью, корью человечества, с трудом избавляющегося в ходе циви-лизационного процесса от первородных животных инстинктов. Наряду с этой образной, с налетом скепсиса, дефиницией антисеми­тизма, суть его можно определить проще и рациональней — как ком­плекса убеждений и действий, направленных против евреев как этноса. Или, выражаясь более академично, антисемитизм — это одна из форм национальной нетерпимости, проявляющаяся во враждебном отношении к евреям (от третирования в быту, правовой дискри­минации, пропагандистского поношения до погромов и геноцида*).

Д

* Гитлеровская политика геноцида евреев Европы в годы Второй ми­ровой войны получила название Холокоста (от греч. holokaustosis — жертва всесожжения).

** На Западе бытовой антисемитизм называют также народным (popu­lar) или плебейским (plebeian).

ревнейшим видом антисемитизма принято считать такое кон­кретное проявление ксенофобии, как юдофобия, то есть нетерпимость к евреям, так сказать, на уровне индивидуального и коллективного бессознательного. Юдофобию еще называют бытовым антисеми­тизмом**. Существует также мнение, которого придерживался, в

частности, один из российских идеологов сионизма XIX века и врач по профессии Л.С. Пинскер, что юдофобия — это наследственное психическое заболевание, что, конечно, верно применительно к от­дельным клиническим случаям, но вряд ли правильно, когда речь идет о социальном явлении в целом.

Другим уходящим корнями в глубь истории видом антисемитизма является идеологический, проявляющийся как в религиозной форме (скажем, как исходившие в прошлом от христианской церкви траги­ческие гонения против евреев за их отказ признать Иисуса Христа Богом), так и в светской, под которой подразумевается прежде всего так называемый национальный, или расовый, антисемитизм. Этот последний появился в XIX веке, когда в Европе развернулся инициированный французской революцией 1789 года и поддер­жанный в 1806 году Наполеоном I активный процесс уравнения евреев в гражданских правах (эмансипация), ознаменовавшийся выходом их из духовной изоляции и гетто и последующей инфильт­рацией в европейскую социально-культурную элиту, часть которой (весьма значительная и авторитетная) реагировала на это негативно. В какой-то мере подобная интернационализация человечества поро­дила не потерявшую своей значимости и в следующем столетии кол­лизию между либерализмом, ставящим во главу угла права личности как таковой, и идеей национального государства, свято блюдущего во всем Лозунг «почвы и крови». Так под прикрытием романтиче­ских призывов к возрождению исконных традиций и созиданию этнически «чистой» культуры народов рождался шовинизм, объ­явивший евреев инородными и вредоносными элементами, парази­тирующими на теле нации. Не случайно поэтому в самой этимологии термина «антисемитизм», предложенного в 1880 году немецким жур­налистом и ненавистником евреев В. Марром, содержится расовый смысл, заключающийся в Неприятии евреев как представителей «чуждой расы» семитов. Наиболее радикальным и вместе с тем идейно обоснованным ответом интеллектуальной элиты европейского еврей­ства на антисемитский вызов конца XIX века стала публикация австрийским журналистом Т. Герцлем в 1896 году книги «Еврейское государство. Опыт современного решения еврейского вопроса», на­писанной под впечатлением знаменитого «дела А. Дрейфуса». В ней в качестве Панацеи от антисемитизма выдвигалась идея сионизма, прокламировавшая концентрацию еврейства в своей собственной стране как главное условие его национального выживания.

Если посмотреть на антисемитизм сквозь призму типологии, то не­сложно вычленить его социальную и политическую составляющие. К первому типу относятся такие вроде бы совершенно различные виды антисемитизма, как бытовой (юдофобия) и идеологический (философ­ско-религиозный). Последний, впрочем, в случае его тайного или яв­ного использования в сфере борьбы за власть (скажем, для

соответствующего «теоретического» обоснования политических про­граммных установок или действий), переходит из сферы абстрактного мудрствования в качественно иную ипостась (в партийно-пропаганди­стский антисемитизм) и рассматривается уже как составная часть по­литической модели. Другим видовым элементом той же модели является государственный (официальный) антисемитизм, который сле­дует рассматривать как наиболее тяжелую форму этого социального недуга. Даже при схематичном рассмотрении генезиса государ­ственного антисемитизма легко обнаруживается, что он, как правило, «вырастает» из партийно-пропагандистского антисемитизма, перехо­дящего таким образом в следующую фазу развития. Например, Гитлер сначала использовал антисемитизм для пропагандистской обработки общества, мостя тем самым себе и своей партии путь во власть, а до­стигнув этой цели, возвел его в ранг государственной политики. Ана­логичным образом примерно в это же время поступал и Сталин, утверждая свое единовластие в СССР посредством спекуляций на рус­ском патриотизме и тайного поощрения толков о «еврейском харак­тере» партийной оппозиции. Однако в действиях двух диктаторов имело место и существенное различие, обусловленное тем, что в Гер­мании официальный антисемитизм принял открытый, откровенно агрессивный характер, а в СССР — закамуфлированный, латентный. Чтобы наглядно представить себе разницу между тайной и явной формами государственного антисемитизма, можно сопоставить их с течением некоего смертельно опасного для человека недуга, соответ­ственно, в период инфицирования, когда заболевание носит скрытый характер (тогда организм имеет еще возможность как-то сопротивлять­ся прогрессирующей болезни), и в стадии, когда эта болезнь принимает ярко выраженную клиническую форму, практически не дающую чело­веку шанса на выживание. Классический пример гибели общественно­го организма вследствие открытой формы антисемитизма явила собой нацистская Германия, где это уродливое явление приняло самый раз­нузданный и варварский характер. И хотя конец Советского Союза не был таким же катастрофическим, тем не менее не будет преувеличением сказать, что проводившаяся в нем в течение десятилетий политика негласного антисемитизма нанесла существенный вред не только граж­данам еврейского происхождения, но и всему обществу и государству. Во всяком случае, она, очень долго отравляя социальную атмосферу, тем или иным образом негативно воздействовала на психику несколь­ких поколений советских людей, причем различных национальностей. Такой моральный прессинг испытал на себе и автор этих строк, кото­рому да простится нижеследующий краткий рассказ-воспоминание от первого лица.

Первое извлечение из моей памяти относится к концу 50-х годов, когда я, еще дошкольник из семьи с весьма скромным достатком, жил в коммунальной квартире, расположенной в корпусе одной из

а 5

московских детских клиник. Тогда в летнее время я любил бродить по больничной территории, густо заросшей деревьями, кустарни­ками и прочей зеленью, и во время прогулок ловить как магнитом притягивавших меня разноцветных бабочек. Поскольку никаким «охотничьим» снаряжением я не располагал, то делал это руками или в лучшем случае с помощью головного убора. И вот однажды, когда я, как обычно, занимался этим увлекательным для каждого ребенка промыслом, передо мной вдруг возникла пожилая жен­щина, которая, ласково улыбаясь, протянула мне марлевый сачок. Не помню сейчас, что конкретно она сказала, передавая мне свой подарок, но смесь радости и удивления, которые я испытал в тот момент, памятна мне по сию пору. Горя желанием поделиться с кем-то своей нечаянной радостью, я поспешил домой. Встретив по до­роге одну из соседок по квартире, величаемую всеми бабушкой Феней, я не упустил возможности похвастаться перед нею новеньким сачком, заочно благодаря при этом незнакомую женщину, мне его подарившую. Выслушав мой восторженный и сбивчивый рассказ, бабушка Феня почему-то не спешила радоваться вместе со мной. Помолчав минуту и, видимо, определив за это время по моему опи­санию личность дарительницы, она только холодно заметила: «Но ведь она же жидовка». Тогда я впервые услышал это слово и, конечно, не знал, что оно означает, но по той недоброй интонации, с какой оно было произнесено, я инстинктивно почувствовал, что это отнюдь не похвала, а, скорее наоборот, ругательство.

Так я впервые столкнулся с антисемитизмом, который был тогда обычным бытовым явлением. А может быть, и не только бытовым, поскольку, спустя много лет узнав о «деле врачей» 1953 года и о той антиеврейской вакханалии, которая тогда захватила в первую очередь лечебные учреждения страны (в том числе и нашу больницу), я понял, что недоброе слово, услышанное мною когда-то от бабушки Фени, было Не только следствием вековых предрас­судков, но и своеобразным отзвуком недавних организованных сверху акций.

Другой памятный эпизод имел место в одном из министерств обо­ронной промышленности, где я начиная со второй половины 70-х годов возглавлял центральный отраслевой архив. Однажды у меня, тогда еще молодого специалиста, состоялась беседа с моими кураторами из «режимно-секретного органа», двумя «сидевшими» у нас на кадрах полковниками госбезопасности в отставке, которые наряду с прочим занимались «фильтрацией» личного состава с уче­том «пятого пункта». Гордо именуя себя бывшими «бойцами воору­женного отряда партии», они «по-дружески» принялись учить меня, что называется, уму-разуму, пытаясь в доверительно-благожела­тельном тоне втолковать мне, что все зло в стране происходит от евреев и потому-де государство по отношению к ним должно быть

особенно бдительным. И опять же прошло немало лет, прежде чем до меня, крепкого, как и большинство людей, задним умом, дошел истинный смысл этого разговора, имевшего, как теперь я понял, явную государственно-антисемитскую подоплеку.

Подобный личный жизненный опыт позволил автору, профессио­нально занявшемуся в конце концов историей советского общества, понять, что проблема официального антисемитизма для недавнего прошлого нашей страны была отнюдь не такой надуманной и умо­зрительной, как ее еще и поныне пытаются представить некоторые ностальгирующие по ушедшей эпохе политики и ученые.

Н

* До этого в Советском Союзе был издан целый ряд книг, бичующих антисемитизм с исследовательских и пропагандистских позиций, в том числе такие, как: Ларин Ю. Евреи и антисемитизм в СССР. — М.—Л., 1929; Луначарский А.В. Об антисемитизме. — М.—Л., 1929; Радищев Л. Яд. Об антисемитизме наших дней. — Л., 1930 и др.

о полное прозрение наступило после того, как в 1991 году произошел крах прежнего режима, в результате чего приподнялась завеса тайны над тщательна засекреченными архивами высших ор­ганов компартии и советского государства и рухнувший «железный занавес» уже более не скрывал достижения западных ученых в об­ласти истории СССР. Знакомство с их работами стало для автора своего рода откровением. Ибо если со второй половины 30-х годов тема антисемитизма находилась в СССР под строгим запретом*, то на Западе ее никогда не переставали изучать, привлекая все доступ­ные для тамошних историков источники —• в основном советскую периодическую печать, свидетельства эмигрантов и перебежчиков, а также труды диссидентов. Одно из самых полных исследований такого рода опубликовал еще в 1952 году в Нью-Йорке СМ. Шварц, товарищ министра труда при Керенском. Его изданная на русском языке книга «Антисемитизм в Советском Союзе», будучи написанной в строгой аналитической манере и на основе объективно поданного обширного фактографического материала, до сих пор не утратила научной ценности. Ее автор хоть и не имел в силу известных причин доступа к советским архивам, тем не менее, располагая солидным комплексом свидетельств и косвенных фактов, пришел к выводу, что «ползучий антисемитизм советской бюрократии... начал отчетливо складываться во второй половине 30-х годов». Именно так харак­теризовалось в книге происходившее с того времени «оттеснение евреев на задний план во всех областях жизни Советского Союза», что также условно обозначалось термином «новый антисемитизм»². Будучи весьма осторожным в оценках и выводах, а кроме того, при­держиваясь социалистических взглядов и с симпатией относясь к советскому народу, победившему ценой огромных жертв гитлеров­ский фашизм, Шварц так и не решился прямо назвать антиеврейскую политику советских властей государственным антисемитизмом.

2 — 2738

17

Другие западные исследователи не были столь щепетильными в выборе формулировок и предпочитали называть вещи своими именами. В частности, израильские ученые, которых всегда интере­совала общественно-политическая ситуация в СССР, складывав­шаяся вокруг их соплеменников, прямо утверждали, что те в той или иной мере страдают от политики государственного антисемитизма. Ее возникновение они связывали с последствиями «большого тер­рора» 1936-1938 годов и советско-германским пактом о ненападении 1939 года*. Впрочем, опять же из-за того, что эти исследователи не располагали советскими архивными материалами, их выводы о ха­рактере антисемитских проявлений в Советском Союзе были лишены полноценного фактического обоснования и потому, греша подчас различными аберрациями, не могут считаться ныне безукоризнен­ными в научном плане. К тому же, основное содержание трудов как израильских ученых, так и их американских коллег еврейского проис­хождения** посвящено исключительно еврейскому аспекту истории СССР, и в них недостаточно глубоко исследуются общие процессы, протекавшие в недрах высшей советской бюрократии, которая, соб­ственно, сформировала и проводила политику государственного антисемитизма. В какой-то мере этот пробел был устранен после появления на Западе в начале 80-х годов книги советского невозвра­щенца М.С. Восленского «Номенклатура». В ней возникновение официального антисемитизма в СССР вполне резонно увязывалось с террором в конце 30-х годов и приходом к власти после него новой генерации высшего чиновничества, которая в отличие от пре­дыдущей была менее образованной, зато более циничной и, самое главное, в полной мере подвластной воле Сталина⁵. Однако поскольку Восленский также не имел доступа к советским архивам и к тому же особо не интересовался историей решения «еврейского вопроса» в СССР, его книга лишь наметила (хотя и довольно правильно) один из векторов будущего специального исследования.

Т

* См., например: Pinkus В. The Jews of the Soviet Union. The History of the National Minority. —Cambridgshire: Cambridge University Press, 1988. — P. 138-139. Idem. The Roots of Ideological Anti-Semitism in the Soviet Union under Gorbachev // SHVUT. — 1996. — No 3 (19). P. 58; Gilboa Y.A. The Black Years of the Soviet Jewry, 1939-1953. — Boston, 1971.

** См., например: Gitelman Z.Y. The Jews of Russia and the Soviet Union, 1881— to the Present. — New-York, 1988.

*** Пайпс P. Россия при большевиках. — M.: РОССПЭН, 1997; Такер Р. Сталин. Путь к власти. 1879-1929. История и личность. — М.: Прогресс, 1991; Его же. Сталин у власти. 1928-1941. История и личность. — М.: Весь мир, 1997.

о же самое можно сказать и о фундаментальных трудах известных американских историков Р. Пайпса и Р. Такера***. Причем книги последнего, представлявшие собой обстоятельную биографию Ста-

лина, были особенно важны для данного исследования, поскольку роль этого диктатора в формировании тайного антиеврейского курса внутренней политики Советского Союза являлась ключевой. Интересно, что Такер считает, что главный герой его научных сочи­нений стал убежденным антисемитом еще задолго до Октябрьской революции, и причиной тому послужило свойственное его характе­ру «презрительное отношение ко всему небольшому, слабому», коим в его глазах представлялось и тогдашнее российское еврейство⁴. Однако автору ближе точка зрения другого видного американского ученого, Р. Конквеста, который склонен думать, что в дореволюцион­ный период в поведении Сталина обнаруживаются лишь «зачатки антисемитской демагогии». Характеризуя же общее отношение дикта­тора к еврейской проблеме, Р. Конквест полагает, что в этом смысле тот «был глубже и сложнее Гитлера», и поскольку «его взгляд на чело­вечество был циничным», то практикуемый им «вслед за Гитлером антисемитизм... был скорее политикой, чем догмой»⁵. Аналогичного мнения придерживался и историк А. Авторханов, который в молодо­сти имел возможность непосредственно познавать тайные механизмы власти в СССР и который потом утверждал, что «.. .сталинский анти­семитизм не был зоологическим, как у Гитлера, а прагматическим»⁶.

Н

* См., например: Шейнис З.С. Провокация века. — М.: изд-во ПИК, 1992. — С. 122-123; Этингер Я.Я. К сорокалетию «дела врачей» // Еврейская газета. — 1993. — № 4 (91), 5 (92); Ваксберг А.И. Нераскрытые тайны. — М.: Новости, 1993. — С. 293-294.

аряду с этим в западной историографии имеет место и тен­денция механистического уподобления подходов Гитлера и Сталина к решению «еврейского вопроса». Представляя собой по сути про­пагандистский реликт времен холодной войны, такая позиция тем не менее громко заявила о себе главным образом в последнее деся­тилетие. Логично предположить поэтому, что «второе дыхание» она получила во многом под воздействием произведений в жанре эмоциональной исторической публицистики, которые в массовом порядке стали издаваться в период кануна падения советского ком­мунистического режима и первых лет после этого исторического события. С энтузиазмом вскрывая «язвы» «проклятого прошлого», некоторые авторы принялись разоблачать тогда последнее преступ­ление Сталина, известное как «дело кремлевских врачей». В частно­сти, они утверждали, что диктатор намеревался использовать его в качестве повода для осуществления уже в марте 1953 года крупно­масштабной депортации советских евреев в Сибирь, устройства пуб­личных казней наиболее выдающихся и авторитетных представи­телей этой национальности на Красной площади в Москве и тому подобных антисемитских зверств*. При этом в погоне за историче­ской сенсацией и давая волю чувствам, никто из них, за редким

2*

19

исключением*, не утруждал себя соблюдением научно-исторических методов исследования (если, конечно, они имели представление о таковых). И вот опираясь на подобного рода откровения, не под­твержденные ни единым документально зафиксированным фактом, некоторые западные исследователи уже на «научной основе» стали доказывать, что в конце своей жизни Сталин намеревался пойти по проторенному ранее Гитлером пути «окончательного решения еврей­ского вопроса». В обоснование столь смелого умозаключения они, компенсируя отсутствие конкретных фактов, прибегли к абстракт­ным рассуждениям в том роде, что поскольку Сталин был таким же тоталитарным диктатором, как и Гитлер, и так же, как и он, считал своих ближайших соратников неспособными реализовать им заду­манное, то значит, уходя с политической сцены, должен был дейст­вовать опять же как германский фюрер, то есть форсировать рас­праву над ненавистными ему евреями⁸. Проще говоря, на основании объединяющего тиранов всех времен и народов общего сходства (почти все они подозревали своих ближайших слуг или в предатель­стве, или в нерадивости) априори предполагается тождественность их конкретных политических действий. При этом ученые, ставящие во главу угла исследования подобный «компаративистский» метод, совершенно «не замечают» той огромной разницы, которая сущест­вовала между нацистским режимом в Германии и советским в Рос­сии, как, впрочем, ими не принимается в расчет и то немаловажное обстоятельство, что в отличие от Гитлера, который еще в 1919 году объявил во всеуслышание о своем основанном на «рациональном антисемитизме»** плане «непременно удалить» (т.е. депортиро­вать. — Авт.) из страны «евреев вообще»⁹, Сталин — если верить фактам, а не домыслам — никогда ничего подобного не говорил и не собирался предпринимать.

Н

* Известный писатель и публицист A.M. Борщаговский, который на себе познал тяжесть антиеврейских гонений конца 40 — начала 50-х годов и который, работая потом над этой темой, довольно долго и активно зани­мался сбором соответствующей архивной информации, высказывает сомне­ние относительно реальности планов Сталина депортировать евреев весной 1953 года (7).

** «Рациональным» Гитлер называл государственный антисемитизм, а «эмоциональным» — бытовой.

астаивающие на реальности «депортационного» мифа историки и публицисты дают тем самым в руки своих оппонентов из лагеря патриотов-почвенников сильный козырь, который те, ссылаясь на незабвенную мудрость Козьмы Пруткова — «единожды солгавши, кто тебе поверит», используют для того, чтобы — тоже вопреки оче­видным фактам — вообще отрицать как досужую выдумку либера­лов существование когда-либо в СССР политики государственного антисемитизма. Примерно по такой схеме действовал, скажем, пи­

сатель В.В. Кожинов, который, обладая глубокой эрудицией и не­сомненным талантом блестящего полемиста, весьма убедителен как популяризатор исторических знаний¹⁰.

Дистанцируясь от обозначенных выше диаметрально противопо­ложных точек зрения (либеральной и консервативной), автор, объек­тивно и тщательно исследовав немалый объем доступных ему по теме фактов, полагает, что, во-первых, антисемитизм несомненно присут­ствовал в официальной внутренней политике руководства страны как при Сталине, так и при его преемниках; во-вторых, этот фено­мен имел свои особые исторические корни и специфические черты и потому не поддается упрощенческому уподоблению аналогичным социально-политическим явлениям в других странах. В определен­ном смысле эта концепция созвучна достижениям отечественной исторической науки последних лет. В частности, она соответствует методологической основе таких недавно вышедших в свет трудов, как детально документированная монография Р.Г. Пихои «Совет­ский Союз: история власти, 1945-1991» (М.: изд-во РАГС, 1998) и выпущенный под редакцией А.К. Соколова «Курс советской исто­рии. 1941-1991» (М.: Высшая школа, 1999). Интересно, что автор пер­вой работы, возглавлявший в недавнем прошлом государственную архивную службу страны и потому имевший широкий доступ к самым засекреченным архивам коммунистического режима, еще в 1993 году отрицал существование документов, подтверждающих намерение Сталина «окончательно» решить «еврейский вопрос» путем депортации". Во второй же книге прямо утверждается, что при Сталине «...в государственную политику был внесен элемент анти­семитизма»¹².

П

* См., например, сборники документов: Неправедный суд. Последний сталинский расстрел: стенограмма судебного процесса над членами Еврей­ского антифашистского комитета / Отв. ред. В.П. Наумов. — М.: Наука, 1994; Еврейский антифашистский комитет в СССР, 1941-1948. Документи­рованная история / Под ред. Ш. Редлиха и Г.В. Костырченко. — М.: Меж­дународные отношения, 1996.

од напором документальной правды, недавно еще томившейся за семью печатями, но в последние годы все больше и больше стано­вящейся достоянием общества*, постепенно разрушаются сотворен­ные на песке домыслов, эмоций, непрофессионализма и политиче­ских спекуляций апокрифы истории сталинизма. И такая тенденция внушает определенный оптимизм автору, чье методологическое кредо выражается формулой: политически неангажированное, независи­мое и объективное исследование, основанное на научно-критиче­ском анализе исторических источников, плюс следование традициям классиков мировой и русской исторической науки, основу творчества которых составляли стремление к глубокому проникновению в суть событий и явлений прошлого, а также императив всестороннего

осмысления и исчерпывающего объяснения сопряженных с ними при­чин и следствий*. С точки зрения автора, профессионализм исследо­вателя состоит в том, чтобы, образно выражаясь, с помощью острого скальпеля фактов вскрыть историческую полость общества и затем по представшей глазам социально-анатомической картине попы­таться мысленно реконструировать процессы, протекавшие когда-то в общественном организме. Такой метод Исторической «вивисекции» предполагает осуществление сначала объективного анализа (очи­щение фактов прошлого от различных наслоений и аберраций), а потом — научного синтеза (формулирование выводов на основе исторической правды).

И

* К примеру, К. Тацит писал: «...тем, кто решил непоколебимо держать­ся истины, следует вести свое повествование, не поддаваясь любви и не зная ненависти» (Историки античности. — Т. 2. Древний Рим. — М.: Правда, 1989. — С. 187). Метод политически нейтрального исторического исследо­вания был в какой-то мере навеян автору следующим, на первый взгляд, незамысловатым четверостишием, на которое он в бытность свою студен­том случайно наткнулся, перелистывая дореволюционный сатирический журнал: «Виновного и правого / Всегда ты различай./ Ругай за дело «пра­вого» / И «левого» ругай». Однако «центристы» от истории навлекают на себя порой двойной удар. Ибо когда они фонарем правды пытаются осве­тить потемки прошлого, то в" них летят камни критики из лагерей как «левых», так и «правых», для которых эти потемки и привычней, и удобней. Не случайно поэтому вышедшая в конце 1994 года книга автора «В плену у красного фараона» была названа крайними националистами в Израиле «антисемитской», а ура-патриотами в России — «сионистской».

споведуя такого рода профессионально-творческие принципы, автор считал первоочередной задачей данного исследования форми­рование его полноценной источниковой базы. В результате ее осно­ву составили документы фонда ЦК РКП(б)—ВКП(б)—КПСС и некоторых других фондов, хранящихся в Российском государствен­ном архиве социально-политической истории (РГАСПИ). Особую важность именно этих материалов для подготовки монографии предопределило то обстоятельство, что центральный аппарат партии являлся ключевым звеном в формировании политики госу­дарственного антисемитизма в стране. Поскольку одну из ведущих ролей в этом процессе играли также органы государственной без­опасности, в ходе Исследования широко использовалась и факто­графия, полученная из Центрального архива ФСБ РФ (главным образом материалы следственных дел жертв политических репрес­сий). Наряду с этим автору помогли и сведения, почерпнутые им из Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ), Россий­ского государственного архива новейшей истории (РГАНИ) и Рос­сийского государственного архива экономики (РГАЭ). Правда, материалы из этих архивохранилищ представлены в работе в значи­

тельно меньшем объеме, чем, скажем, фактографические данные из РГАСПИ, так как основной массив сосредоточенных в них доку­ментов либо в значительной мере выходит за хронологические и тематические рамки данного исследования, либо в той или иной мере продублирован информацией из фондов все того же РГАС­ПИ, либо остается засекреченным: в РГАНИ полностью закрыты основные фонды — 3-й (президиум ЦК), 4-й (секретариат ЦК), а 5-й (аппарат ЦК) — приоткрыт лишь самую малость. К сожале­нию, до сих пор остается недоступной и потому мертвой для науки основная масса материалов Архива Президента Российской Федера­ции. Правда, находящиеся там наиболее важные документы по дан­ной теме все же время от времени рассекречиваются, а также тем или иным способом (публикации, выставки и т.п.) вводятся в научный оборот и потому были задействованы в работе. Значительно обо­гатили данное исследование и совсем недавно опубликованные ма­териалы советской и израильской дипломатических служб*.

Помимо архивных источников при написании книги широко использовались и материалы мемуарного характера (как опублико­ванные, так и не публиковавшиеся ранее)**.

С

* Советско-израильские отношения. Сборник документов. — Т. I. Кн. 1, 2. 1941-1945. — М.: Международные отношения, 2000.

** Например: Борщаговский A.M. Записки баловня судьбы. — М.: Советский писатель, 1991; Рапопорт Я.Л. На рубеже двух эпох. Дело врачей 1953 года. — М.: Книга, 1988; Маркиш Э. Столь долгое возвращение... — Тель-Авив, 1989 и др.

*** Позже были изданы английская и французская версии этой книги: Out of the Red Shadows. Anti-Semitism in Stalin's Russia. — Amherst (USA): Prometheus Books, 1995; Prisonniers du Pharaon Rouge. — Aries (France): Solin / Actes Sud, 1998.

ледует особо отметить, что в какой-то мере данное исследова­ние вобрало в себя ранние наработки автора, с которыми читатель имел уже возможность ознакомиться в ранее изданной монографии «В плену у красного фараона. Политические преследования евреев в последнее сталинское десятилетие» (М.: Международные отноше­ния, 1994)***. Основное отличие этой старой монографии от новой заключается в том, что семь лет тому назад автор, выступая в роли своеобразного первопроходца, считал главной своей целью преда­ние гласности как можно большего объема только что рассекречен­ной архивной информации. Теперь же, когда, так сказать, заканчи­вается время разбрасывать камни и пришла пора их собирать, на передний план выходит необходимость всестороннего осмысления и глубокого анализа всего комплекса фактов по теме (как уже вве­денных, так и впервые вводимых в научный оборот), а также форму­лирования более или менее основательных выводов по результатам исследования, предпринятого, кстати, в значительно более широ­

ких, чем прежде, хронологических рамках и в ином проблемном аспекте.

Решая эту задачу, автор преследовал прежде всего цель реконструи­ровать исторический процесс зарождения, возникновения и развития государственного антисемитизма в СССР, то есть, исследуя конкрет­ные социально-политические условия и общественную среду, в ко­торых протекал такой процесс, стремился проследить генезис этого явления, а также дать развернутую картину изменений, происходив­ших под его влиянием в институтах власти и общественном сознании. Причем в целях соблюдения принципов историзма и объективности исследования изучаемая проблема была рассмотрена в контексте основных политических событий и процессов, которые протекали в период сталинского правления как в стране и мире в целом, так и в советском бюрократическо-номенклатурном слое в отдельности. Хотя автор вполне осознавал ограниченность своих возможностей по изучению личной роли Сталина в формировании и проведении политики государственного антисемитизма в СССР (латентность этого явления предопределила его слабую документированность), он все же на основе известных ему фактов попытался внести опреде­ленную ясность и в этот аспект проблемы, тем более что до сих пор не существует научно обоснованного ответа на ключевой вопрос о соотношении патологической параноической юдофобии и макиа-веллиевского прагматизма в личном антисемитизме Сталина.

Поскольку это первое фундаментальное научное исследова­ние, посвященное теме государственного антисемитизма в СССР, автор, разумеется, не претендовал на ее исчерпывающее изучение. Он также не ставил перед собой задачу представить историю евреев Советского Союза как таковую, хотя по понятным причинам не мог пройти мимо отдельных наиболее важных сюжетов этой истории. Данное исследование, которое, думается, будет способствовать национальной толерантности в обществе, нацелено прежде всего на то, чтобы, глядя сквозь призму «еврейского вопроса», нарисо­вать объективную картину идейно-политической динамики, а потом и деградации сталинского режима или по крайней мере очертить в научно-историческом плане главные контуры этого процесса. Как это получилось — судить читателю.

Автор признателен за содействие в работе руководству Феде­ральной архивной службы Российской Федерации в лице В.П. Коз­лова, руководству и сотрудникам Центрального архива ФСБ РФ, а также всем тем, кто поделился с ним ценной информацией или дал квалифицированный совет, прежде всего И.И. Наумову, Л.Л. Ми-нинбергу.

Особая благодарность руководству Федерации еврейских органи­заций и общин России (Вааду) в лице М.А. Членова, оказавшему под­держку автору в издании данной книги.

Глава. I

Решение «еврейского вопроса» при царях и большевика»

Явление «чудесного грузина»

МОЛОДОЙ СТОПИН И АНТИСЕМИТИЗМ

Когда в конце 1879 года в небольшом грузинском городе, распо­ложенном на окраине обширной Российской империи, появился на свет мальчик по имени Coco, одному лишь Провидению, наверное, было известно, что это дитя бедных бесправных простолюдинов со временем станет всевластным вершителем судеб не только многих людей, но и целых народов. Его, взявшего потом звучный псевдоним «Сталин», будут сначала возвеличивать, называя великим бор­цом с вековым национальным угнетением и отцом народов, а затем начнут разоблачать, проклиная как тирана и кровавого палача этих народов.

Кем же был на самом деле этот человек? Был ли он искренен, когда в пору своей революционной молодости писал такие строки:

«Стонут постоянно преследуемые и оскорбляемые евреи, лишенные даже тех жалких прав, которыми пользуются остальные российские подданные, — права жить везде, права учиться в школах, права служить и т.д.»¹?

Или уже тогда это сочувствие Сталина дискриминируемому ца­ризмом народу было не более чем обычное лицемерие начинающего политика, своего рода камуфляж амбициозного молодого марк­систа, желающего продемонстрировать приверженность социал-демократической партии, в которую вступил, и ее революционным лозунгам, клеймившим имперскую Россию как тюрьму народов? Из-за скудости источниковой базы дать однозначный ответ на такой вопрос весьма непросто, если вообще возможно. Одно лишь очевидно: к положению евреев и отношению к ним царских властей Сталин проявил интерес довольно рано, возможно, еще в первой половине 90-х годов XIX века, когда, будучи воспитанником Тифлисской ду­ховной семинарии, начал увлекаться революционным марксизмом. Хотя известна и версия о том, что он столкнулся с евреями еще в дет­ские годы в родном Гори, где те держали сапожные мастерские и

конкурировали с его отцом, занимавшимся тем же ремеслом. На этой почве якобы возникали частые конфликты, которые-де и заронили в душу будущего диктатора семена антисемитизма. Но так как «факт» этот впервые был приведен в признанном фальшивкой «днев­нике» М.М. Литвинова, опубликованном в Нью-Йорке в 1953 году, надуманность и несостоятельность подобных сведений не вызывает сомнения².

Вопрос о том, был ли Сталин антисемитом и если да, то когда и вследствие каких причин он им стал, всегда интересовал и до сих пор интересует историков, которые так и не пришли к однозначному ответу. Ведь Сталин, будучи волевым и вместе с тем чрезвычайно недоверчивым человеком, умел скрывать свои истинные чувства, в том числе и в отношении евреев. Достоверно известно лишь то, что публично он осуждал антисемитизм как проявление крайне реак­ционных взглядов, несовместимых с коммунистическими идеалами. Сказать что-либо более определенное нельзя, но возможны вариан­ты предположительных ответов, которые тем не менее могут прибли­жаться к истине, особенно если они всесторонне документированы и научно аргументированы.

Немало исследователей стремилось заглянуть в душу загадочного диктатора, однако справиться с этой задачей хотя бы частично смогли лишь единицы. Наиболее удачную попытку такого рода пред­принял известный американский историк Р. Такер, но и не все его доводы выглядят достаточно убедительными. В научной биографии советского диктатора он воспроизводит фрагмент из воспоминаний одного из идейных его противников меньшевика Р. Арсенидзе, где говорится о том, что в 1905 году Сталин, выступая перед грузинскими рабочими Батуми, якобы сказал: «Ленин возмущен, что бог послал ему таких товарищей, как меньшевики! В самом деле, что за народ! Мартов, Дан, Аксельрод — жиды обрезанные. Да старая баба В. Засулич. Поди работай с ними. Ни на борьбу с ними не пойдешь, ни на пиру не повеселишься. Трусы и торгаши!»³.

На основании этого явно небеспристрастного свидетельства и не­которых других соображений американский историк делает вывод, что уже в молодые годы Сталин был антисемитом⁴. Анализирует Такер и известную статью Сталина с его впечатлениями о V («лон­донском») съезде РСДРП 1907 года³. При этом внимание читателей обращается на пассаж, где тот приводит шутливое замечание деле­гата съезда Г.А. Алексинского о том, что «меньшевики — еврейская фракция, большевики — истинно русская» и «стало быть, не мешало бы нам, большевикам, устроить в партии погром»⁶. Далее для того чтобы интерпретация приведенного эпизода как антисемитского проявления выглядела более весомой и убедительной, утверждается, что Сталин не в шутку, как Алексинский, а всерьез считал, что фрак­ция большевиков является фракцией истинно русских⁷.

На самом деле все обстояло не совсем так. В «записках делегата» Сталин, анализируя национальный состав фракций меньшевиков и большевиков и констатируя, что в первой доминируют евреи, а во второй — русские, которые составляют «громадное большинство», тем не менее указал, что вслед за ними по численности следуют большевики-евреи. И только потом приводится перченая фраза Алексинского с выражениями «истинно русские» и «погром», кото­рые в начале века ассоциировались с реакцией и черносотенством. Повторив брутальный анекдот, Сталин, конечно же, продемонстри­ровал свой дурной вкус, а также ярко проявившиеся впоследствии бестактность и грубость, но воспринимать этот, как, впрочем, и дру­гие подобные факты, приводимые в книге американского исследо­вателя, в качестве бесспорных и достаточных доказательств анти­семитских убеждений молодого Сталина, было бы в научном плане некорректно. Да и вряд ли скрытный и амбициозный кавказец стал бы так легкомысленно и публично саморазоблачаться, зная, что его кумир Ленин назвал на II съезде РСДРП антисемитизм «гнусным раздуванием расовой особости и национальной вражды, производи­мой правительством и эксплуататорскими классами»⁸.

Очевидно лишь то, что в начале века Сталин в целом считал евреев (как, впрочем, и родных ему по крови грузин), вовлеченных в большинстве своем в мелкокустарное производство, потенциаль­ной опорой меньшевиков. Тогда как русских, составлявших основу рабочих кадров крупной промышленности, — социальной базой большевизма. Не вызывает сомнений и то, что Сталин не испытывал особых сантиментов, когда рассуждал о бесправном положении российского еврейства. Для него эта национальность была прежде всего легковоспламеняющимся человеческим материалом, идеально подходящим для раздувания революционного пожара на просторах обширной империи, благо дискриминационная политика царизма в отношении евреев как нельзя лучше подготовила их к этой роли.

Сами по себе такие взгляды, которые разделяли тогда многие большевики, считать антисемитскими, конечно, нельзя. Другое дело, что подобные прагматические циничные подходы той или иной личности к оценке исторической роли целого народа могли способ­ствовать антисемитскому ее перерождению в будущем.

ВЗГЛЯД В ИСТОРИЮ

Что касается исторического процесса формирования в России го­сударственной еврейской политики, то он был довольно сложен и не поддается однозначной оценке. Хронологически исходный пункт проблемы следует отнести к концу XVIII — началу XIX столетий, когда в результате проходивших тогда разделов Польши в состав

империи стали включаться земли, населенные в том числе и евреями. Правившая в то время Екатерина II поначалу не только гаранти­ровала этим новым своим подданным права на свободное веро­исповедание и владение собственностью, но и «совершенно их под державою своей усыновляя», обещала наделить остальными «пра­вами, вольностями и преимуществами, каковыми древние... поддан­ные пользуются»⁹. Этот довольно либеральный для своего времени жест хоть и был в значительной мере декларативным, тем не менее свидетельствовал о широте взглядов продолжательницы преобразо­ваний Петра Великого. Во Всяком случае, налицо был известный прогресс в сравнении с временами Елизаветы Петровны, однажды начертавшей на представлении Сената о пользе допуска евреев в пределы империи следующую резолюцию: «От врагов Христовых не желаю интересной прибыли»¹⁰.

Но оказалось, что даже самодержавная властительница не в со­стоянии противостоять силе вековых предрассудков, питавших меж­национальную и межрелигиозную вражду. Со временем она вынуж­дена была пойти навстречу настоятельным требованиям столичных купцов, жаловавшихся на то, что в Москве появилось «жидов число весьма немалое», которые-де наносят торговле «весьма чувствитель­ный вред и помешательство». 23 декабря 1791 г. Екатерина подписала указ, ограничивавший предоставление евреям прав «гражданства и мещанства» (запись в купечество и пр.) территорией Белоруссии, Ека-теринославского наместничества и Таврической области'¹. Тем самым было положено начало установлению в империи «черты постоянной еврейской оседлости». В нее, просуществовавшую вплоть до февраля 1917 года, вошли в конечном итоге 15 западных и южных губерний.

В течение XIX века положение российских евреев то улучшалось, то ужесточалось. Царствование внука Екатерины II Александра I прошло в целом под знаком умеренности в выработке законодатель­ства, регламентировавшего жизнедеятельность евреев. 9 декабря 1804 г. царем-был утвержден указ, вводивший в действие «Положе­ние для евреев». В нем закреплялись права евреев на приобретение незаселенных земель для занятия хлебопашеством и предусматрива­лось бесплатное выделение неимущим для тех же целей казенных земель; еврейские дети теперь могли обучаться в государственных учебных заведениях. Вместе с тем под предлогом радения о нравст­венности христианского населения и необходимости оградить его от экономических «утеснений» со стороны евреев, им запрещалось со­держать в сельской местности питейные заведения, постоялые дворы, заниматься арендаторством, а также намечалось их выселение оттуда в города и местечки.

Правивший после Александра I Николай I, при котором милита­ризация и бюрократизация российской жизни приняли запредельные формы, заслужил у евреев недобрую память тем, что с 1827 года стал

резко ужесточать рекрутскую повинность, наложенную на евреев. Он учредил так называемые солдатские школы кантонистов, куда принудительно набирались малолетние евреи (с 12-летнего возраста), которые должны были перейти в православие и отбыть 25-летний срок воинской службы. В 40-е годы этот император упразднил еврей­ское самоуправление (кагалы), запретил ношение традиционной еврейской одежды, повел борьбу с хедерами (еврейская начальная школа). С кончиной Николая I и воцарением Александра II положе­ние евреев стало меняться к лучшему. 26 августа 1856 г. был упразд­нен институт кантонистов. В итоге в еврейском общественном мне­нии об Александре II сложилось представление как о гуманном царе, печальнике гонимого народа. Тем более, что в рамках предпринятых им «великих реформ» некоторые слои еврейства получили право селиться вне черты оседлости, в том числе купцы первой гильдии (1859 г.), интеллигенция с ученой степенью (1861 г.) или высшим образованием (1879 г.), ремесленники (1865 г.), армейские ветераны, в основном нижние чины (1867 г.)¹².

После убийства Александра II народовольцами и восшествия на престол в марте 1881 года Александра III для российских евреев настали трудные времена. Пока новый царь вступал в свои права, в апреле по югу и юго-западу страны прокатилась волна погро­мов, захватившая десятки населенных пунктов в семи губерниях. Интересно, что, исходя из того, что «народ громит евреев вовсе не как евреев, а как жидов, эксплуататоров народа», руководство рево­люционно радикальной «Народной воли» первоначально поддержало эту разрушительную и негативную социальную стихию". Власти же отнеслись к еврейским погромам как к проявлению революционной смуты и, преодолев кратковременную растерянность, принялись наводить порядок силой. Войсками, участвовавшими в подавлении антиеврейских эксцессов, было убито 19 погромщиков. Подобные действия во многом были следствием позиции самого нового импе­ратора, который хоть и не питал, мягко говоря, особой симпатии к иудейским подданным, но в интересах восстановления «нормаль­ной жизни» в государстве вынужден был встать на их защиту. 11 мая он принял в гатчинском дворце депутацию во главе с неформальным лидером российского еврейства бароном Г.Е. Гинцбургом, который выразил «верноподданнические чувства и беспредельную благо­дарность за те меры, которые приняты к ограждению еврейского населения». В ответ было сказано, что монарх смотрит «на всех верно­подданных без различия вероисповедания и племени», а «в преступ­ных беспорядках на юге России евреи служат только предлогом и что это дело рук анархистов». Вскоре правительство выпустило цир­куляр, где о погромщиках говорилось как об опасных преступниках, а в 1882 году в «Уложение о наказаниях» были включены специаль­ные статьи, ужесточавшие кары в отношении лиц, совершающих

погромы («нападения одной части населения на другую»). Если го­ворить об экономической подоплеке еврейских погромов 80-х годов, то, по мнению историка Г.Я. Красного-Адмони, они явились следст­вием «капитализации» патриархальных масс населения, начавшейся после отмены крепостного права, когда тысячи крестьян стали во­влекаться в ремесленно-торговую сферу, где традиционно домини­ровали евреи*, и потому не могли не вступить в конфликт с ними. То же самое происходило в Германии (1878, 1884 гг.), Австрии (1890 г.), других странах Центральной и Восточной Европы¹⁵.

Но продолжительного пребывания в роли защитника иудеев царь не мог себе позволить. Вскоре при дворе возобладало мнение, что погромы суть выражение народного недовольства против чрезмер­но усилившейся «еврейской эксплуатации христиан». Вместе с тем проводившаяся в предшествующие царствования политика, направ­ленная на преодоление национально-религиозной изолированности евреев и постепенное их слияние с остальным обществом, была про­должена, хотя, вследствие возобладавших при дворе консервативно-охранительных и шовинистических тенденций, правящими кругами были предприняты отдельные шаги по ужесточению соответствую­щего законодательства, что получило официальное закрепление во введенных 3 мая 1882 г. «Временных правилах о евреях». Отныне им запрещалось возвращаться в селения, из которых их ранее выдво­рили, а также приобретать там недвижимость. Спустя пять лет для лиц иудейского вероисповедания вводится процентная норма при приеме в средние и высшие учебные заведения**, а еще через два года ограничивается их доступ в адвокатуру. Принятые вскоре земское и городское положения фактически отстранили евреев от участия в органах местного самоуправления. В 1891-1893 годах по распо­ряжению московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича более 25 тыс. еврейских ремесленников, торговцев, отставных николаевских солдат и членов их семей были изгнаны из первопрестольной, где они проживали в основном в районе Зарядья. Если накануне выселения в Москве насчитывалось 35 тыс. евреев, то к 1897 году их осталось там 8,2 тыс. Помимо Московской, губернии евреям был полностью запрещен въезд и проживание в Финляндии, Кубанской и Терской областях и некоторых других местностях¹⁶.

Н

* По переписи населения 1897 года, из 618 926 человек, занятых в тор­говле на территории империи, 450 427 (72,8%) были евреями (14).

** Хотя ограничительные квоты составляли в черте оседлости 10%, в столицах — 3%, для прочих регионов — 5%, тем не менее в 1910 году в высших технических учебных заведениях России обучалось 25 615 евреев, что составляло 10% от всех числившихся там студентов (Еврейская энцикло­педия. — Т. 13. — С. 674).

а притеснения властей, усиливавшийся антисемитизм и по­громы евреи ответили массовой эмиграцией, благо царское прави­

тельство не препятствовало этому: занимавший в 1881-1882 годах пост министра внутренних дел Н.П. Игнатьев заявил, что «западная граница евреям открыта»¹⁷. Поэтому, значительно обгоняя другие государства мира по количеству подданных еврейской националь­ности (по переписи населения 1897 года в империи насчитывалось 5 215 800 евреев), Россия превратилась в страну массового исхода еврейства. В 1881-1914 годах ее покинули 1,7 млн. евреев, большая часть (85%) которых осела в США¹⁸.

Однако активизировавшееся при Александре III сближение Рос­сии с западными демократиями (главным образом с Англией и Фран­цией), в которых еврейство пользовалось существенным влиянием, не позволило царскому правительству пойти на значительное усиле­ние государственного антисемитизма. Более того, эрозировавшая и ветшавшая с каждым десятилетием самодержавно-бюрократическая власть вынуждена была под напором демократических веяний в обществе идти на все большие уступки. Особенно это стало очевид­ным в период правления последнего русского царя Николая II, который, например, в 1903-1905 годах разрешил свободное прожи­вание евреев в 291 селении в пределах черты оседлости.

ЕВРЕЙСКИЕ ПАРТИИ

О

* Например, в годы первой русской революции партия большевиков состояла почти на 19% из евреев.

** Одним из основоположников и главных идеологов политического сионизма был, как известно, Теодор Герцль, на которого повлияли не только еврейские погромы в царской России, но и сама общественная атмосфера XIX века, насыщенная романтикой национализма. Достаточно вспомнить, скажем, одного из знаменитых литературных героев Ж. Верна — капитана Гранта, отправившегося на поиски острова, который он хотел предложить своим соплеменникам-шотландцам в качестве новой родины, свободной и независимой.

дновременно усиливалась политизация еврейского населения, которая проходила как вне, так и внутри национальных рамок. Этот процесс характеризовался, с одной стороны, массированным притоком ассимилирующейся части еврейства в общероссийские политические партии, начиная с легально действовавшей кадетской и кончая подпольными леворадикальными эсеровской и социал-демократической*, а с другой — созданием и бурным численным ростом собственных национальных партий. Главными импульсами к формированию национальных политических структур стали про­шедшие в 1897 году первый сионистский конгресс в Базеле (Швейца­рия), на котором была образована Всемирная сионистская организа­ция (ВСО**), и учредительный съезд в Вильне Всеобщего еврейского

рабочего союза в Литве, Польше и России (Бунд). На следующий год лидеры российского сионизма собрались в Варшаве для выработки общей позиции перед вторым сионистским конгрессом в Базеле. А в 1902 году на учредительной конференции в Минске, на которой присутствовало 500 делегатов от более чем 75 тыс. участников дви­жения (так называемых шекеледателей), была образована Сионист­ская организация России. В ее руководство вошли Е.В. Членов, М:М. Усышкин, Н. Соколов и другие видные сионисты, пользовав-тдиеся немалым влиянием в ВСО.

Между еврейскими националистами (сионистами), боровшимися за воссоздание национальной государственности в Палестине и возрождение древнееврейского языка иврита*, и еврейскими социал-демократами (бундовцами), придерживавшимися концепции экс­территориальности и национально-культурной автономии** и ратовавшими за сохранение и развитие идиша (разговорного языка восточноевропейских евреев, близкого к немецкому, так называемо­го жаргона), шла постоянная конкурентная борьба. В результате на политической арене России одна за другой стали возникать, так сказать, «симбиозные» партии, чьи программы строились на со­четании социально-классовых и национально-ориентированных приоритетов.

В

* На минской конференции сионистов в 1902 году по предложению Соколова иврит был объявлен официальным языком сионистского движения и было решено, не дожидаясь международного политического решения о национальном очаге для евреев, начать приобретение земель в Палестине для их еврейской колонизации.

** Программа национально-культурной автономии в качестве партий­ной была официально принята на VI конференции Бунда в 1905 году. Один из лидеров российского бундиэма Г.М. Эрлих (1882-1942) так объяснял принципиальную суть платформы своей партии: «Эта автономия предостав­ляется не территории, а группе населения, объединенной принадлежностью к одной и той же национальности. Носителем ее является добровольно образовавшийся экстерриториальный союз лиц. В компетенцию этой авто­номии включаются вопросы, определяющие национальное своеобразие населения (национальная культура — школы, библиотеки, музеи, театры). Все остальные вопросы должны оставаться в ведении общегосударствен­ных законодательных органов местного самоуправления, где представлено все население без различия национальностей» (19).

конце XIX — начале XX века в Минске возникло движение поалейционизма, которое выкристаллизовалось в феврале 1906 года в построенную на принципе «пролетарского сионизма» Еврейскую социал-демократическую рабочую партию «Поалей Цион» («Рабо* чие Сиона»). Годом ранее это движение породило также Еврейскую сионистско-социалистическую рабочую партию, которая с 1909 года стала называться партией социалистов-территориалистов. В 1917 году

она, объединившись с близкой к эсерам Социалистической еврейской рабочей партией (СЕРП, образовалась в декабре 1905 г.), получила название Объединенной еврейской социалистической рабочей пар­тии («Ферейнйкте»).

Левые сионисты и Бунд, опираясь в общем-то на одну и ту же социальную базу, состоявшую главным образом из еврейских ремес­ленников, мелких торговцев и служащих, наемных рабочих и демо­кратических слоев интеллигенции, всегда тяготели (несмотря на разногласия в вопросах еврейской ассимиляции) к общероссийским социалистическим партиям, видя в них естественных союзников в борьбе против общего врага — царского самодержавия. Однако влиться в единый социалистический поток, сохранив при этом орга­низационную самостоятельность и национальную специфику, было совсем не просто.

БОЛЬШЕВИКИ И БУНД

Серьезные коллизии возникли во взаимоотношениях Бунда и РСДРП. В 1898 году именно Бунд помог в организации и проведе­нии I съезда РСДРП в Минске, публикации его манифеста и издании печатного органа социал-демократов — «Рабочей газеты». Тогда же Бунд вошел в состав РСДРП как «автономная организация, само­стоятельная лишь в вопросах, касающихся специально еврейского пролетариата»²⁰. Однако впоследствии Бунд, пытаясь расширить свои автономные права до уровня федеративных, стал требовать признания его «единственным представителем еврейского проле­тариата, в какой бы части Российского государства он (еврейский пролетариат) ни жил и на каком бы языке ни говорил»²¹. Претензия эта вызвала резкую критику со стороны левого крыла социал-демократии во главе с В.И. Лениным, который добивался превраще­ния РСДРП в партию «нового типа», то есть в организацию сугубо централизованную, с жесткой внутренней дисциплиной, в которой не было бы места оппозиционным группировкам, возникающим как на идейно-политической, так и на национальной почве. В 1903 году на II съезде РСДРП объявившие себя большевиками Ленин и его сторонники при голосовании по уставному вопросу о членстве в партии нанесли поражение бундовцам, после чего те покинули съезд и вышли из партии. И хоТя остальные делегаты выразили свое «глу­бочайшее сожаление», а также «твердую решимость» добиваться «полного слияния всех национальностей в одну РСДРП»²², Ленин, не скрывая враждебного отношения к Бунду, развернув против него кампанию дискредитации. Такая непримиримость диктовалась сугубо прагматическими соображениями: большевики хотели рас­пространить свое влияние на всю угнетенную и бесправную массу

3 — 2738

33

еврейской бедноты, которая представлялась Ленину идеальной бое­вой силой революции. Не случайно в том же 1903 году он писал, что «освободительное движение евреев (в сравнении с таковым в Запад­ной Европе. — Авт.) гораздо глубже, гораздо шире в России, бла­годаря пробуждению геройского самосознания среди еврейского пролетариата»²³. В последующие годы Ленин неоднократно отмечал особый вклад еврейства (естественно, ассимилированной его части, примкнувшей к большевикам) в революционную борьбу. В докладе, прочитанном им в Швейцарии в преддверии Февральской револю­ции, были и такие строки:

«... Евреи доставляли особенно высокий процент (по сравнению с общей численностью еврейского населения) вождей революционного движения. И теперь евреи имеют, кстати сказать, Ту заслугу, что они дают относительно высокий процент представителей интернационалистского течения по срав­нению с другими народами»²⁴.

Пытаясь выбить из-под Бунда саму основу его претензий на выражение интересов еврейских трудящихся в социал-демократиче­ском движении, Ленин, ссылаясь прежде всего на труды автори­тетного немецкого марксиста К. Каутского, объявил «совершенно несостоятельной... в научном отношении» идею «об особом еврей­ском народе», которая, по его мысли, была «реакционна по своему политическому значению»²⁵. Более того, он обвинил Бунд в под­держке «сионистской идеи еврейской нации». Единственно правиль­ное решение ему виделось в ассимиляции, растворении еврейства в окружающей этнической среде. Тем самым как бы по самопроиз­вольной логике вещей выходило, что и проблема Бунда должна решаться аналогичным образом, то есть путем поглощения его обще­российской социал-демократией. Собственно, ради обоснования этого вывода Ленину пришлось предварительно порассуждать о такой мало занимавшей его ум революционера-прагматика материи, как нациообразующие признаки (общность территории и языка), и о том, что разбросанные по миру евреи не связаны такой общностью и потому не могут считаться нацией. Правда, говоря о российских евреях, Ленин невольно вступил в противоречие со своими же обще­теоретическими построениями, когда вскользь упомянул о том, что они имеют единую территорию — черту оседлости и единый язык — «жаргон». Был и еще один существенный признак или, точнее, фактор, способствовавший обособлению российского еврейства от остального населения, о котором Ленин не упомянул в своей статье «Положение Бунда в партии» (октябрь 1903 г.). Это государствен­ный антисемитизм царских верхов, который в соединении с бруталь­ной юдофобией социальных низов давал такие страшные плоды, как кишиневский погром в апреле 1903 года с его 45 убитыми, а также 400 ранеными и искалеченными.

ПОЗИЦИЯ СТОЛЫПИНА

Пройдет два с половиной года, и в 1905 году по России прокатится волна так называемых октябрьских погромов, которые обернутся куда более мрачной статистикой. По некоторым данным, только с 18 по 29 октября погромы произошли в 660 местечках и горо­дах империи, где, по общественным подсчетам, погибли от 3500 до 4000 человек и 10 тыс. были ранены²⁶. По официальным же данным, тогда были убиты 810 человек и 1770 человек ранены. Некоторые исследователи утверждают, что среди пострадавших (а ими ока­зались представители нескольких национальностей) было только 1928 евреев, в том числе 711 убитых. Кровавые зверства продолжа­лись и в следующем 1906 году: в начале июня за три дня печально знаменитого белостокского погрома погибли 73 еврея и 11 христиан (были приняты за евреев)²⁷. Главной причиной этой вакханалии стал некоторый паралич власти, наступивший после известного царского манифеста от 17 октября: в атмосфере вседозволенности и безнака­занности всегдаи всюду творится беззаконие, наблюдается всплеск жестокости, от чего страдают в первую очередь беззащитные простые люди*.

С

* В этом плане весьма показателен кровавый погром, произошедший 22 октября в Вятке. Причем жертвами его стали не евреи (их проживало в этом северном городе очень немного), а случайные русские обыватели, которых растерзала беснующаяся толпа (28).

** Впоследствии П.Н. Милюковым и В.Л. Бурцевым было доказано, что «Протоколы» появились на свет по указанию заведующего загранич­ной агентурой царского МВД П.И. Рачковского. Одним из непосредствен­ных исполнителей этого указания стал скандально известный журналист И.Ф. Манасевич-Мануйлов (30).

тремясь противодействовать черносотенному разгулу, председа­тель Совета министров П.А. Столыпин, взявший курс на модерниза­цию страны, попытался пересмотреть наиболее одиозные законопо­ложения об инородцах и иноверцах. В частности, в октябре 1906 года он, утверждая, что «евреи имеют законные основания домогаться полного равноправия», предложил Николаю II отменить некоторые существовавшие в отношении евреев ограничения в правах. Однако царь отклонил инициативу премьера, ссылаясь на свой внутренний голос, который-де подсказал ему не брать этого решения на свою совесть²'. Тем не менее Столыпин продолжал действовать в том же направлении. В целях обуздания погромной пропаганды он приказал расследовать происхождение пресловутых «Протоколов сионских мудрецов», опубликованных в 1905 году членом одной из черносо­тенных организаций С.А. Нилусом. В результате было установлено, что они с начала и до конца были сфабрикованы**. Когда премьер доложил с^б этом императору, тот якобы распорядился: «Избавьтесь

3*

35

от "Протоколов". Нельзя святое защищать подлыми средствами». Впрочем, даже если эти слова действительно имели место, то скорей всего они носили во многом вынужденный, ситуационный характер, и были произнесены под давлением волевого премьер-министра, уже давно раздражавшего своим прагматизмом мистически настроенного Николая, вплоть до последних своих дней верившего в существова­ние всемирного еврейского заговора*.

Жизнь Столыпина закончилась трагически. В начале лета 1911 года он разработал проекты реформ, открывавших перед Россией перспективу превращения в правовое государство. Поскольку пре­мьер-министр полагал, что «все народы, населяющие Россию, дол­жны быть полноправными гражданами», он хотел отменить черту еврейской оседлости, другие национальные ограничения, создать министерство национальностей. Однако свои замыслы Столыпин так и не успел осуществить. По злой иронии судьбы 1 сентября он был смертельно ранен евреем Д.Г. Богровым, сотрудничавшим с ох­ранным отделением, но совершившим это преступление по личной инициативе, в силу «импровизации»**³³.

НОВЫЙ ТЕОРЕТИК ПАРТИИ

П

* 7 апреля 1918г. бывшая императрица Александра Федоровна записала в своем дневнике: «Николай читал нам протоколы франкмасонов» (31).

** В семье Богрова исповедовались умеренно-либеральные взгляды. Дед будущего террориста писатель Г.И. Богров выступал за ассимиляцию евреев и незадолго до своей смерти перешел в православие. Отец Д.Г. Бог­рова одобрительно относился к деятельности Столыпина. Однако молодой Богров видел в последнем только реакционера и слугу царя-угнетателя. За полтора года до убийства Столыпина он признался одной своей знако­мой: «Я ненавижу одного человека... Столыпина. Быть может, оттого, что он самый умный, талантливый и самый опасный враг, а все зло в России — от него» (32).

онимая, что в условиях реакции, наступившей после революции 1905 года, выживание возможно только в союзе с общероссийскими демократическими силами, руководство Бунда приняло решение вновь войти в РСДРП. Новый союз с русскими социал-демократами был заключен в 1906 году на IV (объединительном) съезде в Стокгольме, причем без особых трений, благо тогда национальный вопрос благо­разумно решено было оставить открытым, отложив его разбиратель­ство, так сказать, до лучших времен³⁴. Достигнутый компромисс был вынужденным и потому не мог быть прочным. Особенно им были недовольны большевики во главе с Лениным, терпение которого окончательно истощилось после того, как в 1911 году на XI конфе­ренции Бунда был взят курс на законодательную секуляризацию

религиозной еврейской общины и превращение ее в главный инсти­тут национально-культурной автономии. Кроме того, лидеры Бунда продолжили свои попытки организационно перестроить РСДРП на основе принципа национального федерализма. В качестве образ­ца, достойного подражания, ими использовался опыт Австрийской социал-демократической партии, трансформировавшейся вследст­вие принятых в 1897-1899 годах новых программных установок из унитарной организации в федеральный союз шести национальных социалистических групп. Допустить подобное в РСДРП Ленин и его сторонники категорически не желали и потому пошли на давно на­зревавший и по другим причинам организационный разрыв как с бундовцами, так и с поддерживавшими их меньшевиками. Произошло это в начале 1912 года на Пражской общепартийной конференции, на которой Бунд (в отсутствие его делегатов) был осужден за то, что «открыто содействовал ликвидаторам и пытался организовать раскол в РСДРП»³⁵. В феврале Бунд выступил против решений Пражской конференции и не признал избранный ею состав ЦК. А через не­сколько месяцев он образовал так называемый Августовский блок вместе с меньшевиками-плехановцами, группой Л.Д. Троцкого и дру­гими противниками большевиков в российской социал-демократии.

С

* Австромарксизм родился в 1907-1908 годах и объединял молодых вен­ских теоретиков социализма, таких как Отто Бауэр (выходец из ассимили­рованной еврейской семьи, ученик К. Каутского), Карл Реннер (видный функ­ционер австрийской социал-демократии, писал под псевдонимом «Рудольф Шпрингер», в 1945 году был избран президентом Австрийской республики), Виктор Адлер и др. Исходя из теоретической посылки марксизма об отми­рании в будущем наций, Бауэр, например, считал нецелесообразным дроб­ление существующих многонациональных государств. Поэтому, предлагая ограничить национальные права областью культуры, он, в частности, пола­гал, что «Австрия должна быть преобразована в демократическое союзное государство национальностей», в котором «должны быть созданы нацио­нальные автономные самоуправляющиеся общины». Каутский критиковал Бауэра за включение им в определение нации такого признака, как «нацио­нальный характер», считая его реакционным и сходным с «немецким духом» Ф. Ницше. Между прочим, Каутский высказывал мысль, что при определен­ных условиях возможно преобразовать российскую империю в демократи-

имптоматично,.что на той же Пражской конференции, ознаме­новавшей окончание процесса превращения большевизма в само­стоятельную политическую силу, в состав ЦК был заочно избран И.В. Сталин, находившийся тогда в вологодской ссылке. Когда в ноябре 1912 года он, нелегально выехав из России за границу, встре­тился в Кракове с Лениным, тот поручил ему написать статью, разоб­лачающую попытки «оппортунистов» из Бунда перенести на почву российской социал-демократии австромарксистскую модель нацио­нально-культурной автономии*. Выбор вождя большевиков не был

случаен. Он понимал, что по крайней мере половина успеха гаран­тирована, если бой националистам даст не великоросс, а именно «национал». К тому же Сталин неоднократно демонстрировал ему ранее полную лояльность и жесткую напористость на поприще борь­бы с врагами партии. Еще в сентябре 1904 года им публикуется на грузинском языке статья «Как понимает социал-демократия нацио­нальный вопрос». В ней он выступил за «разрушение национальных перегородок и тесное сплочение русских, грузинских, армянских, польских, еврейских и прочих пролетариев», а также обрушился с критикой, в частности, на армянских «федералистов-социал-демократов», поставивших себе целью «во всем подражать Бунду»³⁷. А в октябре того же года Сталин поддержал Ленина в его противо­борстве с меньшевиками, назвав его в пафосном восточном стиле «настоящим горным орлом»³⁸. Так что еще до первой их встречи в декабре 1905 года в Таммерфорсе (Финляндия) Сталин относился к Ленину с величайшим пиететом,, видя в нем идеал героя-ревоЯю-ционера.

Поэтому задание, полученное в Кракове, Сталин воспринял как проявление его кумиром высочайшего доверия к нему. Во второй половине января 1913 года он приезжает в Вену и с большим подъ­емом начинает работать над статьей. В феврале Ленин сообщил A.M. Горькому:

«У нас один чудесный грузин засел и пишет для «Просвещения» боль­шую статью, собрав все австрийские и пр[очие] материалы»".

У

Продолжение сноски со стр. 37 ческие «Соединенные штаты России». Интересно, что в секретной книге «Исто­рия Австрии в 1918-1934 годах» (была издана нацистской «исторической ко­миссией» после аншлюса) австромарксисты характеризовались как «еврейская руководящая клика», ставившая целью борьбу против законности (36).

же весной того же года упомянутое Лениным издательство вы­пустило в свет этот плод сталинской мысли, который впоследствии получил широкую известность как статья «Марксизм и националь­ный вопрос», ставшая одной из основополагающих в марксистско-ленинской теории. В этой работе Сталин впервые говорит о сионизме, причем упоминается он перед «шовинизмом в Польше», панисламиз­мом й другими националистическими течениями, составлявшими пеструю картину тогдашней политической жизни России. Вроде бы на первый взгляд мелкая деталь, но думается, то была не просто слу­чайность, которую, как известно, Сталин считал вслед за Г. Гегелем непознанной закономерностью. Ведь по сути основное содержание статьи — это бичевание Бунда за «скатывание» на позиции так называемого еврейского буржуазного национализма, под которым большевики прежде всего подразумевали сионизм.

Стремясь сказать от имени партии новое слово в научном осмыслении национального вопроса и тем самым самоутвердиться в качестве ее теоретика в этой области, Сталин попытался свести в единую систему предшествующие идейные наработки больше­визма. И хотя в то время рука Сталина всецело была послушна ленинской мысли*, тем не менее это был его первый крупный шаг на пути к созданию собственной национально-государственной доктрины, которая в законченном виде сформируется к середине 30-х годов.

Ознакомившись с рукописью статьи и оценив ее очень высо­ко, Ленин поспешил сообщить Л.Б. Каменеву об успехе своего уче­ника:

«Статья очень хороша. Вопрос боевой и мы не сдадим ни на йоту прин­ципиальной позиции против бундовской сволочи»⁴¹.

С

* В начале 1948 года в беседе с будущим югославским диссидентом М. Джиласом Сталин, имея в виду вклад Ленина в создание статьи «Марк­сизм и национальный вопрос», скромно скажет: «Это точка зрения Ильича. Ильич книгу и редактировал» (40).

блеском выполнив заказ лидера партии, Сталин добился иско­мого: стал ведущим ее теоретиком, пока, правда, только в одной об­ласти. Впоследствии статья «Марксизм и национальный вопрос» разойдется по стране миллионными тиражами и будет превозно­ситься как откровение, как прорыв в научном поиске путей решения национальных проблем, стоящих перед человечеством. Признавая эту работу действительно бесспорным пропагандистским достиже­нием большевизма, логично задать вопрос, какой реальный вклад внес ее автор в осмысление привлекшей его внимание проблемы и был ли он прав в своих выводах? То, что Сталин назвал четыре нациообразующих признака (общность языка, территории, эконо­мической жизни и психического склада людей) и дал им определе­ния, думается, было все же не его заслугой, а скорее К. Каутского, который сделал примерно то же самое десятью годами ранее⁴². Впрочем, использование и развитие чьих-либо интеллектуальных наработок в общем-то обычная и в определенных случаях даже не­обходимая и полезная вещь. Но пытаясь пойти дальше своих пред­шественников, Сталин в итоге приходит к выводам, корректность которых более чем сомнительна. Он, например, выступая против государственности как еще одного признака формирования на­ции и против ее обретения в будущем несамостоятельными народами, утверждал, что процесс создания новых государств уже завершен, ибо характерен для переходного периода от феодализма к капита­лизму, и потому-де «проснувшиеся к самостоятельной жизни» нации «опоздали»⁴³. Начавшаяся вскоре Первая мировая война, в резуль­

тате которой на развалинах некоторых старых империй образовался ряд новых государств, опровергла на практике этот тезис. Тем не менее, опасаясь, по-видимому, ревизией собственных взглядов по­колебать свой авторитет гениального теоретика марксизма, Сталин до конца жизни остался верен однажды сформулированной им дефи­ниции*, полагая, что нации, получив статус неких современных удельных княжеств, могут сосуществовать в составе единой страны (империи), отказавшись навсегда от суверенных прав. Между тем исторический опыт свидетельствует об обратном: в одном нормально развивающемся государстве могут уживаться, и даже очень гармо­нично, несколько народов, но при этом должна существовать, будучи политическим субъектом, только одна нация, пусть даже полиэтни­ческая. Поэтому формально солидаризировавшись в своей работе с лозунгом о праве наций на самоопределение, известном еще со вре­мен Великой французской революции и включенном в программу РСДРП на II съезде, Сталин скорее противоречил сам себе, чем был оригинален. Не отличался новизной и его вывод об объективной неизбежности ассимиляции евреев, который делался со ссылкой на К. Каутского и О. Бауэра, написавшего в 1907 году книгу «Нацио­нальный вопрос и австрийская социал-демократия»⁴⁵. Для пущей убедительности своих выводов автор подверстал под них и автори­тет К. Маркса, точнее, его работу 1843 года «К еврейскому вопросу». В ней, как известно, утверждается, что основным препятствием к общественной эмансипации и ассимиляции еврейства является его экономическая роль в обществе, традиционно ассоциирующаяся в сознании окружающего населения со всевластием денег и торгаше­ством («Деньги — это ревнивый бог Израиля»), что «химерическая национальность еврея есть национальность купца, вообще денеж­ного человека», поэтому «эмансипация евреев... есть эмансипация человечества от еврейства (т. е. от торгашества. — Авт.)»*''.

П

* Когда в конце 20-х годов в партии раздались голоса, призывавшие Сталина восполнить отмеченный выше теоретический пробел, он жестко одернул непрошеных советчиков, заявив: «Я думаю, что предлагаемая вами схема с ее новым, пятым признаком (национальная государственность. — Авт.) понятия «нация» — глубоко ошибочна и не может быть оправдана ни теоретически, ни практически» (44).

ожалуй, единственной новацией в статье Сталина были рассуж­дения о национально-культурной автономии. Но его критика этдй австромарксистско-бундовской платформы не отличалась глуби­ной, ибо строилась на узкопартийных сиюминутных тактических соображениях. С точки зрения как Сталина, так и Ленина, этих кня­зей новоявленной коммунистической церкви, концепция националь­но-культурной автономии была чем-то вроде раскольнической ереси, ставившей- под сомнение их право вести за собой всю абсо­

лютно покорную им пролетарскую паству, без различия националь­ностей, и использовать ее в качестве монолитной силы в борьбе за завоевание власти.

Впоследствии, когда большевики успешно исполнили это свое намерение, Сталин высокомерно отчитал своих теоретических оппо­нентов и тем самым как бы невольно саморазоблачился:

«Тупость социал-демократов Австрии типа Бауэра и Реннера в том, что они не поняли непрерывной связи национального вопроса с вопросами о власти, стараясь отделить национальный вопрос от политики и замкнуть его в рамки культурно-просветительных вопросов...»⁴⁷.

Альтернативой бундовско-австромарксистской программе дол­жен был стать, по Сталину, территориальный способ решения на­ционального вопроса в России, краеугольным камнем которого являлся принцип «областной автономии», предусматривающий передачу центром некоторых властных полномочий по самоуправ­лению таким, например, «определившимся единицам», как Польша, Литва, Украина и Кавказ. Они же в свою очередь должны были обеспечить на своих территориях реализацию комплекса гумани­тарных прав («язык, школы и пр.») национальных меньшинств⁴⁸. Тем самым изначально большевиками проповедовалась иерархич­ность, неравенство национальных прав, которые ставились ими в зависимость в первую очередь от таких факторов, как численность народов, а также размеры и местоположение занимаемых ими терри­торий. Поэтому уже в советское время получилось так, что, с одной стороны, «титульные» народы образованных на окраинах новой империи союзных республик, будучи объявленными так называе­мыми социалистическими нациями, оказались в привилегированном положении, а с другой, — не имеющие собственной территории и распыленные по всей стране национальные меньшинства, наоборот, оказались обделенными в национально-правовом смысле и были обречены на растворение в окружавшем их населении.

В сравнении с советской теорией и практикой национального строительства программа культурно-национальной автономии Бунда отнюдь не была такой «курьезной», каковой ее пытался представить Сталин в 1913 году⁴⁹. Она содержала в общем-то рациональную схему решения национальных проблем: при однородном административно-территориальном делении страны (на губернии) основная социально-политическая и экономическая жизнь населения направляется и регулируется центральными, а также унифицированными региональ­ными и муниципальными органами, и только гуманитарная сфера (культура, образование, информация, религия) регулируется на осно­ве национальной специфики. На местах эти гуманитарные вопросы решаются национальными общинами, которые в свою очередь орга­низуют избрание центральных общественных национальных сове­

тов (культурно-национальных парламентов) со штаб-квартирами в столице государства. Благодаря этому гарантируется свобода куль­турного развития той или иной национальности не только в местах ее компактного проживания, но и на территории всей страны. К тому же поскольку культурно-национальная автономия проектировалась на основе принципа экстерриториальности, она не могла не дать существенный импульс центростремительным тенденциям и не стать фактором сдерживания национального сепаратизма, присущего как раз территориальным автономиям.

То, что бундовская программа препятствовала революциони-зации национальной бедноты и, отражая ориентацию евреев на имперский центр и их враждебность сепаратизму и национализму окраинных народов (поляков, украинцев и др.), объективно способ­ствовала консолидации царской России, которую Ленин и его сорат­ники хотели разрушить, как раз меньше всего и устраивало в ней большевиков. Сетуя на распространение «националистического тумана»⁵⁰ в рабочем движении, они в сентябре 1913 года провели специальное совещание ЦК партии в Поронино (Польша) и приняли там резолюцию, осуждавшую принцип культурно-национальной автономии и одновременно поддерживавшую право угнетенных царской монархией наций на самоопределение, вплоть до отделе­ния и образования самостоятельного государства⁵¹. В написанной спустя несколько месяцев статье «Критические заметки по нацио­нальному вопросу» Ленин заявил, что «буржуазный национализм и пролетарский интернационализм — вот два непримиримо враждеб­ных лозунга, соответствующие двум великим классовым лагерям всего капиталистического мира»⁵². Здесь же он выступил и по еврей­скому вопросу, причем в значительно более резкой форме, чем это ранее сделал Сталин. Со ссылкой на объективность и прогрессивность неизбежного процесса ассимиляции еврейства, которое-де не может считаться нацией, а только «кастой», утверждалось, что «еврейская национальная культура — лозунг раввинов и буржуа, лозунг наших врагов» и что «против «ассимиляторства» могут кричать только еврейские реакционные мещане, желающие повернуть назад колесо истории»⁵³.

Когда писались эти строки, Сталин вновь находился в ссылке, на сей раз в Туруханском крае, куда попал через несколько месяцев после ареста в Петербурге, произведенного предположительно по доносу провокатора Р.В. Малиновского. Пребывая в суровой си­бирской глуши, Сталин продолжал интересоваться национальным вопросом. К февралю 1916 года он подготовил статью «О культурно-национальной автономии», которую вроде бы пытался переправить за границу Ленину. Однако осталось неизвестным, дошла ли она до адресата или затерялась где-то в пути.

Начало судьбоносных испытаний

войнн

Первая мировая была встречена социально активной частью еврей­ства неоднозначно. Его отношение к происходившим драматиче­ским событиям представляло собой довольно пестрый спектр мнений^ окаймленный, с одной стороны, леворадикальным большевистским лозунгом военного поражения России с последующим свержением самодержавия, а с другой — позицией либерального охранитель-ства, в духе которой была составлена, к примеру, декларация, зачи­танная депутатом IV Государственной думы от фракции кадетов Н.М. Фридманом. Заканчивалась она так:

«В настоящий час испытаний, следуя раздавшемуся с высоты престола призыву, мы, русские евреи, как один человек, станем под русские знамена и положим все свой силы на отражение врага»⁵⁴.

То, что это были не просто сказанные по случаю громкие слова, свидетельствует хотя бы тот факт, что в России, где к началу войны проживало примерно ²/₃ евреев мира, в качестве нижних чинов под ружье было поставлено около полумиллиона представителей этой национальности³⁵. Часть бундовцев во главе с членом ЦК В. Koccqb-ским также поддержала лозунг защиты отечества. В мае 1916 года на совещании Бунда в Харькове была принята резолюция, гласив­шая:

«Российский рабочий класс, в том числе и еврейские рабочие... не может быть равнодушен к тому, удастся ли избежать всех ужасных последствий, которые должно повлечь за собой для страны поражение в современной

войне».

То же совещание сочло «безусловно важным» участие еврейских рабочих в военно-промышленных и продовольственных комитетах, во всех организациях, противостоявших расстройству хозяйствен­ной жизни в стране⁵''.

Однако для большинства евреев все же не были характерны верно­подданнические настроения. Скорее наоборот, несмотря на внешнюю лояльность, в еврейской массе преобладало негативное отношение к правительству, порожденное дискриминационной политикой послед­них двух царствований. Хотя большинство ЦК Бунда придержива­лось центристской позиции Л.Д. Троцкого: «Ни побед, ни поражений», в его руководстве, особенно заграничном, сильны были прогерман­ские симпатии. Стоявший на крайне левом политическом фланге Ленин так комментировал эту ситуацию:

«Для нас и франкофилы и германофилы, одинаково = патриоты, буржуа или их лакеи, а не социалисты. Бундовцы, например, большей частью германофилы и рады поражению России. Но чем же они лучше Плеханова? Оба — оппортунисты, социал-шовинисты, только разных цветов»⁵⁷.

Что до далеких от политики еврейских обывателей, то они не вы­казывали открытой враждебности к властям предержащим. Во всяком случае, они не совершали ничего такого, что, скажем, оправдывало бы начавшееся их насильственное выселение из западных прифрон­товых районов в глубь страны. Депортация проводилась военными, пытавшимися найти козла отпущения за боевые неудачи весны— лета 1915 года. Возможно, не без их участия распространялись тогда нелепые слухи о том, что евреи переправляют золото врагу на аэро­планах, в гробах, под крыльями птиц, во внутренностях гусей, что они передают различные сигналы противнику посредством ветряных мельниц и даже путем поджигания собственных домов, загоравшихся на самом деле вследствие боевых действий. В нагнетание юдофоб-ских страстей внес свою лепту и департамент полиции, который разослал циркуляр, обвинявший евреев в намеренном сокрытии раз­менной монеты, имевшем якобы целью подрыв русской валюты. Реагируя на произвол чиновников, 3 августа 1915 г. социал-демо­кратическая фракция Государственной думы внесла запрос прави­тельству «по поводу незаконных действий властей по отношению к еврейскому населению». Протестовали и либеральные политики, которые для облегчения положения евреев-беженцев пытались соот­ветствующим образом воздействовать на царскую администрацию. В ход были пущены и придворные связи влиятельного еврейства*. В результате после произошедшего вскоре смещения с поста главно­командующего российской армией великого князя Николая Нико­лаевича, который в наибольшей степени отличился в травле евреев, административные наскоки на них прекратились, более того, тем из них, кто принудительно был выселен из прифронтовой полосы, раз­решили даже поселиться в городах вне черты оседлости (в том числе и в Москве), что стало фактически началом ее ликвидации.

В

* В частности, использовался следующий весьма эффективный канал влияния на царя: первоначально жалобы поступали к купцу первой гильдии А.С. Симановичу, который, будучи ювелиром-консультантом императрицы и секретарем пресловутого «старца» Г.Е. Распутина, передавал их послед­нему, а тот в свою очередь «решал вопросы», обращаясь уже непосредст­венно к царице или царю. «Еврейский вопрос должен быть решен при по­мощи подкупа и хитрости, — простодушно откровенничал Распутин перед просителями-евреями и добавлял: — Что касается меня, то будьте совер­шенно спокойны. Я окажу вам всяческую помощь» (58).

целом же самодержавная власть, несмотря на многочисленные предпринимавшиеся ею на протяжении всего XIX и в начале XX веков попытки «коренным» образом решить еврейскую проблему, оказа­

лась не в состоянии справиться с этой задачей. Понимая, что конеч­ным результатом такого решения должно стать уравнение евреев в правах с остальным населением империи, царская бюрократия так и не решилась на этот шаг. Евреи оставались гражданами второго сорта: не могли жить, где им хотелось, были ограничены в правах на собственность, не допускались на государственную службу и т.п. И главной причиной тому был отнюдь не экономический аспект проб­лемы (межнациональная конкуренция в сфере бизнеса), как полагают некоторые исследователи*, а то, что царский режим, покоившийся на такой социально-политической архаике, как абсолютист­ская монархия, феодально-сословная структура общества, институт государственной церкви, оказался не в состоянии кардинально само­реформироваться, в том числе и отказаться от имевшего средневеко­вые религиозные корни** государственного антисемитизма.

РЕВОЛЮЦИЯ

Коренные законодательные изменения в отношении властей к еврей­скому населению произошли только с крушением самодержавия в на­чале 1917 года в результате Февральской революции. 22 марта Вре­менное правительство приняло декрет, гласивший:

«Все установленные действующими узаконениями ограничения в правах российских граждан, обусловленные принадлежностью к тому или иному вероисповеданию, вероучению или национальностью, отменяются».

Б

* Миндлин А.Б. Правительственные комитеты, комиссии и совещания по еврейскому вопросу в России в XIX — начале XX века // Вопросы истории. — 2000. — № 8. — С. 60.

** На основании Свода законов Российской империи (т. IX, ст. 776) на иудея, принявшего христианство, не распространялось действие ограничи­тельных законов, изданных для евреев, ибо таковым он уже не считался.

ыли аннулированы 140 действовавших до этого «особых о евреях правил», в том числе и такое одиозное, как процентная норма при приеме в учебные заведения, и архаичное, как черта еврейской осед­лости. Была запрещена также легальная деятельность черносотенных организаций, которые со времен первой русской революции вели погромную антисемитскую пропаганду. На этот декрет Сталин, воз­вратившийся 12 марта в Петроград из сибирской ссылки, отклик­нулся в «Правде» статьей, в которой утверждалось, что с победой революции в России и устранением от власти старой аристократии, насаждавшей национальный гнет, возникли «фактические условия, необходимые для национальной свободы»⁵⁹. Тогда же Сталин, как бы напоминая соратникам по партии о своем неофициальном ста­тусе теоретика по национальному вопросу, провозгласил курс на вве­

дение политической автономии для отдельных национальных окраин (подразумевались прежде всего Украина, Закавказье, Прибалтика) и предоставление права на самоопределение таким геополитически не вписывавшимся в новое Российское государство провинциям бывшей империи, как Финляндия и Польша⁶⁰. Причем программа эта была явно рассчитана на реализацию в рамках буржуазно-демократического унитарного государства. Убежденность в том, что социализму в России будет предшествовать продолжительный период капиталистического развития, появилась у Сталина скорее всего под влиянием Л.Б. Каменева, с которым он познакомился еще в девяти­сотые годы на Кавказе, а в начале 1917-го вместе с ним приехал в революционную российскую столицу из ссылки.

Однако очень скоро Сталин резко переменил свою точку зрения. Произошло это по приезде в Петроград Ленина, возвратившегося из эмиграции глубоко убежденным в необходимости и возможности скорого перерастания демократической революции в социалистиче­скую. Убедившись в том, что Ленин продолжает крепко держать в своих руках бразды правления партией, Сталин не колеблясь вышел из-под опеки Каменева и солидаризировался с вождем, что наглядно продемонстрировал на открывшейся 24 апреля VII Всероссийской конференции РСДРП (б), избравшей его вновь членом большевист­ского ЦК. Выступив с докладом по национальному вопросу, он до­полнил старую партийную установку на предоставление «областной автономии» отдельным регионам страны программным положением о признании за ее народами права на полное отделение⁶¹. Вполне очевидно, что это было сделано под влиянием Ленина. Еще в апреле 1916 года в тезисах «Социалистическая революция и право наций на самоопределение» тот подчеркивал, что борьба за социализм требует признания права угнетенных наций на самоопределение, то есть «на свободное политическое отделение от угнетающей нации»⁶². В еще более решительной форме то же самое было повторено им не­задолго до открытия апрельской конференции в проекте платформы пролетарской партии". А на самой конференции вождь большеви­ков, считавший, что созданию благоприятных условий для социали­стического переворота способствовало бы максимально возможное усиление национально-сепаратистских тенденций в стране и как следствие этого разрушение основ ее государственности, заявил без обиняков:

«Мы к сепаратистскому движению равнодушны, нейтральны. Если Фин­ляндия, если Польша, Украина отделятся от России, в этом ничего худого нет. Что тут худого? Кто это скажет, тот шовинист»⁶⁴.

Поддержав учителя, Сталин тем не менее, будучи по характеру осторожным и осмотрительным, в душе не разделял его радикализма и потому в докладе прибегнул к подобного рода оговоркам:

«Вопрос о праве наций на свободное отделение непозволительно сме­шивать с вопросом об обязанности отделения наций в тот или иной момент. Этот вопрос партия пролетариата должна решать в каждом отдельном слу­чае совершенно самостоятельно, в зависимости от обстановки»⁰⁵.

Если для Сталина такая неопределенность в выражениях была вполне приемлемой, то Ленина, человека ясных и последовательных мыслей, подобные формулировки вряд ли могли удовлетворить. Во всяком случае, он настоял на принятии резолюции в следующей редакции:

«За всеми нациями, входящими в состав России, должно быть признано право на свободное отделение и на образование самостоятельного госу­дарства. Отрицание такого права и непринятие мер, гарантирующих его практическую осуществимость, равносильно поддержке захватов или аннексий»'⁶.

Но, подыгрывая центробежным националистическим силам и на­деясь использовать их в случае необходимости для захвата власти в стране, большевики все же вынуждены были заботиться и о том, чтобы по достижении этой цели сохранить для себя по возможности территориально более крупную страну. Поэтому несколько позднее с их стороны стали предприниматься попытки создать при­влекательный образ будущего пролетарского государства, базирую­щегося не только на принципе социальной справедливости, но и национального равноправия. В качестве главного аргумента, под­креплявшего эти благие пожелания, была использована идея пере­хода от унитарного государства к федеративному, хотя в теории все социалисты (начиная с Маркса) выступали против этого. Но подоб­ный компромисс не особенно смущал прагматика Ленина, который, выступая в июне 1917 года на I Всероссийском съезде Советов рабо­чих и солдатских депутатов*, заявил: «Пусть Россия будет союзом свободных республик»⁶⁷.

У

* Этот съезд признал право народов России на самоопределение, но осудил одновременно попытки одностороннего решения национального во­проса до созыва Учредительного собрания. Между прочим, ВЦИК, избран­ный I съездом Советов, на 22 % состоял из членов еврейского происхождения.

же после Октябрьской революции принцип федерации был офи­циально провозглашен в «Декларации прав трудящихся и эксплуа­тируемого народа» и закреплен в постановлениях, принятых III Все­российским съездом Советов в январе 1918 года⁶⁸. Однако это не могло остановить уже начавшийся развал бывшей империи, ослабленной многолетней войной и не прекращавшимися внутренними распрями, тем более что ранее, 2 (15) ноября 1917 г., советским правительством в «Декларации прав народов России» было официально провозгла­шено право национальностей «на свободное самоопределение вплоть

до отделения и образования самостоятельного государства»⁶⁹. Больше­вики тогда попали в весьма противоречивую ситуацию. С одной стороны, оказавшись хозяевами страны, они хотели во что бы то ни стало остановить процесс ее распада, а с другой — не могли открыто отказаться от своих же лозунгов, этот процесс провоцирующих. Впрочем, предложенная ими формула решения национального во­проса (добровольный федеративный союз народов России) была, на­верное, единственно возможной в тот период практически полного бессилия центральной власти. Ведь не мог же Ленин, подобно русским националистам-великодержавникам, открыто ратовать за единую и неделимую Россию. Хотя, конечно, не исключалась возможность и определенных компромиссов: одно дело — лозунги и пропаганда, а другое — реальная текущая политика, которой в той или иной сте­пени присущ макиавеллизм. Не исключено, что именно это обстоя­тельство и предопределило выбор Ленина в пользу Сталина, когда сразу же после захвата власти стал решаться вопрос, кого сделать главным (теперь уже не только в теоретическом плане, но и практи­ческом) по национальным отношениям в советской республике.

От национальной теории к практике

УЧЕНИК ОБРЕТАЕТ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТЬ

На следующий день после захвата власти Ленин включил Сталина в состав первого советского правительства в качестве председателя по делам национальностей. А когда по решению II Всероссийского съезда Советов был создан Наркомат по делам национальностей, он сделал его руководителем вновь образованного ведомства. Этим на­значением Ленин явно преследовал цель приобрести в лице Сталина энергичного, толкового и исполнительного помощника, могущего стать надежным проводником национальной политики, выработан­ной под его, Ленина, непосредственным руководством. Такая строго «вертикальная» схема отношений тогда, безусловно, устраивала Сталина, который хоть и вошел в высший эшелон новой власти, но еще не обладал таким политическим весом и влиянием, как, скажем, Л.Д. Троцкий, Г.Е. Зиновьев или Л.Б. Каменев. Время решительных аппаратных схваток за передел власти на кремлевском Олимпе было еще впереди, и Сталин, будучи блестящим тактиком, предпочитал пока «не высовываться», исподволь наращивая свой политический

в

* Симптоматично, что примерно в это время политбюро поручило Ста­лину вести организационную работу в ЦК, доверив ему подготовку пле­нумов ЦК и сессий ЦИК, то есть фактически наделило его полномочиями секретаря ЦК. А 13 сентября 1921 г. политбюро обязало его «около трех четвертей своего времени уделять партийной работе» (73).

ес. Оставаясь в тени учителя и сдерживая собственное честолюбие, он покамест не хотел публично обнаруживать свои властные амбиции. Сталин не мог не понимать, что в его положении всякая самостоя­тельная, независимая позиция в таком сложном и даже, можно сказать, взрывоопасном (в тех критических условиях) вопросе, как нацио­нальный, чревата самыми нежелательными последствиями. И все же, может быть, в силу южного темперамента, он не мог порой скрыть внутреннего несогласия с Лениным, особенно когда тот пытался призвать своих соратников по партии не на бумаге, а на деле опре­делиться с правом наций на независимость. Если в апреле 1917-го Сталин лишь пунктиром обозначил свое особое отношение к этому вопросу, то в ходе дискуссии, развернувшейся в начале 1918-го, он выразил более определенно, хотя и с налетом демагогического по­литиканства, сказав что приоритетное значение для партии имеет «самоопределение не буржуазии, а трудовых масс данной нации»⁷⁰. Позже, в марте 1919 года, на VIII съезде РКП(б) со Сталиным фак­тически солидаризировались «левые большевики» Г.Л. Пятаков и Н.И. Бухарин, которые еще до революции квалифицировали лозунг самоопределения наций как «утопичный» и «вредный». Подвергая сомнению право отдельной нации решать свою судьбу вне классо­вого контекста, Бухарин сказал: «В комиссии я, опираясь на заяв­ление, сделанное т. Сталиным на III съезде Советов, предлагал формулу: самоопределение трудящихся классов каждой националь­ности». Решительно отвергнув эту ревизионистскую попытку, Ле­нин в сердцах заметил: «Поскрести иного коммуниста — и найдешь великорусского шовиниста»⁷¹. Сталин предпочел тогда благоразум­но отмолчаться, понимая, что последнее слово в этом споре будет за Лениным. Тем более, что лозунг самоопределения наций превращался фактически в пустой звук после того, как VIII партсъезд окончатель­но отверг идею организации партии по федеративному принципу, приравняв центральные комитеты национальных компартий к обыч­ным территориальным комитетам⁷². Тем самым партия с ее центра­лизованной структурой и жесткой дисциплиной взяла на себя роль основной несущей конструкции нового государства, прочно скреп­лявшей в единое целое все народы, оказавшиеся под властью боль­шевиков. И Сталин не мог этого не осознавать. Еще до офи­циального назначения главой аппарата партии он, в полной мере оценив огромные возможности этой властной структуры как основ­ной интегрирующей силы в стране, писал в июле 1921 года*:

4 — 2738

49

«Компартия как своего рода орден меченосцев (выделено в тексте. — Авт.) внутри государства Советского, направляющий органы последнего и одухотворяющий их деятельность»⁷⁴.

Став в апреле 1922 года генеральным секретарем ЦК РКП(б), Сталин максимально использовал этот пост для реализации уже собственной национально-государственной концепции, воплотив­шейся первоначально в известный «план автономизации», который стал причиной первой серьезной размолвки между ним и Лениным. Подготовив в августе проект резолюции пленума ЦК РКП(б), при­знающей «целесообразным формальное вступление независимых Советских республик: Украины, Белоруссии, Азербайджана, Грузии и Армении в состав РСФСР», а также предусматривающей распро­странение компетенции органов власти и управления России на аналогичные структуры этих республик⁷⁵, Сталин впервые рискнул продемонстрировать самостоятельность в решении крупных госу­дарственных проблем, бросая тем самым открытый вызов Ленину. Он полагал, что успех его плану будет обеспечен благоприятной конъюнктурой на советской бирже власти, где курс политических акций новоиспеченного генсека стремительно шел в гору, а его тяже­ло заболевшего и потому терявшего влияние учителя — неуклонно снижался. Однако, как оказалось, Сталин переоценил свои силы, чрезмерно понадеясь на то, что «плану автономизации», вобрав­шему в себя как исторический опыт традиционной российской централистской государственности, так и новоявленный пострево­люционный советский прагматизм* не может быть серьезной аль­тернативы.

Пребывая в таком заблуждении, он 22 сентября 1922 г. направил Ленину письмо, в котором пытался убедить его в том, что «существую­щий порядок отношений между центром и окраинами, то есть отсут­ствие всякого порядка и полный хаос, становятся нетерпимыми...». Приводился и наглядный пример, подкреплявший .этот вывод:

«

* Сталинская автономизация стала одним из проявлений того, что после кронштадтского восстания и введения НЭПа в русской эмигрантской печати стали называть «русским термидором», который, по словам одного из идео­логов сменовеховства Н.В. Устрялова, представлял собой не что иное, как «отлив революции», ее «спуск на тормозах от великой утопии к трезвому учету обновленной действительности...» (77).

Недавно Грузинский Цека... решился без ведома ЦК РКП разрешить оттоманскому банку (англо-французский капитал) открыть свое отделение в Тифлисе, что несомненно повело бы к финансовому подчинению Закав^ казья Константинополю (уже теперь в Батуми и Тифлисе турецкая лира является господствующей, вытесняющей с рынка грузинские и русские деньги), причем решительное запрещение со стороны Цека... вызвало... бурю возмущения среди грузинских национал-коммунистов»'⁶.

В послании особо подчеркивалось, что страна переживает «такую полосу развития, когда форма, закон, конституция не могут быть игнорированы». На этом основании предлагалось прекратить «игры в независимость» советских республик и выбрать одно из двух — «либо (здесь и далее выделено Сталиным. — Авт.) действительная независимость и тогда невмешательство центра... либо действитель­ное объединение советских республик в одно хозяйственное целое... то есть замена фиктивной независимости действительной внутрен­ней автономией республик...»⁷⁸.

Известно, что в том или ином виде все независимые советские республики, за исключением Грузии, поддержали план Сталина. К тому же в 1920-1921 годах советские республики заключили дого­воры о военно-экономическом и дипломатическом союзах с РСФСР, что де-факто означало их отказ от суверенитета в пользу последней. Оставалось только оформить это де-юре, что, собственно, и соби­рался сделать Сталин. Однако Ленин, имевший по всем крупным проблемам свой вариант решения и всегда добивавшийся во что бы то ни стало его принятия партией как единственно правильного, и на сей раз прибег к такому способу самоутверждения. 26 сентября он встретился в Г»рках со Сталиным и после почти трехчасовой беседы категорически отверг «план автономизации», выдвинув идею создания так называемого «Союза советских республик Европы и Азии». На деле это означало, что в качестве альтернативы проекту с относительно простой и логичной схемой наделения всех нацио­нальных республик единого государства одинаковыми автоном­ными правами — «в смысле языка, культуры, юстиции, внутренних] дел, земледелия и прочее...» (Сталин) — предлагался чрезмерно усложненный вследствие своей идеологизированное™ вариант декла­ративно-федеративного государственного устройства. По сути пла­нировалось возвести «многоэтажную» национально-иерархическую конструкцию, на верхнем-(самом привилегированном) ярусе ко­торой должны были располагаться ранее «независимые» Россия, Украина и Белоруссия, ступенькой ниже — Грузия, Азербайджан, Армения, входившие в союз в составе Закавказской федерации, еще ниже — автономные республики в составе союзных и т. д. по нис­ходящей. Разумеется, что без жесткой партийно-административной скрепы такая модель национально-государственного устройства вряд ли могла нормально функционировать, ибо сама по себе была мало жизнеспособна. Однако это обстоятельство, кажется, меньше всего беспокоило ее создателя, который как всякий революционный романтик грезил наяву глобальными идеологемами. Для него созда­ние СССР было началом реализации грандиозного проекта под названием «Всемирная федеративная республика Советов», о кото­рой он заявил еще в марте 1919 года⁷⁹. К тому же, с конца 1922 года воображение «кремлевского мечтателя» и его ближайших соратни-

4*

51

ков находилось во власти утопических планов относительно «про­буждающегося Востока», «с сотнями миллионов... народов Азии, вот-вот готовых к выступлению»⁸⁰, а также призрака такой желан­ной для российских большевиков пролетарской революции в Герма­нии, победа которой связывалась ими с началом триумфального шествия коммунизма по странам Европы.

Все это «работало» против Сталина, который к,тому же, имея, по замечанию Ленина, «немного устремление торопиться»⁸¹, дейст­вительно несколько поспешил с устройством, говоря современным языком, презентации своей политической самостоятельности. Ведь несмотря на быстро прогрессировавшую тяжелую болезнь, напрягав­ший последние силы Ленин пока что удерживался на капитанском мостике советского государственного корабля. Недаром много­опытный Л.Б. Каменев, вступивший во временный, направленный против Л.Д. Троцкого союз со Сталиным, пытался уговорить по­следнего отказаться от «плана автономизации», приводя и такой резон: «Думаю, раз Владимир Ильич настаивает, хуже будет сопро­тивляться»⁸².

Уже 27 сентября Сталин вынужден был уступить, что, впрочем, не сняло напряжения, возникшего в его отношениях с Лениным. В качестве своеобразной моральной компенсации амбициозный ген­сек обвинил тогда дряхлевшего учителя и бывшего покровителя в «национальном либерализме», а тот, в свою очередь, имея в виду прежнего протеже и его креатуру, объявил великорусскому шови­низму «бой не на жизнь, а на смерть»⁸³. Для Ленина, этого фанатич­ного пророка новой веры, мучительно страдавшего от мысли, что дни его сочтены и что вместе со здоровьем он теряет и власть в огромной стране, великорусский шовинизм был" чем-то вроде кошмарного призрака так нелюбимой им старой России. И, отдавая последние силы такой страстной и бескомпромиссной борьбе, он был подобен Катону Старшему, заклинавшему древнеримских сенаторов разру­шить ненавистный ему Карфаген, или Мартину Лютеру, неустанно искоренявшему крамолу папизма. Но помимо эмоций Лениным руко­водил и тактический расчет. Проклятия в адрес великодержавного шовинизма необходимы были Ленину и для обоснования им своего проекта преобразования преимущественно русского государства в некую безнациональную конструкцию, сугубо идеологизированную (в коммунистическом духе) и лишенную историко-религиозных кор­ней. В сравнении с этим намерением далеко не идеальный сталин­ский план, ставивший на первое место Россию как основу будущего государственного образования, был более реалистичен, практичен и органичен (особенно в историческом контексте), а значит, и жизне­способнее во временной перспективе.

Несмотря на эмоциональный накал, борьба умиравшего вождя с бывшим учеником носила преимущественно скрытый, закулисный 52

характер. Для партии и народа Сталин оставался единомышленни­ком Ленина, близким ему человеком, другом и одним из наиболее вероятных его преемников. Разумеется, не в интересах Сталина было разрушать этот образ, поэтому, публично демонстрируя во всем приверженность идеям Ленина, он, выступая на учредившем СССР I Всесоюзном съезде Советов, назвал созданную по его воле совет­скую федерацию прообразом «грядущей Мировой Советской Соци­алистической Республики» и заклеймил дореволюционную Россию как «жандарма Европы» и «палача Азии»⁸⁴.

Однако совсем по-другому был настроен Ленин. Он готовился дать открыто решающий бой Сталину на ближайшем съезде РКП(б) и хотел отстранить его от руководства партией. И только новый приступ болезни, приковавший Ленина к постели и лишивший его возможности говорить, помешал осуществлению этого намерения.

Ободренный таким благоприятным для него развитием событий и уже не сомневавшийся в том, что хозяин Горок в одночасье пре­вратился в политический труп, Сталин в апреле 1923 года весьма уверенно держался на XII съезде партии. В докладе по националь­ному вопросу он хоть и солидаризировался с угасавшим тем време­нем учителем в нападках на великорусский шовинизм (назвал его «опаснейшим врагом», «основной опасностью», порождением раз­росшегося в условиях НЭПа сменовеховства), тем не менее не забыл и о местном национализме, который, по его словам, также питал и взращивал «НЭП и связанный с ним частный капитал»⁸⁵. Однако Сталин не ограничился ритуальной риторикой о великодержавном шовинизме и местном национализме, самое главное, что теперь он мог позволить себе без всяких опасений, ровным и уверенным голосом заявить, что право народа на самоопределение должно быть подчи­нено праву «рабочего класса на укрепление своей власти»⁸⁶.

КУРС HR «КОРЕНИЗНЦИЮ» КАДРОВ

Продолжая таким образом свою изначальную стратегическую ли­нию в духе государственного централизма, Сталин в то же время в интересах укрепления своей власти в Кремле вынужден был при­бегать к тактике заигрывания с национальной бюрократией. Идя на союз с этой силой, он объявил о начале практической реализации предложенного еще в 1921 году X съездом партии курса на так на­зываемую «коренизацию» кадров в национальных республиках. Подтверждая серьезность своих намерений, Сталин провел с 9 по 12 июня в ЦК представительную конференцию по обсуждению кон­кретных вопросов «коренизации». Удовлетворяя тем самым властные амбиции национал-бюрократии и передавая ей из своих рук право формировать региональные аппараты управления «по преимуществу

из людей местных, знающих язык, быт, нравы и обычаи соответ­ствующих народов»⁸⁷, Сталин тем самым обеспечил нейтрализацию своих непримиримых критиков из числа радикальных национал-коммунистов, прежде всего уроженца Башкирии М.Х. Султан-Галиева и грузина П.Г. Мдивани.

На Украине патронируемая Сталиным политика стала называться «украинизацией». В этой второй по значимости после России совет­ской республике национально-кадровая ситуация была признана тогда неудовлетворительной и благоприятствующей росту местного национализма. Ибо, как отмечалось, в 1923 году в коллегиях респуб­ликанских наркоматов украинцы были представлены всего 12%, тогда как русские — 47%, а евреи — 26%. Примерно такой же была картина и по чиновничеству республиканского госаппарата в це­лом: украинцев — 14%, русских — 37%, евреев — 40%. Не составляло исключения и положение дел в области подготовки руководящих кадров. Например, среди слушателей Коммунистического универси­тета им. Артема (Харьков) насчитывалось 30% русских, 41% евреев и только 23% украинцев⁸⁸.

Как и следовало ожидать, «украинизация» практически све­лась к остракизму служащих из числа русских и евреев. Особенно пострадали последние, ибо таковая судьба им готовилась уже давно. Выступая 1 декабря 1922 г. на IV конгрессе Коминтерна, председатель его исполкома Г.Е. Зиновьев нашел нужным озвучить слова Ленина времен конца гражданской войны:

«У нас на Украине слишком много евреев. К осуществлению власти должны быть привлечены истинные украинские рабочие и крестьяне»⁸⁹.

В 1926-м один из высокопоставленных коммунистов-евреев, А.Н. Мережин отмечал, что «с XII съезда мы проводим усиленно снятие евреев с ответственных постов»⁹⁰. Подводя в том же году первые итоги «украинизации», генеральный секретарь ЦК КП(б)У Л.М. Каганович привел следующую статистику: коллегии респуб­ликанских наркоматов теперь состояли на 38% из украинцев, при наличии 35% русских и 18% евреев; среди обучавшихся в Коммуни­стическом университете им. Артема доля украинцев поднялась до 46%, русских — до 35%, а евреев снизилась до 11%. Та же тенденция была характерна и для Коммунистической партии Украины, в ко­торой количество украинцев за период 1923-1926 годов увеличилось с 33 до 47%".

Аналогичный процесс протекал и в Белоруссии, правда, там темпы «коренизации» («белорусизации») значительно отставали от украин­ских. В частности, менее интенсивно шла замена еврейских кадров служащими «титульной» национальности. Согласно данным, приве­денным в докладе ЦКК и РКИ на XV съезде партии (декабрь 1927 г.), в БССР среди работников управления насчитывалось 30,6% евреев,

тогда как на Украине — 22,6%. К тому же если на Украине по декрету республиканского ЦИК от 1 августа 1923 г. украинский язык объ­являлся главным на территории УССР, то в Белоруссии постанов­лением ЦК КП(б)Б от 15 июля 1924 г. было подтверждено провоз­глашенное четырьмя годами ранее равенство четырех официальных языков республики: белорусского, русского, еврейского и польского. Что же касается национального состава компартии Белоруссии, то на 1 января 1926 г. количество евреев в ней составляло 3992 человек (23,4%). Если же посмотреть на то, кто избирался в ЦИК БССР, то обнаружится в какой-то степени даже парадоксальная картина: в 1925 г. в этом высшем законодательном органе республики было 14% евреев, а в 1929 г. — уже 20,7%".

Евреи и большевистский режим

НЯ ЗАЩИТУ ЕВРЕЙСКОЙ БЕДНОТЫ

Оказавшись хозяевами России, большевики, дабы обрести социаль­ную опору в борьбе против своих основных политических против­ников в лице монархистов-великодержавников, сразу же объявили себя освободителями дискриминируемых при царизме национальных меньшинств. В подписанной 2(15) ноября 1917 г. от имени совет­ского правительства Сталиным и Лениным «Декларации прав наро­дов России» провозглашалась отмена «всех и всяких национальных и национально-религиозных привилегий и ограничений... свободное развитие национальных меньшинств и этнографических групп...» Поскольку в те же дни антисемитские лозунги и агитация широко распространились как форма контрреволюционной борьбы с новой властью, та сразу же назвала гонителей еврейства своими врагами.

Уже в ночь с 26 октября (8 ноября) на 27 октября (9 ноября) 1917 г. большевики добились одобрения II Всероссийским съездом Советов «Постановления о борьбе с контрреволюцией», в котором местным советам поручалось «принять немедленно самые энергичные меры к недопущению контрреволюционных выступлений, «анти­еврейских» и каких бы то ни было погромов»⁹³.

В последующем, когда на просторах России заполыхала граждан­ская война и бедствия евреев, особенно в местечках на юге страны, Достигли катастрофического уровня, советская власть объявила, что готова защитить своих естественных союзников в борьбе с контр­

революцией. 27 июля в «Правде» и «Известиях» был опубликован декрет Совнаркома, в который Ленин собственноручно включил абзац, предписывавший «всем Совдепам принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения», а погромщиков и всех «ведущих погромную агитацию» предлагалось «ставить вне закона». В конце марта 1919 года для массового распространения Ленин записал на граммофонную пластинку речь «О погромной травле евреев», в которой упор делался на классовый характер антисемитизма. Борьба с антисемитизмом стояла в центре внимания объединенного заседания политбюро и оргбюро ЦК, проходившего 2 июня с участием лидера большевиков. А через три дня под его председательством советское правительство рассмотрело вопрос об оказании помощи жертвам погромов⁹⁴.

Однако поскольку центр не контролировал тогда ситуацию во многих провинциях бывшей империи, все эти меры носили не столь­ко практический, сколько пропагандистский характер, и в условиях социального катаклизма, набиравшего силу на просторах страны, они не могли уберечь сотни тысяч евреев от погромной вакханалии.

По данным из еврейских источников, в годы гражданской войны было совершено 1236 актов насилия против еврейского населения, из которых 887 носили массовый характер. Наибольшее количество погромов — 493 (40%) было делом рук тех, кто воевал на стороне Директории так называемой Украинской народной республики во главе с СВ. Петлюрой, хотя формально тот вроде бы не был причас-тен к этому. Более того, провозгласив политику национальной ав­тономии, он выступил за предоставление евреям всех национально-политических прав, создал министерство по еврейским делам, а в июле 1919 года даже издал универсал, запрещавший антисемитскую пропаганду. 307 (25%) погромов было на совести различных мар­гинальных формирований, руководимых украинскими «батьками», наподобие Н.И. Махно и Н.А. Григорьева. Они верховодили во­оруженными отрядами местного крестьянства («полупартизанство, полубандитизм», по определению Х.Г. Раковского), которое, руко­водствуясь в основном грабительскими интересами, демагогически оправдывало зверства над евреями тем, что в зависимости от ситуа­ции заявляло, что мстит или за капиталиста-кровососа Льва Брод­ского, или за коммуниста Льва Троцкого. 213 (17%) погромов было совершено белогвардейцами генерала А.И. Деникина, который, как и ряд других руководителей Южной армии (В.З. Май-Маевский), стоял на кадетско-эсеровских позициях и стремился пресечь бесчин­ства своего воинства. Однако эти попытки были малоэффективны, и не только потому, что носили эпизодический характер и ограни­чивались в основном призывами и увещеваниями, но и вследствие того, что они встречались в штыки консервативным офицерством. Тем не менее в первый год существования белого движения в нем

практически не было антисемитизма (во всяком случае, массовых его проявлений), и евреи даже служили в рядах Добровольческой армии. Но в 1919 году под влиянием некоторых факторов положе­ние резко изменилось. Во-первых, после победы Антанты над Гер­манией массовая убежденность белогвардейцев в поддержке немцами большевиков сменилась мифом о евреях как главной опоре большевизма. Во-вторых, заняв Украину, белые оказались под вли­янием местного оголтелого антисемитизма, что и способствовало их повальному вовлечению в антиеврейские эксцессы. Последнее обсто­ятельство в значительной мере спровоцировало и антиеврейские насилия со стороны частей Красной армии, находившихся на укра­инской территории. В общей сложности 106 (8,5%) погромов лежат на совести Первой конной армии СМ. Будённого и других находив­шихся там советских войск.

Поскольку точных подсчетов не велось, существуют только при­близительные данные о евреях, пострадавших в годы Первой миро­вой и гражданской войн: от 150 до 200 тыс. были в этот период убиты или ранены в результате погромов и боевых действий; 300 тыс. еврей­ских детей остались сиротами⁹⁵.

НА СЛУЖБЕ НОВОЙ ВЛАСТИ

Как только большевики оказались хозяевами России, они поста­рались в полной мере использовать так долго сдерживавшийся царизмом потенциал самоутверждения и самовыражения еврейства, заключавший в себе огромную и созидательную, и разрушительную энергию. Наиболее горячий отклик идеи большевизма нашли в серд­цах беднейшей части еврейства из местечек и городов в пределах бывшей черты оседлости, пережившей в годы Первой мировой и гражданской войн настоящую трагедию. С 1914 по 1921 год почти 500 тыс. евреев вынуждены были, спасая жизни и в поисках лучшей доли, покинуть родные дома и мигрировать по стране⁹⁶. Получилось так, что вызванные войной голод и разруха заставляли обычных горожан бежать в деревню, тогда как обитатели разоренных месте­чек, гонимые страхом насильственной смерти, наоборот, устреми­лись в города близлежащие, а также прежде недоступной им Центральной России, восполняя образовавшийся там дефицит насе­ления. Правда, в таких мегаполисах, как Москва, где выжить было особенно непросто, численность еврейского населения с 60 тыс. на лето 1917 года сократилась к 1920 году до 28 тыс., что_составляло 2,2% от всего тогдашнего населения столицы в 1 270 тыс. человек. В последующие годы, когда восстановилось свободное и безопасное транспортное сообщение центра с Белоруссией и Украиной, поток еврейских переселенцев в центр России стал нарастать. По переписи

конца 1926 года! в СССР насчитывалось 2 562 100 евреев, причем 21% из них проживал в России, 61% — на Украине и 16% — в Белоруссии. К этому времени еврейское население Москвы состав­ляло уже 130 тыс. человек, или 6,5% от всех ее жителей⁹⁷.

Хотя в связи с разрухой и хаосом получить какую-либо работу в больших городах было чрезвычайно трудно, одна часть приезжих евреев нашла выход из положения, занявшись тем, что тогда называ­лось спекуляцией, а другая — более или менее грамотная, главным образом из Белоруссии — сравнительно легко находила себе приме­нение, устраиваясь в аппаратные структуры новой власти, бойкоти­руемой тогда старым чиновничеством. В разговоре с одним старым большевиком Ленин так характеризовал эту ситуацию:

«Большое значение для революции имело то обстоятельство, что в рус­ских городах было много еврейских интеллигентов. Они ликвидировали тот всеобщий саботаж, на который мы натолкнулись после Октябрьской революции... Еврейские элементы были мобилизованы... и тем спасли революцию в тяжелую минуту. Нам удалось овладеть государственным аппаратом исключительно благодаря этому запасу разумной и грамотной рабочей силы»"¹.

На май 1919-го присутствие евреев в коллегиях центральных нарко­матов составило 21%. Немало представителей этой национальности оказалось и в бюрократических структурах столицы. Там, по дан­ным на 1 января 1927 г., их доля в аппарате Советов равнялась 10,3%, органах юстиции — 7,8%, государственной торговли — 13,2%, в общественных организациях — 19,3%".

П

* На последующих съездах партии данные по национальному составу делегатов не публиковались.

роисходил и интенсивный приток евреев в первооснову совет­ской власти — коммунистическую партию. Если к началу 1917 года среди примерно 23 тыс. членов этой организации насчитывалось около 1 тыс. евреев (4,3%), то к началу 1921-го — около 17,4 тыс. (2,5%). К концу следующего года этот показатель возрос до 19,6 тыс. чело­век, что составляло 5,2% от общей численности партии, а на январь 1927 года обладателями партийных билетов считались 45,3 тыс. евреев (4,3%). Еще значительней была прослойка представителей этой национальности в столичной партийной организации — 6,5% (на конец 1926 года)¹⁰⁰, что, впрочем, точно соответствовало доле живших в столице евреев в общей численности населения города. Но самым большим было «представительство» евреев в руководя­щих партийных органах. На XI съезде РКП(б), прошедшем в конце марта — начале апреля 1922 года, делегаты-евреи в количествен­ном отношении (77 человек, или 14,8%) уступали только русским (341 человек, или 65,3%). Примерно такой же национальный расклад имел место и через год, на XII съезде (60,8% русских и 11,3% евреев)* .

Что касается исполнительных органов партии, то, скажем, Москов­ский комитет в начале 1926 года состоял на 11% из евреев, а полит­бюро ЦК ВКП(б) (члены и кандидаты в члены) — и того более: на 20%^|Ш.

Явное усиление еврейского фактора в общественно-политиче­ской жизни страны не могло не вызвать ответной реакции со сторо­ны довольно широких слоев населения. Л.Д. Троцкий*, сам немало способствовавший росту антисемитских настроений, возглавив в начале 1922 года правительственную комиссию по изъятию церков­ных ценностей, признавал впоследствии, имея в виду первые годы становления советской власти:

«Даже априорно невозможно допустить, чтобы ненависть к бюрократии не принимала антисемитской окраски, по крайней мере там, где чиновники-евреи составляют значительный процент населения...»'°\

Впрочем, справедливости ради следует отметить, что для Троц­кого это была не просто оценка минувшего с позиции стороннего наблюдателя. Например, 18 апреля 1919 г. он на заседании полит­бюро в присутствии Ленина, Сталина и Н.Н. Крестинского потре­бовал как нарком по военным и морским делам срочно разобраться, почему «огромный процент работников прифронтовых ЧК и тыло­вых исполкомов и центральных советских учреждений составляют латыши и евреи», в то время как «процент их на самом фронте сравнительно невелик и что по этому поводу среди красноармейцев ведется и находит некоторый отклик шовинистская агитация». Позже тот же Троцкий напишет, что «новая бюрократия националь­ных меньшинств стала затем немаловажной опорой Сталина»¹⁰⁴.

Н

* Троцкого и ему подобных революционеров еврейского происхожде­ния имел в виду историк СМ. Дубнов, когда писал в ноябре 1905 года: «Та многочисленная армия еврейской молодежи, которая занимает видное место в рядах Российской социал-демократической рабочей партии и вы­двигает там даже своих лидеров, формально порвала всякие связи с еврей­ством. Это последовательные ассимиляторы в силу своих партийных и интернациональных убеждений» (102).

а Западе же особую тревогу вызвало то обстоятельство, что руками «еврейских мальчишек» (выражение A.M. Горького), пред­ставлявших собой, по мнению экономиста Б.Д. Бруцкуса, «незрелые и нередко преступные элементы населения», советская власть бесце­ремонно расправлялась с русской культурой, национальными свя­тынями и традициями. Там обоснованно опасались, что подобные действия этих функционеров нового типа, решительно порвавших с еврейством ради химеры пролетарского интернационализма, могут навлечь новые беды на многострадальный народ, из которого они вышли. К. Каутский, квалифицировавший власть большевиков как «диктатуру парвеню», отмечал в июле 1923 года:

«...Успех единичных евреев, занимающих важные правительственные посты в России, еврейскому народу не принес и не принесет как нации ничего хорошего. Как необычайное явление это бросается в глаза и застав­ляет несознательные массы смешивать большевиков с евреями. Дошло до того, что широкие массы начинают усматривать в большевистском господ­стве еврейское господство»¹⁰⁵.

Но тех, кому была адресована эта критика, мало волновали по­добные заключения. Они прагматически использовали обездоленный народ сначала, выражаясь словами сиониста В.Е. Жаботинского, как «грибок фермента, который призван был возбудить брожение в огромной, тяжелой на подъем России»¹⁰⁶, а потом, сразу же после Октябрьского переворота, без особых сантиментов поставили себе на службу легионы маргинальных местечковых жителей, рекрутировав их под знамена с броским лозунгом «Кто был ничем, тот станет всем!», В отличие от немногочисленной старой еврейской интеллигенции эта малообразованная масса была чужда русской культуре, языку, национальному быту, к тому же враждебно относилась к прежнему режиму и потому представлялась большевикам идеальным орудием в задуманном ими гигантском эксперименте по радикальному пере­устройству сначала России, а потом и всего мира. ^х

ЕВСЕКЦИИ, БУНД, СИОНИСТЫ

Проводником большевистского влияния на еврейскую бедноту стал Комиссариат по еврейским национальным делам (Еврейский комис­сариат, Евком), образованный 19 января (1 февраля) 1918 г. в со­ставе Наркомнаца специальным декретом, подписанным Лениным. Руководителем (комиссаром) этого национально-бюрократического образования назначили старого большевика СМ. Диманштейна. Выходец из бедной еврейской семьи, он родился в городке Себеж Витебской губернии. Его отец был кустарем-медником, разъезжав­шим по окрестным деревням и чинившим самовары и другую металли­ческую утварь. Когда мальчику исполнилось 12 лет, его направили к законоучителю для получения традиционного еврейского образо­вания. Однако сдав в 18 лет экзамен на раввина, он разочаровался в религии и стал учиться ремеслу обувщика, а затем занялся слесар­ным делом. Примкнув в конце 1904 года к большевикам, он за свою революционную деятельность четыре раза брался полицией под стражу, но каждый раз быстро освобождался. Так продолжалось до 1909 года, когда в результате очередного ареста был приговорен Риж­ским временным военным судом уже к четырем годам заключения в Саратовском централе, откуда в 1913-м был отправлен в сибир­скую ссылку. Вскоре, как и многие политические ссыльные той поры, бежал за границу. Осел сначала в Германии, откуда из-за начав­

шейся вскоре войны был как русскоподданный выслан во Францию. Там, начав работать на заводе слесарем, вступил во Французскую социалистическую партию и, войдя в парижскую секцию большеви­ков, включился в левое антивоенное циммервальдское движение. После Февральской революции возвратился в Россию и был отправ­лен ЦК большевистской партии сначала в Ригу редактором «Окоп­ной правды», а в сентябре, будучи отозванным Я.М. Свердловым в Петроград, — в ЦК профсоюза металлистов. Принял активное уча­стие в Октябрьской революции и сразу же стал членом коллегии Нар­комата труда и заведующим биржей труда. И вот в январе 1918-го Сталин, взяв Диманштейна к себе в Наркомнац, назначил его комис­саром по еврейским делам, а также членом коллегии наркомата*, что позволило ему иногда замещать наркома: например, в 1920 году, когда тот выезжал в штаб Юго-Западного фронта, созданного в ходе развернувшейся тогда польской кампании¹⁰⁷.

Весной 1918 года было принято решение о создании террито­риальных единиц центрального Еврейского комиссариата в составе губернских советов. В качестве таких органов сначала стали фор­мироваться местные евкомы, а с лета — так называемые еврейские секции — общественно-политические структуры, агитировавшие на родном языке за советскую власть и объединявшие как коммуни­стов, представителей других левых партий, в том числе поалейцио-нистов, так и «сочувствующий» беспартийный актив.

Н

* Коллегия Наркомнаца согласно постановлению политбюро ЦК РКП(б) °т 14 ноября 1919 г. состояла из четырех человек: нарком (председатель) и три члена, один из которых в обязательном порядке должен был быть мусульманином, а другой — евреем (107).

аряду с прочими выгодами новая власть без риска быть запо­дозренной в антисемитизме приобретала в лице этих организаций идеальное орудие в борьбе с сионизмом (прежде всего правым), с которым ее разделяли антагонистические противоречия во взгля­дах на фундаментальные основы еврейской национальной жизни. Коммунисты и сионисты резко расходились во взглядах на социаль­ный идеал еврейства, на место, роль и будущность его исторически сложившихся, традиционных органов самоуправления и религиоз­ных институтов, на перспективы национальной государственности и проблему объединяющего всех евреев мира языка. Поэтому с мо­мента возникновения центральный Евком и его периферийные структуры повели прежде всего борьбу с правоориентированной Сионистской организацией России и поддерживаемыми ею органа­ми еврейского общинного самоуправления. Первой пробой сил про­тивоборствующих сторон стали события, развернувшиеся вокруг Всероссийского еврейского конгресса, о созыве которого объявил 14 февраля ЦК Сионистской организации. Несмотря на все попытки

властей сорвать проведение этого форума, его тем не менее удалось созвать в июне в Москве. На конгрессе было избрано Центральное бюро еврейских общин, а также принято решение о развитии на базе иврита еврейской культуры, самоуправления и образования.

Конечно, при желании большевики могли и разогнать конгресс, арестовав его участников, однако этого не произошло. Новая не­окрепшая власть явно не желала обострять отношения со странами Антанты, и прежде всего с Великобританией, признавшей по настоя­нию сионистов право евреев на создание своего национального очага в Палестине. Произошло это 2 ноября 1917 г., когда было опуб­ликовано письмо английского министра иностранных дел лорда А.Д. Бальфура банкиру Л.У. Ротшильду*. В этом документе, вошед­шем в историю как «декларация Бальфура», в частности, провоз­глашалось:

«Правительство Его Величества относится благоприятно к созданию в Палестине национального очага для еврейского народа и готово принять все меры, чтобы облегчить достижение этой цели, причем само собой разу­меется, что не будет предпринято ничего такого, что могло бы причинить ущерб гражданским и религиозным правам существующих нееврейских общин в Палестине...»"*.

По случаю такого знаменательного события, на которое больше­вики, занятые подготовкой восстания, кстати, никак не отреагиро­вали, в Лондон отправился руководитель российских сионистов и член исполкома ВСО Членов. Там он встретился с главным раз­работчиком декларации Х.Е. Вейцманом, эмигрировавшим в свое время из России и ставшим теперь президентом Английской сионист­ской федерации.

В

* Появление этого документа, возможно, было обусловлено и тем, что Великобритания преследовала цель привлечь на сторону Антанты много­миллионное восточноевропейское еврейство, которое в большинстве своем симпатизировало Германии, и тем самым как-то помочь вот-вот готовой выйти из войны России. Тем более, что в дипломатических кругах ходили упорные слухи о том, что Германия готовится публично поддержать ориен­тированных на нее сионистов, оказав давление на Оттоманскую империю с тем, чтобы та открыла Палестину для еврейского переселения.

нешне индифферентно восприняли большевики и то, что все рос­сийские сионисты — от правых до левых — отказались признать законным захват ими государственной власти, хотя заявление, кото­рое принял на своем экстренном заседании 26 октября (8 ноября) ЦК Сионистской организации России, носило довольно резкий харак­тер и в нем содержался призыв к борьбе с «узурпаторами». И даже развернувшаяся вскоре критика сионистами советско-германского антиантантовского Брестского договора не вызвала сколько-нибудь серьезной ответной реакции новой власти. Сдержанность Ленина

была явна вызвана его опасениями спровоцировать карами против той или иной еврейской организации рост и без того сильных анти­семитских настроений в стране и тем самым оказать невольную услугу черносотенно-монархическим силам, этим борцам с «жидо-коммунизмом», мечтавшим о реванше и потому заинтересованным в максимальной общественной дезорганизации и хаосе.

Именно поэтому советское партийное и государственное руко­водство, не успев как следует сформироваться и окрепнуть, при­ступало к выкорчевыванию антисемитизма, отлично понимая, что погромная агитация направлена прежде всего против коммунисти­ческого правления, которое существенной частью населения воспри­нималось тогда как власть евреев и других инородцев над русскими. И такого рода массовые настроения большевики вынуждены были учитывать. В ноябре 1919 года, после разгрома белых на Украине, Ленин даже направил украинскому советскому руководству секрет­ное предписание «не допускать евреев в органы власти (разве в ничтож­ном проценте, в особо исключительных случаях, под классовый контроль)...»¹⁰⁹. Такой негласный метод борьбы с антисемитизмом обрел потом легальный статус как элемент провозглашенной вскоре политики «коренизации» кадров.

Представив себя в общественном мнении в образе последователь­ного защитника гонимого и терроризируемого еврейства*, больше­вистское руководство как бы обрело моральное право на принятие в последующем решительных мер против сионистов. Особенно ин­тенсивно такие шаги стали готовиться в аппаратах ЦК РКП(б) и ВЧК после разгрома в июле 1918-го мятежа левых эсеров в Москве и ликвидации их коалиции с большевиками. В те дни вместо изда­вавшейся с 3 марта совместно с левыми эсерами еврейской газеты «Вархайт» Еврейский комиссариат стал выпускать новый печатный орган «Дер эмес». Тогда же началась и политическая перестройка евсекций, которые преобразовывались в сугубо коммунистические: первая была организована в июле в Орле, вторая — в Витебске, а потом подобные им появились еще в 11 городах.

О

* Помимо большевиков на защиту евреев встала и Русская православ­ная церковь, которая в отличие от советских вождей боролась за жизни всех евреев, а не только «еврейских трудящихся». Патриарх Тихон писал в опуб­ликованном 21 июля 1919 г. послании, что «насилие против евреев — это бесчестье для тебя, бесчестье для Святой Церкви» (ПО).

ткрывшаяся 20 октября в Москве I конференция еврейских ком­мунистических секций и еврейских комиссариатов, на которую съеха­лись 64 делегата, в том числе 33 большевика, знаменовала собой начало конца Еврейского комиссариата как универсального госу­дарственно-национального органа, подверженного, как полагали большевики, заражению «опасной болезнью» буржуазного нацио­

нализма. В конце года Евком передал свои культуртрегерские функ­ции в Наркомпрос, в структуре которого в связи с этим был образован еврейский подотдел (бюро). Поменяли ведомственную принадлеж­ность и провинциальные евкомы, которые в начале 1919-го были пере­подчинены национальным отделам губисполкомов. Сам же Еврей­ский комиссариат, оставшись в структуре Наркомнаца, осенью 1920 года был преобразован в еврейский отдел*, заведующий ко­торого одновременно являлся председателем Центрального бюро евсекций (ЦБ ЕС).

В

* В октябре 1920 года в коллегию евотдела Наркомнаца входили Диман-штейн (зав. отделом), М. Мандельсберг, И.Я. Хургин, Беренгольц, Чарный, Крашинский.

первые этот руководящий орган был избран на упомянутой выше I конференции 1918 года в составе Диманштейна (председатель), Ю.А. Шимелиовича, С.Х. Агурского, М. Альского, Криницкого-Бампи (члены). Само название — «центральное бюро» как бы под­черкивало политико-идеологический характер евсекций. Неслучайно в первую очередь ЦБ поставило на повестку дня вопрос о характере и формах взаимоотношений с РКП(б). Но поскольку ЦК РКП(б) практически не мог взять тогда евсекций под свою опеку (форми­рование центрального аппарата РКП(б) — создание политбюро, оргбюро и секретариата ЦК — началось только весной 1919 г.), на конференции прозвучало предложение придать евсекциям характер самостоятельной национально-политической организации. Глав­ным средством достижения этой цели должно было стать сближение с Бундом, о чем, собственно, и было заявлено. Конечно, этот проект родился не на голом месте, предложившие его делегаты — бывшие левые сионисты и бундовцы — явно исходили из отчетливо обозна­чившейся тогда тенденции полевения Бунда. И действительно, с тех пор как в ноябре 1917 года его представители на II Всероссийском съезде Советов осудили захват власти большевиками, изменилось очень многое в политической ориентации этой крупной социал-демократической еврейской партии, насчитывавшей в своих рядах от 33 до 38 тыс. членов. Происшедшие в течение 1918 года события заставили руководство Бунда пересмотреть свое отношение к новой центральной власти в России. Этому в немалой степени способство­вало то, что в ходе начавшейся гражданской войны советское пра­вительство сумело показать себя единственной политической силой, способной хоть как-то противостоять погромной стихии. К тому же, уже в первые месяцы этой войны бундовцы имели возможность разочароваться в своих естественных социалистических союзниках (эсерах и меньшевиках), потерпевших крах как некая «третья сила», альтернативная красным и белым. Созданные ими вместе с либера­лами так называемые демократические правительства (в Самаре,

Уфе—Омске) оказались недолговечными и очень скоро сдали свои полномочия генералам-диктаторам Добровольческой армии.

События, развернувшиеся в дальнейшем внутри и вокруг Бунда, полностью оправдали чаяния тех руководителей евсекций, кто стре­мился к организационному единению с ним. На состоявшейся в марте 1919 года XI конференции Бунда было декларировано при­знание советской власти, но с оговоркой, что за ее политику Бунд не может нести ответственность, так как остается в оппозиции. То же самое было повторено товарищем председателя ЦК Бунда и лидером левого его крыла М.Я. Фрумкиной (Эстер) на состоявшемся в декабре VII съезде Советов. Лояльность большевикам Бунд демон­стрировал не только на словах. В апреле он объявил о мобилизации своих членов в ряды Красной армии и организовал их отправку на передовую. Потом на Западном фронте даже действовали отдельные воинские части, целиком состоявшие из евреев. Весной 1919-го левые бундовцы пошли на образование в Белоруссии самостоятельной Еврейской коммунистической партии, а на Украине они провозгла­сили создание так называемого Коммунистического Бунда (Ком-бунда), который вскоре вместе с левыми из Объединенной еврейской социалистической рабочей партии («Фарейникте») сформировал Еврейский коммунистический союз (Комфарбанд). Эти новые поли­тические образования, объявившие о своем намерении войти в ско­ром будущем в РКП(б), призвали ее членов из числа евреев немедленно объединяться с ними. Разумеется, этот порыв негативно был воспринят большевистским руководством и вызвал замеша­тельство в ЦБ ЕС, которое, увидев во вновь образованных еврейских коммунистических партиях опасных конкурентов, в мае на II конфе­ренции евсекций потребовало роспуска новых еврейских коммуни­стических организаций, гак как они-де только вносят дезорганизацию в еврейские пролетарские массы.

Страхи руководящих «евсековцев» оказались напрасными. По мере формирования центрального аппарата РКП(б) устанавли­вался все более жесткий организационный контроль, в том числе и за еврейским коммунистическим движением. В декабре на VIII Все­российской партийной конференции был принят устав партии, за­креплявший образование при ЦК и территориальных комитетах РКП(б) отделов пропаганды и агитации среди национальных мень­шинств¹", коим и вменили непосредственное руководство евсекция-ми. К тому же сами левые бундовцы, как оказалось, не особенно ратовали за свою самостийность и готовы были поступиться многим, чтобы оказаться под надежным крылом мощной большевистской партии. В апреле 1920 года на XII конференции Бунда они добились принятия решений о разрыве союза своей партии с меньшевиками, о признании программы РКП(б) и присоединении к Коминтерну. Од­новременно было провозглашено создание общероссийского Ком­

фарбанда. Однако не все бундовцы были настроены просоветски. Правые и центристы, хоть и придерживались лозунга «мира с боль­шевиками», тем не менее не желали, в отличие от своих левых со-партийцев, слишком тесного сближения с ними, что и предо­пределило неизбежность распада Бунда. Созвав конференцию в Витебске, правые подтвердили верность социал-демократическим идеалам и союзу с меньшевиками. Противопоставив себя таким образом властям, Р. А. Абрамович и некоторые другие лидеры правых бундовцев вскоре вынуждены были эмигрировать. Их единомышлен­ники, оставшиеся в России, впоследствии подверглись репрессиям.

Ознакомившись с резолюциями XII конференции Бунда, Ленин направил их членам политбюро ЦК РКП(б), приложив записку:

«Прошу прочесть. Интересно. Я за отыскание компромисса с ними»"².

«Отыскание компромисса» продолжалось почти целый год. Выторговывая условия своего вхождения в РКП(б), левые бундовцы добивались автономного статуса на правах ассоциированного член­ства, сохранения исторического названия своей партии и настаивали на полном подчинении им евсекций. Но объединенная комиссия ЦК РКП(б) и Коминтерна, созданная для определения порядка вхож­дения Бунда в коммунистическую партию, весьма жестко отнеслась к этим претензиям. По ее предложению политбюро 15 мая постано­вило зачесть партийный стаж членам Бунда и Объединенной еврей­ской социалистической рабочей партии, переходящим в ряды РКП(б), «в самых скромных размерах». Конкретно стаж решено было исчис­лять с апреля 1920 года, то есть с момента признания бундовцами программы партии большевиков. Чтобы как-то подсластить горькую пилюлю, политбюро 7 июля решило «признать необходимым дать средства коммунистическому Бунду, строго проверив смету». Спустя несколько месяцев большевики предложили Комбунду объявить о' самороспуске, что и произошло в марте 1921 года на XIII чрезвы­чайной конференции этой партии. Вскоре последовало самоупразд­нение руководящих органов Бунда, а также входивших в него организаций, в том числе Югендбунда"³.

Только к претензии Бунда на руководство евсекциями боль­шевики проявили некоторую снисходительность, обусловленную, впрочем, скорее не их доброй волей, а тем обстоятельством, что к началу 1921 года, то есть к моменту вхождения бывших бундовцев в евсекций, центральный партийный аппарат установил полный контроль за деятельностью ЦБ ЕС, которое было включено в каче­стве структурной части подотдела национальностей в состав отдела агитации и пропаганды (Агитпропа) ЦК РКП(б), а избрание членов ЦБ по меньшей мере уже как год утверждалось ЦК. Преемником Диманштейна на должности руководителя (теперь — секретаря) ЦБ ЕС стал бывший бундовец А.И. Чемерисский, которого вскоре

сменил на этом посту один из инициаторов создания Комбунда АН. Мережин. Вместе с ними в новый состав ЦБ ЕС вошли также А.И. Вайнштейн (председатель ЦК Бунда в 1917-1919 гг.) и М.Я. Фрумкина (лидер Комбунда), а кандидатом в члены — журна­лист и литератор М.И. Литваков (один из основателей партии «Фарейникте»)"⁴.

В лице влившихся в ряды РКП(б) бундовцев, выступавших прежде за экстерриториальную, так называемую персональную, автономию для евреев, советская власть приобрела временных союзников в борь­бе с сионистами и их международным проектом устройства еврей­ского национального очага в Палестине. Отношения между этими еврейскими политическими движениями стали обостряться сразу же после Февральской революции. Произошло это потому, что был по­вержен их общий враг — царизм, после чего отпала необходимость в солидарных действиях, которые в условиях наступившей демокра­тии сменила конкурентная борьба за симпатии евреев. Характерно, что летом 1917 года один из лидеров еврейской социал-демократии Г.М. Эрлих, будучи направленным исполкомом Петроградского совета в страны Западной Европы, выступил на проходившей тогда в Англии международной социалистической конференции с резким протестом против принятия резолюции, поддерживавшей палестин­ские планы сионистов. А он отнюдь не принадлежал к левому крылу Бунда, которое, как мы убедились, сочло за благо найти общий язык с пришедшими к власти большевиками. Но прежде чем был заклю­чен этот политический союз, левые от имени ЦК Бунда должны были 11 декабря 1919 г. предать во всеуслышание анафеме сионистов в специальном радиообращении «К рабочим всего мира»¹¹⁵.

Это обращение стало ответом на сотрудничество лидеров сио­низма со странами Антанты, которое особенно активизировалось сразу же по окончании войны, в том числе и благодаря российским сионистам. На проходившей в конце 1918 — начале 1919 года IX сес­сии президиума Центрального бюро еврейских общин они решили направить своих представителей на Парижскую мирную конферен­цию. В качестве делегатов во Францию отправились Б.Д. Гольдберг, А.И. Идельсон и Олейников, которые должны были поддержать тре­бование ВСО к странам-победительницам подтвердить ранее данные обещания, касающиеся Палестины. Голос сионистов был услышан: на конференции евреи были признаны в качестве союзной воюющей нации, а через год, 20 апреля 1920 г., Верховный совет Антанты на международной конференции в Сан-Ремо предоставил Англии ман­дат на управление Палестиной, предусматривавший создание там еврейского национального очага.

Чувствуя поддержку мирового сообщества и зная о предприня­тых тогда Англией и советским правительством попытках дипломати­ческого сближения, руководство Сионистской организации России

обратилось в середине 1919 года к властям с ходатайством о предо­ставлении ей легального статуса. Примерно в это же время в пре­зидиум ВЧК за подписью председателя ЦБ ЕС Диманштейна ушла депеша, гласившая, что «согласно постановлению последней кон­ференции еврейских коммунистических хекций и комиссариатов, утвержденному ЦК РКП(б), буржуазные сионистские организации подлежат ликвидации»"⁶. Не поддержав ни того и ни другого требо­вания, большевистское руководство после бурной дискуссии пришло к следующему компромиссному решению: принимая во внимание международное признание сионистов и в то же время осознавая, что внутри страны сионизм по идеологическим соображениям принци­пиально терпим быть не может, одобрить в качестве оптимальной тактику негласной' борьбы с Сионистской организацией России путем тайных арестов ее предводителей, административных репрес­сий и финансового давления. Во исполнение этой установки 27 июня тайно был создан «еврейский стол при секретном отделе ВЧК», который стал помогать чекистам в проведении «оперативных меро­приятий» против сионистов. Официально же 21 июля от имени пре­зидиума ВЦИК Сионистской организации было разъяснено, что, поскольку она ранее не объявлялась контрреволюционной, нет и оснований для принятия специального акта о ее юридической лега­лизации и что советские органы не будут чинить препятствий куль­турно-воспитательной деятельности сионистов"⁷.

Однако сионисты не склонны были доверять подобным завере­ниям властей, тем более что еще в середине июня Сталин как нарком по делам национальностей утвердил постановление о закрытии Центрального бюро еврейских общин, подготовленное заместителем председателя Евкома С.Х. Агурским. И если еврейские общины рас­сматривались большевиками как социально-политический инстру­мент сионизма, то древнееврейский язык иврит — как его идеологи­ческое оружие. Поэтому 11 июля по инициативе ЦБ ЕС Наркомпрос распространил циркуляр, предписывавший проводить обучение еврейских трудовых масс только на идише, а также объявлявший иврит иностранным языком и потому необязательным для изучения в советских школах. Однако такая формулировка показалась руко­водству евсекций чересчур либеральной, и в августе оно добилось от Наркомпроса введения категорического запрета на преподавание иврита в школах"⁸. Вскоре вне закона было объявлено культурно-просветительное общество «Тарбут», созданное в 1915 году для орга­низации курсов изучения иврита. А 23 апреля 1921 г. тот же Нарком­прос с подачи ЦБ ЕС принял новое постановление, теперь уже о закрытии таких традиционных религиозных еврейских учебных за­ведений, как хедеры и ешиботы. Антитрадиционалистская ретивость евсекций даже привела к тому, что одно время в начале 20-х годов оказался под официальным запретом обряд обрезания, однако под

напором мусульманской общественности это решение властей было вскоре аннулировано"⁹.

Антисионистские ограничения подкреплялись и репрессивными акциями, носившими поначалу преимущественно показной харак­тер и рассчитанными главным образом на достижение эффекта устра­шения. Так, 1 сентября 1919 г. петроградской ЧК были схвачены руководители центрального бюро Сионистской организации, кон­фискованы ее архив и партийная касса (12 тыс. рублей), а помещение штаб-квартиры опечатано. На следующий день аресты сионистских деятелей начались и в Москве. Правда, через непродолжительное время всех взятых под стражу освободили, а в ноябре бюро сиони­стов даже разрешили возобновить свою деятельность¹²⁰.

Т

* В 1926 году, когда Петлюра пал в Париже от руки еврейского анархиста ^и террориста Ш. Шварцборда, Жаботинский, искренне переживая эту смерть, возложил венок на его могилу.

ем не менее это были лишь кратковременные послабления перед новыми, куда более жесткими акциями, спровоцированными в зна­чительной мере тем, что Антанта, покровительствовавшая ВСО, все глубже вовлекалась в гражданскую войну в России. С конца 1919 года советские власти все решительней стали обвинять правых сионистов в сотрудничестве с мировым империализмом, белогвардейским дви­жением и националистическими правительствами государств, обра­зовавшихся на окраинах бывшей империи. Конкретно сионистам инкриминировалось то, что они добивались допуска еврейских офи­церов на службу в армию генерала Деникина, помогали наступав­шим на Минск полякам (в частности, тем, что распространяли воз­звание американского сиониста Генри Моргентау), включили своих представителей в состав Директории Украинской народной респуб­лики (товарищ министра труда С.И. Гольдельман, министр по ев­рейским делам правый поалейционист Авром Ревуцкий), воз­главлявшейся СВ. Петлюрой. За связи с последним советской печатью был заклеймен один из лидеров российского и международного сио­низма В.Е. Жаботинский, создавший в 1917 году в Лондоне воинский Еврейский легион. Недовольство большевиков вызвало участие легионеров Жаботинского в английском десанте в Архангельске весной 1918 года, но особенно им не понравился его договор, подпи­санный осенью 1921 года с Директорией о создании в составе Украин­ской народной армии еврейской самообороны («Брит Гаяхат»), которая, как утверждала советская пропаганда, была призвана не столько защищать еврейское население от погромов, сколько вести борьбу с евреями-коммунистами*¹²¹. Кроме того, большевиков не могло не раздражать активное участие в белогвардейской пропаганде таких талантливых еврейских интеллектуалов, как СА. Ауслендер и Д.С. Пасманник.

Исходившие от Кремля антисионистские выпады рефреном зву­чали в пропагандистских акциях евсекций, руководство которьцс разработало специальные тезисы «О сионизме», где, в частности, утверждалось, что сионистское движение представляет собой «исклю­чительно'вспомогательную организацию империализма, вдохнов­ленную англо-американской еврейской плутократией»¹". Используя такую риторику как идеологическое прикрытие от возможных об­винений в антисемитизме, весной 1920 года власти перешли к реши­тельным действиям против еврейских националистов. В Петрограде, Гомеле, Витебске и других городах прошла волна арестов правых сионистов. В Москве репрессивная акция началась 13 апреля, когда в здании Политехнического музея были схвачены делегаты нелегаль­ной всероссийской конференции сионистов, на которую съехались со всей страны под видом служащих; командированных в центр, 50 делегатов и 25 почетных гостей и наблюдателей. Большинство арестованных, демонстративно исполнявших сионистский гимн «Гатиква» («Надежда»), чекисты отконвоировали в находившуюся неподалеку тюрьму на Лубянке, а потом перевезли в Бутырский замок. Других — престарелых и больных (раввина Я.И. Мазе*, председа­теля московской сионистской организации Э. Чериковера) — осво­бодили сразу же.

6 мая политбюро ЦК РКП(б) приняло постановление «Об аресте съезда сионистов», которым предусматривалась публикация пропа­гандистского материала, компрометировавшего делегатов съезда. Главным исполнителям этого постановления Сталину и Диман-штейну поручалось «переговорить» друг с другом «о необходимости привести в соответствие политику в еврейском вопросе с нашей общей национальной политикой»¹²³. Тем самым как бы давалось понять, что тактика особого, более или менее терпимого отношения к сионизму как специфической форме еврейского национального движения исчерпала себя и должна уступить место жестким методам подавления, обычно практиковавшимся карательными советскими органами в отношении «контрреволюционных» организаций. 1 июня ВЧК за подписью начальника секретного отдела М.Я. Лациса на­правила своим местным органам циркуляр, предписывавший акти­визировать тайную борьбу с «еврейскими буржуазными национали­стами, состоящими на службе у Антанты», и содержавший следующую оценку их эмиграционных планов:

«

* В 1923 году Мазе обратился к Дзержинскому с протестом против на­мерения евсекций закрыть Московскую хоральную синагогу и организо- \ вать в ее здании еврейский коммунистический клуб.

.. .Сионизм, охватывающий почти всю еврейскую интеллигенцию, если бы ему суждено было осуществиться, немедленно лишил бы нас огромней­ших кадров, необходимых для воссоздания нашего народного хозяйства»¹²⁴.

Тем не менее вследствие присущей бюрократии инертности, а возможно, и благодаря заступничеству представителей «Джойнта»* в России Гарри Фишера и Макса Пайна, официальное решение, опре­делившее дальнейшую судьбу арестованных делегатов сионистского съезда, оказалось сравнительно мягким. Принятое президиумом ВЧК 29 июня 1920 г., то есть тогда, когда на свободу уже и без того были выпущены в общей сложности 67 человек, оно предусматривало в отношении остававшихся в заключении и признанных виновными в «контрреволюционных и враждебных советской власти действиях» восьми сионистских руководителей следующие меры наказания: Ю.Д. Бруцкус, Г.И. Гительсон, А.И. Идельсон, Р.Б. Рубинштейн, Е.М. Стеймацкий, Н.А. Шахманович приговоривались к пяти годам, а Э.М. Барбель —- к шести месяцам принудительных работ без лише­ния свободы. Л.И. Слицин ввиду преклонного возраста вообще ос­вобождался от наказания. В тот же день всех их выпустили на волю, амнистировав по декрету от 1 мая 1920 г. и взяв подписку с обяза­тельством воздерживаться впредь от антисоветских выступлений¹²⁵.

Создавалось впечатление, что атмосфера успешно заканчивав­шейся для большевиков гражданской войны больше настраивала их в борьбе с сионизмом на умеренность и постепенность, чем на приня­тие жестких и экстренных мер. Подтверждением тому может служить принятая чекистами с легкой руки Ленина тактика выдавливания лидеров сионизма за границу, которая призвана была обезглавить это движение. В результате в начале 20-х годов Россию вынуждены были покинуть Бруцкус, Либерман, Добрынин, Лурье и другие сио­нистские деятели.

В сравнении с официальными властями значительно больше реши­тельности и бескомпромиссности в отношении сионизма выказывало руководство евсекций. Особенно это стало заметно после того, как летом 1920 года II конгрессом Коминтерна с подачи Ленина был при­нят следующий тезис:

«Ярким примером обмана трудящихся масс угнетенной нации, произве­денного совместными усилиями империализма, Антанты и буржуазии соот­ветствующей нации, может служить палестинское предприятие сионистов, как и вообще сионизм».

Войдя в роль передового отряда партии в борьбе с сионизмом, ЦБ ЕС так декларировало эту новую свою ипостась в письме, направ­ленном 29 октября 1920 г. секретарю ЦК РКП(б) Н.Н. Крестинскому**:

«

* «Джойнт» (American Jewish Joint Distribution Committee) — еврейская благотворительная организация, созданная в США в 1914 году для оказания помощи пострадавшим от войны евреям Европы, России и Палестины. ** Крестинский, в свою очередь, переслал это письмо Ленину.

Ввиду неосведомленности многих советских учреждений о сущности Деятельности сионистских организаций им часто удается скрывать свое на­

стоящее лицо и использовать советские власти... Центральное бюро еврей­ских секций находит нужным познакомить советских деятелей с деятель­ностью сионистских организаций и регулярно представлять материалы, касающиеся данного вопроса»¹²⁶.

Особую настойчивость в такого рода «просвещении» советского руководства ЦБ ЕС проявило в связи с нашумевшим делом о госу­дарственных дотациях ивритскому драматическому театру «Габима». Этот театр, существовавший в Москве в 1917-1926 годах, поль­зовался популярностью в кругах столичной творческой интелли­генции. В 1918 году художественным руководителем «Габимы» стал известный режиссер Е.Б. Вахтангов, чьи постановки в этом театре высоко оценил его учитель К.С. Станиславский. Имея влиятельных покровителей в лице русской культурной элиты, театр был включен в состав субсидируемых правительством учреждений искусства. Однако в конце 1919 года, то есть с началом гонений на сионист­ские организации, заведующий еврейским подотделом Нарком-проса и активный евсековец М. Левитан обратился к наркому по просвещению А. В. Луначарскому с предложением приостановить государственную поддержку «Габимы» на том основании, что он-де имеет «целью не просвещение масс, а затемнение посредством нацио­нально-романтической идеологии». Демарш Левитана поддержал его непосредственный начальник заведующий отделом просвеще­ния нацменьшинств Наркомпроса Ф.Я. Кон, с кем, в свою очередь, солидаризировался председатель ЦБ ЕС Диманштейн, заявивший, что «трудовые деньги не могут пойти на поддержку буржуазной при­хоти»¹²⁷.

Луначарский, этот теоретик и идеолог нового советского искус­ства, не стал защищать эстетически чуждый ему театр. 16 февраля 1920 г. он санкционировал постановление подведомственного ему Центрального театрального комитета (Центротеатра) о лишении «Габимы» государственной дотации.

23 июля на проходившем под эгидой ЦБ ЕС I Всероссийском съезде еврейских деятелей просвещения и социалистической культу­ры была одобрена резолюция, гласившая:

«.. .Театр "Габима" возник еще при старом режиме для ублаготворения еврейских меценатов — биржевых спекулянтов. С устранением этого пара­зитического класса волей пролетарской диктатуры "Габиму" пытаются пере­вести на содержание советской власти... чтобы использовать его авторитет для сионистско-гебраистских целей... В настоящий период социальной рево­люции, когда искусство делжно поднять боеспособность пролетариата, моральная или материальная поддержка такого учреждения, как "Габима", является преступлением».

А уже 31 июля стараниями заведующего еврейским отделом Нар­комнаца М. Мандельсберга в протоколе заседания наркоматской коллегии появилась следующая запись:

«Слушали: жалоба представителя древнееврейского театра "Габима" на постановление Центротеатра о лишении его государственных субсидий и ходатайство его о возобновлении субсидий.

Постановили: а) древнееврейский театр "Габима" как по языку, так и по своему духу и идее совершенно чужд еврейским народным массам и потому не может служить источником просвещения этих масс; б) "Габима" служит рассадником буржуазно-националистической культуры и идеоло­гии, а отнюдь не революционной идеи.

Постановлено: считать невозможной государственную поддержку "Га-бимы" и постановление Центротеатра считать правильным»¹²*.

Встревоженное таким развитием событий руководство «Габимы» стало искать защиты у культурной общественности столицы. Оно обращалось к заведующей театральным отделом Наркомпроса О.Д. Каменевой (жене Л.Б. Каменева и сестре Л.Д. Троцкого), к режиссеру В.Э. Мейерхольду, пользовавшемуся тогда влиянием в со­ветских верхах. В Кремль на имя Ленина была направлена петиция в поддержку театра, подписанная К.С. Станиславским, В.И. Немиро­вичем-Данченко, А.Я. Таировым, К.А. Марджановым, А.И. Южи­ным, Ф.И. Шаляпиным, A.M. Эфросом и другими авторитетными театральными деятелями. Вряд ли Ленин, который в январе 1922 года чуть было «в целях экономии» не закрыл Большой театр, ознако­мился с этим обращением, хотя руководитель «Габимы» Н. Л. Цемах настаивал потом в мемуарах на обратном. Но точно известно, что оно было вручено члену политбюро ЦК РКП(б) Л.Б. Каменеву, благожелательно начертавшему на нем: «Вполне присоединяюсь». Далее бумага была спущена в Наркомнац Сталину, который в то время был склонен не возражать тем (в том числе и Каменеву), от кого зависела реализация его тайных властных амбиций. Поэтому на обращении театральных деятелей он не колеблясь написал:

«Протест еврейского подотдела национальных меньшинств считать от­павшим. Против выдачи субсидий на общих основаниях не возражаю»*

Н

* Со стороны Сталина это был весьма предусмотрительный шаг: ведь именно Каменев в апреле 1922 года предложил Ленину избрать Сталина генеральным секретарем ЦК партии.

** Султан-Галиев был наиболее последовательным и бескомпромисс­ным критиком Сталина. В апреле 1923 года с трибуны XII съезда РКП(б) он резко обрушился на сталинский проект «автономизации» независимых советских республик, по сути обвинив его автора в великодержавном шови­низме. За свою дерзость уже 4 мая Султан-Галиев был исключен из партии и как «антипартийный и антисоветский элемент» препровожден в тюрьму ГПУ (130).

о поддержав своего влиятельного коллегу по политбюро, Ста­лин вызвал на себя поток резких обвинений и критики со стороны гонителей «Габимы», включая таких его ближайших помощников в Наркомнаце, как член коллегии М.Х. Султан-Галиев** и новый

заведующий еврейским отделом А.Н. Мережин. Их особенно возму­тило то, что своим решением Сталин фактически дезавуировал на-правленное ими ранее, 13 ноября, письмо Луначарскому, в котором* подтверждалось действие решения по «Габиме» от 31 июля, а также рекомендовалось руководству Наркомпроса решительно пресечь «домогательства» театра. 7 декабря к хору критиков Сталина присо­единился и преемник Диманштейна на посту руководителя евсекций А.И. Чемерисский, обвинивший наркома по делам национальностей в потворстве театру «еврейских спекулянтов», «гурманов», театру, служащему интересам «плутократов-сионистов». Однако состояв­шийся на следующий день пленум ЦК РКП(б), поддержав Сталина, оставил протест евсекций «без последствий»¹³¹.

После этого руководство Наркомпроса, ведавшего финансирова­нием театров, в лице Луначарского сочло «невозможным протесто­вать против состоявшегося уже пленума ЦК» и 19 марта 1921г. пред­ложило коллегии «просто принять к сведению, что субсидирование («Габимы». —- Авт.) будет продолжено через управление академи­ческими театрами* впредь до пересмотра этого дела в ЦК»¹³².

Тем не менее из-за бедственного общеэкономического положе­ния в стране реальных денес театр так и не получил. Точку в этом деле поставила комиссия президиума ВЦИК под председательством Ю. Ларина, созданная по требованию Ленина, который в августе 1921 года посоветовал Луначарскому «все театры... положить в гроб», а потом назвал в записке В.М. Молотову «верхом безобра­зия» принятое решение выделить театрам дотации в размере 1 млрд. рублей¹³³. В октябре «Габима» был снят с государственного субсиди­рования, а через три года перестал считаться академическим театром. В январе 1926 года в атмосфере усиливавшихся гонений на иврит-скую культуру коллектив «Габимы» отправился в зарубежные гаст­роли и в большинстве своем так и не возвратился назад.

Эпизод с решением вопроса о дотациях «Габиме», с одной сто­роны, показал, что успешное для большевиков завершение граждан­ской войны способствовало в какой-то мере их временному отходу от жесткой позиции в отношении сионизма, а с другой — что прин­ципиальным изменениям эта позиция была вряд ли подвержена.

О

* В начале 1921 года «Габиму» перевели в разряд государственных академических театров.

** С 15 ноября 1923 г. — Объединенное государственное политическое управление (ОГПУ) при СНК СССР.

некоторой либерализации советского режима («в смысле серьез­ных умягчений») свидельствовала и последовавшая после постанов­ления политбюро ЦК от 1 декабря 1921 г. реорганизация спецслужб, в результате которой 23 января 1922 г. вместо ВЧК создали Госу­дарственное политическое управление НКВД РСФСР**, наделенное

значительно меньшими карательными полномочиями. Вместе с тем, поскольку центральная задача аппарата советской политической полиции осталась по сути неизменной —- «изучение всех контррево­люционных и антисоветских деяний во всех областях», — его, на­ряду с Наркомюстом, продолжали использовать против «политических врагов советской власти» и «агентов буржуазии», в том числе и против не желавшей идти в услужение большевикам интеллигенции. 8 июня по указанию Ленина политбюро была обра­зована даже специальная комиссия «для окончательного рассмотре­ния списка подлежащих высылке из России верхушек враждебных интеллигентских группировок». В результате насильственной эмиг­рации подверглось около двухсот русских ученых, философов, лите­раторов, в том числе и известный экономист Б.Д. Бруцкус, брат уже находившегося за границей сиониста Ю.Д. Бруцкуса¹³⁴.

Тем не менее лишенные вождей сионистские группировки правого и центристского направлений продолжали свою деятельность в России, правда главным образом в подполье, а также полулегально, используя свои, так сказать, дочерние, официально разрешенные общественные и национально-культурные организаций. Наиболее массовыми из них были спортивная «Маккаби», которая, действуя до 1924 года в рамках всевобуча, особенно была сильна на юге Украи­ны, и «Гехалуц» («Пионер»), созданный для подготовки еврейской молодежи старше 18 лет к труду и вооруженной борьбе в Палестине и заявивший о себе в России в начале 1918 года на учредительном съезде в Харькове. Руководителем всероссийского «Гехалуца» был избран соратник Жаботинского по мобилизации еврейской военной помощи союзникам И. Трумпельдор. «Гехалуц», открывший свои отделения в Харькове, Москве и Петрограде, сразу же развернул вербовку еврейской молодежи и ее отправку через Одессу в Пале­стину, откуда под руководством Усышкина координировалась эта работа. Поскольку советские власти отнеслись негативно к такого рода активности, в январе 1919 года по решению проходившей в Петрограде конференции «Гехалуц» его ЦК был переведен из Мос­квы в Минск, столицу «независимой Литовско-Белорусской социа­листической советской республики». Однако не прошло и года, как и там «Гехалуц» оказался под запретом. После этого Трумпельдор был вынужден возвратиться в Палестину, а его детище в России перешло на нелегальное положение. По окончании гражданской войны «Гехалуц» попытался выйти из подполья, созвав в январе 1922 года очередную. Третью по счету, конференцию. Однако ее деле­гаты были арестованы, а в августе «Гехалуц» был запрещен не только Де-факто, но и де-юре. Это вызвало брожение внутри организации, и вскоре от нее откололось левое крыло, стремившееся легализо­ваться путем сотрудничества с коммунистами. Левый «Гехалуц» стал заниматься не столбко переселенческой деятельностью в Палестину,

сколько созданием стационарной сети сельскохозяйственных ком­мун и производственно-технических артелей в районах компактного проживания советских евреев. Подобная переориентация прошла не только с ведома властей, но и при активном их давлении. Подтверж­дением тому может служить хотя бы то, что 19 марта 1923 г. оргбюро ЦК распорядилось легализовать организации левого «Гехалуца», действовавшие на территории РСФСР. Правда, Сталин настоял на включении в это решение, которое не затрагивало Украину и Бело­руссию, пункта о предоставлении ГПУ «права бороться с контр­революционными элементами» в случае их выявления в легальном «Гехалуце»¹³⁵. Тем не менее ЦБ ЕС сочло этот шаг властей чрезмерно либеральным, косвенным образом облегчавшим жизнь продолжав­шей оставаться в подполье правой «Национально-трудовой органи­зации "Гехалуц"», находившейся под влиянием сионистской социалистической партии «Цеирей Цион»*. В качестве фактиче­ского обоснования такой позиции в политбюро была направлена выписка из отчета Фрумкиной о посещении Гомеля, в котором утверж­далось, что существует «целый ряд указаний на теснейшую связь между всеми формами сионистского движения и «Гехалуц» как одной из них»¹¹⁶.

На отмене легального статуса «Всероссийской трудовой органи­зации «Гехалуц»», поддерживавшей из Москвы связь с ЦК всемир­ного «Гехалуца», настаивало и ОГПУ. Но добиться этого удалось только 28 января 1928 г., когда НКВД СССР было издано соответст­вующее постановление¹³⁷.

П

* «Цеирей Цион» («Молодежь Сиона») заявила о себе как о движении в 1905 году. После февраля 1917 года оно стало самым массовым (до 300 тыс. членов) и влиятельным в сионистском политическом спектре. В составе этого движения существовали три партийные группы: «социалисты» (наибольшая и самая левая), «трудовики», «демократы» (наименьшая и самая правая). Вскоре движение преобразовалось в политическую партию. На съезде «Цеирей Цион», состоявшемся в мае 1920 года в Харькове, произошел раскол партии, и ее левое крыло («социалисты» + «трудовики» = «народная фракция»), идеологически примыкавшее ко II Интернационалу, объявило себя Сионистской социалистической партией.

** Будучи поляком, Дзержинский до революции тесно соприкасался с видными деятелями Бунда. Об отношении Дзержинского к евреям можно судить по тому факту, что из четырех его ближайших помощников в ОГПУ трое были евреями.-

роизошло это уже в период активного свертывания НЭПа, когда советские верхи перешли к леворадикальным способам реше­ния проблем общества. А до той поры даже руководство госбезопас­ностью старалось проявлять известную умеренность, в том числе и по отношению к сионистам. Заслуживает внимания тот факт, что глава ОГПУ Ф.Э. Дзержинский** (с 1924 г. еще и председатель ВСНХ

СССР), являясь ярым приверженцем НЭПа и ратуя за относительное смягчение режима, одно время добивался пересмотра однозначно негативного отношения властей к сионизму. 15 марта 1924 г. он по­делился мыслями на этот счет со своими заместителями В.Р. Менжин­ским и Г.Г. Ягодой:

«Программа сионистов нам не опасна, наоборот, считаю [ее] полезной. Я когда-то был ассимилятором, но это «детская болезнь». Мы должны ассимилировать только самый незначительный % [евреев], хватит. Остальные должны быть сионистами. И мы им в этом не должны мешать, под условием не вмешиваться в политику нашу... Пойти также сионистам навстречу и стараться давать не им должности, а считающим СССР, а не Палестину, своей родиной».

Через год, 24 марта 1925 г., он риторически вопрошал в записке к Менжинскому:

«Правильно ли, что мы преследуем сионистов?». И потом давал свой ответ:

«Я думаю, что это политическая ошибка. Еврейские меньшевики, то есть работающие среди еврейства, нам не опасны... Надо пересматривать нашу тактику. Она неправильна».

А еще через два месяца Дзержинский, обращаясь все к тому же Менжинскому, пришел к еще более радикальному выводу:

«Ведь мы принципиально могли бы быть друзьями сионистов. Надо этот вопрос изучить и поставить в Политбюро. Сионисты имеют большое влия­ние в Польше и в Америке. Зачем их иметь себе врагами?»"⁸.

Однако подобные благие пожелания отдельных прагматически мысливших советских политиков носили больше дискуссионный, чем практический характер. Советская социально-политическая система была запрограммирована на моноидеологичность и оттор­гала все идеи (и, разумеется, их носителей), отличные от официаль­ной догмы. Поэтому даже в годы НЭПа, в период этой первой совет­ской «оттепели», сионисты продолжали подвергаться репрессиям. В марте 1923 года секретный отдел ОГПУ доложил, например, в ЦК РКП(б) об обысках, произведенных у активистов сионистского движения и арестах 49 человек из их числа. Подобные акции про­ходили на фоне развернувшейся тогда массовой высылки из Москвы в административном порядке так называемого социально-паразити­ческого элемента. Под эту категорию в большинстве своем подпали безработные евреи, нахлынувшие в столицу из разоренных граждан­ской войной украинских и белорусских местечек и вынужденные поддерживать свое существование с помощью мелких торгово-посреднических операций, официально квалифицировавшихся как криминальный промысел — спекуляция. Против подобных высылок

выступили тогда Евобщестком* и видные представители еврейской культуры, направившие Л.Б. Каменеву петицию с выражением про­теста. А вскоре благодаря информационному сообщению нью-йорк­ского Еврейского телеграфного агентства (ЕТА) произвол, чинимый ОГПУ в отношении еврейского населения, стал известен и миро­вой общественности. Опасаясь обвинений в государственном анти­семитизме, советские власти вынуждены были пойти на попятную. Раздосадованный вмешательством из-за границы, Дзержинский, теперь уже изволив гневаться на сионистов, в марте 1924-го спра­шивал у Менжинского: .

«Что это за общественный комитет? Как реагировать на эту мерзость? Может быть, передать весь материал Евсекций для использования в про­цессе против сионистов Общественного комитета? Не использовать ли через суд ходатайство Шора?»'¹''.

Упомянутый главным чекистом страны профессор Московской консерватории Д.С. Шор был видным московским сионистом. В 1923 году он стал инициатором обращения группы деятелей науки и культуры к руководству Наркомнаца в защиту иврита. Вместе с ним соответствующую петицию подписали востоковед М.И. Тубян-ский**, редактор журнала «Штром» и член центрального оргбюро «Культур-лиги»*** писатель Д.Н. Гофштейн, литератор М.О. Гер-шензон, композитор М.Ф. Гнесин и академик Н.Я. Марр. Как ни странно, но демарш интеллектуалов был воспринят в наркомате со­чувственно. Заместитель наркома Г.И. Бройдо в пересланном 27 де­кабря в президиум ВЦИК мнении своего ведомства по этому вопросу предложил «особым циркуляром воспретить какие-либо стеснения в пользовании древнееврейским языком и литературой и... предоста­вить право преподавания древнееврейского языка в советских шко­лах как предмета необязательного там, где будет выражено желание учащихся. И за их счет»¹⁴⁰.

О

* Еврейский общественный комитет помощи пострадавшим от погро­мов, войны и стихийных бедствий был образован из представителей еврей­ской интеллигенции 18 июня 1920 г. ** Расстрелян в 1937 году. *** Литературно-художественное и театральное объединение деяте­лей еврейской культуры на языке идиш. Возникло в 1917 году в Киеве. В него входили, например, художники Натан Альтман и Марк Шагал, писатель И. Добрушин, журналист М. Литваков и др. После того как в 1924 году «Культур-лига» была ликвидирована властями, часть входив­ших в нее актеров перебралась в Москву и поступила в Государственный еврейский театр.

днако подобным пожеланиям не суждено было осуществиться. Реальная политика в отношении сионистов проводилась не Нарком-просом или Наркомнацем, а ЦК РКП(б) и органами госбезопасности,

в недрах которых тогда полным ходом шла подготовка к массирован­ной акции против «еврейских буржуазных националистов». По сооб­щениям начальника секретного отдела ОГПУ Т.Д. Дерибаса, к 1 ян­варя 1924 г. его ведомство взяло на оперативный учет 750 сионистов. В последующие месяцы этот показатель увеличился до 2270. Кроме того, велось «12 агентурных групповых разработок» сионистских организаций, по которым проходило 372 человека. В производстве же находилось 986 «одиночных агентурных дел» и 55 «групповых»"".

В общем все было подготовлено для того, чтобы при необходи­мости можно было запустить машину политических репрессий на полную мощность. К активным действиям чекистов подтолкнул неле­гально состоявшийся в феврале в Ленинграде IV съезд Сионистской социалистической партии, по окончании которого ее активисты распространили десятки тысяч листовок, обличавших большевист­скую власть в терроре и насилии и требовавших демократизации общества и предоставления «частному капиталу фактических возмож­ностей участия в промышленном возрождении страны». С 13 марта по 1 мая по всей стране были арестованы 3,5 тыс. сионистов, главным образом молодежь от 17 до 23 лет. Только на Украине ко 2 сентября было взято под стражу до 2 тыс. человек, а в Белоруссии ко 2 февраля 1925 г. —- 500. Правда, большинство арестованных через некоторое время было освобождено под подписку о прекращении политиче­ской деятельности¹⁴². Но наиболее активных сионистов в админи­стративном порядке сослали на Урал, в Сибирь и Среднюю Азию. Таковых, по данным ОГПУ на конец мая 1925 года, было не так много: 132 человека. По тем же сведениям, еще меньше было тех, кого заключили в концентрационные лагеря: 15 сионистов (главным обра­зом из числа руководителей) подверглись этому наказанию сроком на три года каждый. Применялась и такая мера «социальной защиты», как высылка в Палестину, которая подавалась властями внутри страны как своеобразная милость, а на международной арене — как жест доброй воли и вклад в международное решение еврейского вопроса. Такой привилегии тогда были удостоены 152 сиониста из так называемого менее активного элемента¹⁴³.

С

* С 1923 года действовала в составе сионистской молодежной органи­зации «Ха-Шомер ха-Цаир» («Молодой страж»), запрещенной в Советском Союзе в 1927 году.

толь относительно либеральные методы подавления больше­виками «идеологически чуждого» общественно-национального дви­жения были в общем-то характерны для периода расцвета НЭПа. В то время сионистская верхушка еще питала определенные иллю­зии, надеясь наладить диалог с властями и благодаря этому как-то сдержать репрессивный азарт органов госбезопасности. Одна такая попытка была предпринята Шором и руководителем «Маккаби»*

И. Рабиновичем, направившими 30 мая 1925 г. в президиум ЦИК СССР протест против усиления репрессий в отношении их едино­мышленников, в котором утверждалось, что сионистское движение не носит политического характера и лояльно государственному строю в СССР. В ответ руководство ОГПУ решило в качестве свое­образного отвлекающего маневра продемонстрировать миролюбие. 29 июня на заседании президиума ЦИК, на котором обсуждалось обращение Шора—Рабиновича, Менжинский заверил присутствую­щих, что чекисты откажутся от преследования сионистов, если те не будут настраивать население против советской власти. Ободренный таким развитием событий, Шор обратился 25 августа к заместителю председателя ЦИК СССР П.Г. Смидовичу, пытаясь повлиять через него на руководство евсекций, занятое, как отмечалось, «бесполез­ной» борьбой с сионизмом, «за которым большинство евреев и бу­дущее»¹⁴⁴.

Сионистам, в общем-то, было за что сетовать на лидеров евсек­ций, которые с начала 1925 года повели против них массированное пропагандистское наступление. 26 января по инициативе ЦБ ЕС секретариатом исполкома Коминтерна было принято постановление, предлагавшее «развернуть энергичную борьбу против сионизма» на международной арене, «разоблачая при этом подлую роль членов II Интернационала, содействующих сионистам». Одновременно на­гнетались страсти и по поводу роста влияния сионистов внутри страны. Секретарь главного бюро евсекций при ЦК российского комсомола Д. Монин, докладывая 31 июля партийному начальству о поездке на Украину, отмечал, что, по сведениям ОГПУ, в Одесской губернии насчитывалось более 2,5 тыс. молодых сионистов, в Подо-лии — 5 тыс., на Киевщине — 2 тыс. И они, по словам предводителя комсомольской евсекций, не сидели сложа руки, а активно действо­вали: не только агитировали за массовую эмиграцию евреев в Пале­стину, но уже отправили из Жмеринки, Калиновки, других местечек Киевщины и Подолии на Кавказ, к границе с Персией, несколько пеших групп (по 15 переселенцев в каждой); устраивали массо­вые молодежные демонстрации под лозунгом «Долой евсекцию!»; распространяли среди своих сторонников сионистскую литературу, изданную как за границей, так и нелегально в Москве, Одессе, Киеве, Харькове¹⁴⁵.

П

* В 1929 году он выехал в Палестину.

одобные тревожные сигналы на фоне ужесточения общеполи­тической ситуации в стране заставили власти перейти от обсуждения своего отношения к сионистам к активным действиям против них. С марта 1926 года начались новые аресты и высылки сионистов. Именно тогда был арестован и упомянутый выше И. Рабинович, которого отправили на один год в Кзыл-Орду*.

После нового удара буржуазные сионисты так и не оправились То, что раньше составляло более или менее единое целое, теперь организационно распалось и оказалось распыленным по ссылкам, лагерям, глубокому подполью и зарубежью. Тем не менее это не ус­покоило сталинское руководство, которое, взяв вскоре курс на ре­шительное подавление всякого политического инакомыслия, стало готовиться к тому, чтобы покончить с сионизмом В стране полностью и окончательно.

Когда подошло время реализации этого намерения, власти не пощадили даже такую немногочисленную и, в общем-то, безобид­ную левую сионистскую организацию, как «Поалей Цион». Наряду с правящей ВКП(б), она оставалась, наверное, единственной ле­гальной партией в стране. Официально учрежденная в феврале 1906 года как Еврейская социал-демократическая рабочая партия («Поалей Цион»), она в июле 1919 года приняла на совещании в Витебске платформу, в которой признавала советскую власть как форму диктатуры пролетариата. Вместе с тем партия не отказыва­лась от сионистской идеи «перемещения еврейских масс на Ближ­ний Восток», что, по мысли авторов этой платформы, должно было «содействовать процессу разрушения внутри Палестины феодаль­ных основ и раскрепощению арабских рабочих и крестьян, а также созиданию там могучего... еврейско-арабского рабочего движения, способного к революционной борьбе против английского импе­риализма»¹⁴⁶. Но уже в августе партия раскололась, и на базе ее левой фракции образовалась Еврейская коммунистическая партия («Поалей Цион»), отказавшаяся впоследствии от «палестинизма» и влившаяся в декабре 1922 года в состав РКП(б). То, что оста­лось от ЕСДРП («ПЦ»), с октября 1923 года стало именоваться Еврейской коммунистической рабочей партией («ПЦ»). В основе такой политической мимикрии лежало стремление к выживанию в условиях советской идеологической системы, для чего необходимо" было прежде всего отречься от социал-демократического идеала, дистанцировавшись тем самым от гонимого большевиками мень­шевизма.

Желавших сохранить свою легальность и призрачную независи­мость поалейционистов заставляла действовать подобным образом и поступательно усиливавшаяся «опека» спецслужб, утеснения со стороны которых начались сразу после 28 октября 1921 г. Тогда была отменена осуществлявшаяся ранее властями материальная поддерж­ка ЕСДРП («ПЦ») и она стала считаться «частной организацией». 29 марта 1923 г. политбюро ЦК РКП(б) дало санкцию ГПУ на право «производства в государственном масштабе» массовых арестов, обысков и чисток в отношении меньшевиков, бундовцев и поалей­ционистов. В том же году ведомство Дзержинского предложило лик­видировать «Поалей Цион», мотивируя это тем, что, несмотря на все

попытки «использования коммунистического флага», сущность этой партии осталась меньшевистской. Однако в ЦК тогда рассудили по-иному; поскольку «Поалей Цион» насчитывает в своих рядах всего около 50-60 членов, то не сегодня-завтра этот политический карлик умрет собственной смертью и потому нет особой надобности в запрете¹⁴⁷.

Но вроде бы дышавшая на ладан партия вопреки ожиданию большевиков вовсе не спешила добровольно покинуть политиче­скую сцену. Напротив, месяц от месяца она крепла и численно росла. С 1924 года ЕКРП («ПЦ») начала работать в легальном «Гехалуце». Активно готовился и ее кадровый резерв в рядах Еврейского комму­нистического союза рабочей молодежи («Югенд Поалей Цион») и детских кружках. Кроме того, по мере ужесточения репрессий против правых сионистов некоторые из них вынуждены были примкнуть к «Поалей Циону». На усиливавшуюся активность левых сионистов власти, разумеется, не собирались смотреть сквозь пальцы. То по на­думанной причине Главлит вдруг задерживал выход «Еврейской пролетарской мысли» (печатный орган ЦК ЕКРП («ПЦ»)), а то не­ожиданно сверху начинались чиниться препятствия в работе партий­ного издательства «Гамер» («Молот»). В ответ руководство «Поалей Циона» пыталось протестовать, обращаясь к секретарям ЦК ВКП(б) А.А. Андрееву (июль 1925 г.), СВ. Косиору (май 1926 г.) и другим высокопоставленным партийным чиновникам. Выслушав жалобы, те обыкновенно выражали «полное недоумение» и обещали «разоб­раться». Однако гонения на «Поалей Цион» не только не прекраща­лись, а, напротив, все нарастали. Отчаявшись, руководство левых сионистов в лице Л.Я. Берлинраута и С.А. Кивина решило в начале 1927 года искать защиты у Сталина. Но тот их не принял, поручив переговорить с ними своему помощнику И.П. Товстухе, который, в свою очередь, прибег к бюрократической уловке, заявив визитерам, что претензии будут рассмотрены по их представлении в письмен­ном виде¹⁴⁸.

Учитывая, что со второй половины 20-х годов политический ре­жим в Советском Союзе стремительно стал трансформироваться в жесткую единоличную диктатуру, попытки поалейционистов как-то выжить в этих условиях были с самого начала обречены на провал. И мало кто из власть имущих большевиков сомневался в том, что запрет «Поалей Циона» — это лишь вопрос времени. Симптоматич­но, что П.Г. Смидович, ведавший в советском руководстве еврей­скими делами, в конце 1926 года заявил:

«Совершенно ясно, что если меньшевики и социал-революционеры у нас не имеют возможности проводить в жизнь своей программы и даже формулировать ее, то было бы несправедливо, если бы те же течения под флагом сионизма, то есть исходящие из среды еврейской мелкой буржуа­зии, получили бы эту возможность»^ш.

Из сферы дискуссионной вопрос о запрете «Поалей Циона» должен был рано или поздно перейти в практическую. Произошло это 15 июня 1927 г., когда руководство госбезопасности в лице заместителя председателя ОГПУ Г.Г. Ягоды, начальника секретного отдела Т.Д. Дерибаса и заместителя последнего Я.М. Генкина* направили Косиору совершенно секретную записку, в которой «в связи с усилением ЕКРП» просили ЦК «решить вопрос о ее дальней­шем существовании». А чтобы в партийных верхах особенно не раздумывали над этим «вопросом», авторы послания, между про­чим, гарантировали, что, «поскольку в еврейских массах эта партия («Поалей Цион». — Авт.) малрвлиятельна, ее ликвидация... прой­дет совершенно незаметно и не вызовет ни с чьей стороны никакого протеста»¹⁵⁰.

Однако ничего определенного по этому обращению сразу на Ста­рой площади так и не решили.-Сталина и его ближайшее окружение тогда куда больше занимала подготовка к решительной схватке с троцкистско-зиновьевской оппозицией, чем судьба маленькой на­циональной партии. Спуская дело на тормозах, Сталин поручил Косиору продолжить вплоть до принятия окончательного решения по «Поалей Циону» переговоры с его руководством. Понимая, к чему идет дело, Косиор вскоре в жесткой форме потребовал от левых сионистов покаяться в таких прегрешениях, как самозваное предста­вительство интересов еврейского пролетариата, агитация за еврейскую эмиграцию в Палестину, интриги против Коминтерна и евсекций и, наконец, недопустимое уподобление основоположника поалейционизма Б. Борохова Ленину. В том же ключе действовало и ЦБ ЕС, секретарь которой А.И. Чемерисский 20 декабря вновь обра­тился в ЦК, настаивая на разгоне ЕКРП¹⁵¹.

Тем не менее прошло еще несколько месяцев, прежде чем в истории российского поалейционизма была поставлена логическая точка. Произошло это 24 мая 1928 г., когда политбюро ЦК ВКП(б) при­няло следующее постановление с высшим грифом секретности «осо­бая папка»:

«Утвердить постановление Оргбюро от 21 мая 1928 г.: "Согласиться с решением МК о необходимости ликвидации легально существующей пар­тии ЕКРП ("Поалей Цион")»¹⁵².

Во исполнение данного решения чекисты более месяца тщательно подготавливали соответствующую операцию. В ночь с 25 на 26 июня они одновременно нагрянули с обысками во все московские поалей-ционистские организации. Взломав замки в дверях и шкафах, опе­ративники изъяли и вывезли на Лубянку документы, литературу,

* В секретном отделе ОГПУ Генкин руководил отделением по борьбе с сионизмом.

знамена, печати и другое имущество запрещенной партии. После чего были закрыты и опечатаны помещения ЦК и МК ЕКРП («ПЦ»), Еврейского коммунистического союза рабочей молодежи («Югенд Поалей Цион»), партийного клуба им. Борохова. В ту же ночь прошли также обыски в квартирах руководителей и активистов «Поалей Цион». Все они на утро были вызваны на Лубянку, где от имени советского руководства от них потребовали прекращения политической деятельности. Некоторые руководители ЕКРП, в том числе З.М. Брейтер и Кивин, наивно полагали, что все происходящее с ними и их партией не более чем результат недоразумения или про­вокации, вызванных интригами «евсековцев» или отдельных не в меру ретивых чиновников. Они даже пробовали протестовать про­тив «неслыханного произвола в отношении коммунисти­ческой партии еврейского пролетариата СССР, секции Всемирного еврейского коммунистического союза ("Поалей Цион")» и напра-. вили 3 июля возмущенное письмо М.И. Калинину. Однако им прямо дали понять, что решение о роспуске ЕКПР было принято на самом верху и не подлежит не только пересмотру, но и какому-либо обсуж­дению¹⁵³.

Поскольку с этого момента с легальным сионизмом в России было покончено, перед левыми приверженцами этой идеи встал законо­мерный вопрос: что делать дальше? Как бы отвечая на него своими поступками, одни вынуждены были отойти от политики и затаиться. Другие (очень немногие), оставшись верными своим общественным идеалам и уйдя в глубокое подполье, продолжали свою прежнюю деятельность. Третьи же (из числа «прикормленных» прежде властя­ми партфункционеров) попытались примкнуть к стану победителей. Среди последних были те 27 бывших членов ЕКРП, которые в фев­рале 1930 года обратились в ЦК ВКП(б) и исполком Коминтерна с просьбой принять их в коммунистическую партию. Это решение они мотивировали следующим образом:

«Выступление нашей группы... может и должно быть использовано Коминтерном для встряски идеологических основ "Поалей Циона", а сле­довательно, для откола в конечном счете от партий Всемирного еврейского коммунистического рабочего фарбанда ("ПЦ") действительно коммуни­стических элементов с постепенным вовлечением их в местные компартии. Свою деятельность группа направит на демонстрацию банкротства идео­логии «Поалей Циона» в СССР и придание этому факту значения показа­тельного урока для заграничных партий "Поалей Циона"».

«Заявление 27-ми» поддержал один из бывших руководителей евсекций Диманштейн, заверивший ЦК, что оно будет иметь полити­ческий резонанс, особенно в Польше, Палестине и США, где «Поалей Цион» была весьма популярна в еврейской рабочей среде. 11 апреля секретариат ЦК «признал целесообразным» опубликование этого

заявления в «Правде»* и еврейской коммунистической печати. Прием же бывших членов ЕКРП в ряды ВКП(б) решено было про­водить тем не менее «на общих основаниях, установленных для вы­ходцев из других партий»¹⁵⁴.

Ведя тихой сапой тотальную войну против сионизма, власти стали наносить решительные удары по всему, что так или иначе было с ним связано или служило для него «питательной средой». В результате выхода в 1928 году нового «Положения об обществах и союзах, не предусматривающих целей извлечения прибыли», а также принятия 30 августа 1930 г. постановления ЦИК СССР о «коренной реконструкции форм работы» общественных организаций одна за другой стали закрываться самодеятельные ассоциации еврейской общественности, занимавшиеся просветительской, благотворитель­ной и культурной деятельностью. Происходило это в ходе так назы­ваемой перерегистрации общественных организаций, проводимой НКВД РСФСР. По его представлению были ликвидированы как буржуазные Еврейское историко-этнографическое общество (пред­седатель Л.Я. Штернберг), комитет Общества по распространению просвещения среди евреев (председатель СМ. Гинзбург) и другие негосударственные еврейские объединения. Одновременно в ходе развернувшейся тогда новой антирелигиозной кампании начались гонения на иудаизм, официально квалифицировавшийся как потен­циальный союзник сионизма. Председатель центрального совета Союза воинствующих безбожников СССР Е.М. Ярославский так напутствовал участников состоявшегося в 1931 году совещания по антирелигиозной работе среди евреев:

«Выкорчевывайте крепко и основательно корни и корешки затхлого, отжившего старого мира... Выкорчевывайте вместе с религиозностью и национализм... Разоблачайте воинствующий сионизм, покажите его слу­жебную роль помощника империализма»¹⁵⁵.

Н

* Заявление не было опубликовано: советское руководство опасалось то ли подогреть тем самым юдофобию, то ли быть поставленным в мировом общественном мнении на одну доску с Великобританией, которая в это время, заигрывая с арабами, пошла на ряд антисионистских акций.

аряду с православными храмами безжалостно уничтожались сотни синагог. В РСФСР, на территории которой до революции действовало 447 синагог, к 1 декабря 1933 г. было закрыто, по сведениям Комиссии по вопросам культов при президиуме ВЦИК, 257. В одной только Одессе из 48 синагог, существовавших там до установления советской власти, закрыли 47. Многие религиозные деятели иудаизма подверглись репрессиям. Так, в 1937 году расстре­ляли главу московской общины любавичских хасидов М. Бен-Айзика¹⁵⁶. Со свертыванием НЭПа было ликвидировано и легальное

приготовление богослужебной ритуальной пищи, которой в иудаизме ; традиционно придается большое значение. И даже попытки зару-, бежных еврейских религиозных организаций как-то обеспечить, своих единоверцев в СССР, например, мацой встречались властями в штыки. Правда, под нажимом мирового общественного мнения советское руководство в конце концов пошло в этом вопросе на ком­промисс, причем не без выгоды для себя: решением политбюро от 3 ноября 1931 г. Наркомату внешней торговли разрешалось включить в номенклатуру посылочных операций Торгсина* мацу («каковую принимать в порядке индивидуальных посылок из-за границы»), с тем чтобы «председателю Торгсина т. Шкляр выручить за эту опе­рацию не менее 1 млн. рублей в иностранной валюте»¹⁵⁷.

В первой половине 30-х годов вследствие массированных репрес­сивных акций властей были в основном ликвидированы подпольные центры более или менее крупных сионистских групп, партий, обществ («Цеирей Цион», «Гехалуц» и др.). После этого сионистское движе­ние в СССР окончательно перестало существовать в более или менее массовой организованной форме. К этому времени почти полностью была уничтожена и ивритская культура. В 1934 году были аресто­ваны и потом сосланы в глубь страны Хаим Ленский, Абрам Фри-ман и другие гебраистские литераторы. Именно тогда ожесточение против ивритской литературы как культурного компонента сионизма достигло в Советском Союзе своего пика. По вполне понятным при­чинам наиболее наглядным индикатором такого отношения стало поведение еврейских писателей-коммунистов. Один из них, «проле­тарский поэт» И.С. Фефер, вошедший в августе 1934 года в прези­диум правления созданного тогда Союза советских писателей СССР, так высказался на I съезде этой творческой организации об извест­ном ивритском литераторе:

«Возьмите Бялика — этот крупный талант в течение последних двух десятков лет ничего не дал. Перед смертью он заявил, что гитлеризм явля­ется спасением, а большевизм — проклятием еврейского народа»¹⁵*.

О

* В магазинах Торгсина («Торговля с иностранцами»), открытых в 1931 году, товары (в основном дефицитные) отпускались за драгоценные металлы и иностранную конвертируемую валюту.

тличительной особенностью антисионистской борьбы в Совет­ском Союзе в этот период являлось то, что она проходила на фоне установления Сталиным единоличной диктатуры и генерального наступления этого режима на так называемый буржуазный нацио­нализм. Конечно, Сталина тогда волновали проблемы роста не столько еврейского, сколько украинского, белорусского или татар­ского национального самосознания, чреватые широкомасштабными внутренними потрясениями и сепаратизмом, но в это время значи­

тельно усилилась его возникшая еще до революции подозрительность по отношению к еврейской национальной активности. Все большему перерастанию этой подозрительности в ненависть и страх в немалой степени способствовало то обстоятельство, что вплоть до начала Второй мировой войны советское руководство склонно было считать сионизм проводником политики своего злейшего в тот период врага на международной арене — британского империализма.

В погоне за призраком «еврейской социалистической нации»

СОВЕТИЗАЦИЯ ЕВРЕЙСТВН

Еврейскими руками или, точнее, с помощью еврейских секций и контролируемых ими национальных организаций велась не только борьба с сионизмом, но предпринимались попытки найти так на­зываемое социалистическое решение еврейского вопроса. Посколь­ку с самого начала большевики действовали в жестких рамках коммунистической идеологии, то во главу угла в качестве своеоб­разной панацеи от поразившего еврейство в прошлом социального недуга буржуазности (массовое вовлечение в финансово-торговую сферу, мелкий бизнес и т.п.) был поставлен императив приобщения еврейского населения к производительному, в первую очередь фи­зическому, труду. Идеалом такого труда для руководства комму­нистической партии и созданных в 1918 году евсекций было участие в крупном промышленном производстве, то есть осуществ­ление так называемой пролетаризации еврейского мелкого мещан­ства, состоящего из торговцев, ремесленников, кустарей, бывших служащих. Но из-за того, что крупная индустрия, и так недоста­точно развитая в России, в результате гражданской войны оказа­лась почти полностью парализованной, единственно реальным способом решения проблемы трудоустройства евреев могла стать только их аграризация, благо в России всегда в избытке было пу­стующих земель, пригодных для сельскохозяйственного использо­вания. К тому же начиная с первой половины XIX века был уже наработан кое-какой опыт сельскохозяйственной колонизации ев­реями земель Новороссии¹⁵⁹.

В мае 1919 года II конференция евсекций приняла резолюцию, поощрявшую еврейское землеустройство, а 1 июня Еврейский комис­сариат выпустил воззвание «К еврейским беднякам и работающим

массам», предлагая евреям заняться земледелием вместо торговли: Однако реализовать этот лозунг в условиях страны, еле выжившей после революции и двух вбйн, когда большинство городов и месте­чек, где веками проживали евреи, оказалось разоренными в резуль­тате боевых действий, погромов и хозяйственной разрухи, было делом нелегким. Положение усугублялось еще и тем, что к концу граждан­ской войны большевики почти полностью блокировали свободный выезд граждан за границу* и сотни тысяч обнищавших евреев вы­нуждены были в поисках средств к существованию мигрировать внутри страны, устремляясь главным образом в Москву и другие крупные города России, Украины и Белоруссии. В результате еврей­ское население Великороссии возросло со 153 тыс. в 1897 году до 533 тыс. в 1923-м. А еще через три года в РСФСР проживало уже 590 тыс. евреев, в том числе 554 тыс. в городах. К этому времени еврейские местечки в пределах бывшей черты оседлости обезлюдели на 50%**¹⁶¹.

П

* Впрочем, даже если бы границы были открыты, о массовом выезде евреев из России не могло быть и речи. Направиться в Палестину они не могли, потому что эта малоразвитая и бедная тогда страна, заселенная к тому же враждебно настроенными арабами, не могла предложить имми­грантам ни работы, ни средств к существованию. Заказан был путь и в США, куда ранее шел основной поток еврейских переселенцев из России. В 1921 году там был принят закон о квотах, ограничивавший иммиграцию всех национальностей, в том числе и евреев, до уровня 3% от численности каждой из них в стране к 1910 году. Интересно, что за три недели декабря 1920 года только в Нью-Йорк прибыло 18 тыс. украинских и польских евреев. Это, по-видимому, был один из последних всплесков еврейской эми­грации с территории бывшей Российской империи. К тому же в США начал поднимать голову антисемитизм. Начиная с 1921 года в газете «Dearborn Independent)), финансируемой промышленником Г. Фордом, стали появлять­ся статьи о «Вечном жиде» и «еврейском заговоре» против Америки и всего мира, которые потом вышли отдельным сборником «Международное еврей­ство». В США публиковались в переводе на английский и черносотенные «Протоколы сионских мудрецов».

** Характеризуя в августе 1926 года ситуацию в еврейских местечках, СМ. Диманштейн отмечал:

«...От революции в большинстве своем евреи даже проиграли, а не вы­играли. Если возьмем общее положение евреев в местечках до революции и сейчас, то получится, что 15-20% улучшили свое положение после рево­люции, 30% осталось в том же положении и у 50% положение ухудшилось. Главная масса евреев жила ремеслом, торговлей, теперь это у них исчезло из рук... еврейское население в местечках вымирает, молодежь уходит в контрабанду, где находит себе исход человек ни к чему не приспособлен­ный» (160).

о окончании гражданской войны на страну обрушилось еще одно тяжкое испытание — массовый голод, охвативший 35 губерний Украины и европейской части России с населением 90 млн. человек.

В 1921-1922 годах, когда в результате этого бедствия в общей слож­ности погибло более 5 млн человек, в местечках Украины, по непол­ным данным, умерло от тифа и голода от 12 до 14% жителей¹⁶².

Откликаясь на призыв Максима Горького спасти голодающих в России, министр торговли США и председатель Американской администрации помощи (American Relief Administration, АРА) Герберт Гувер известил 26 июля 1921 г. русского писателя о том, что готов договориться с советскими властями об оказании продоволь­ственной, медицинской и другой гуманитарной помощи. 20 августа такое соглашение было подписано в Риге уполномоченными АРА У. Брауном и Совнаркома РСФСР М.М. Литвиновым. Уже 24 августа инициативу АРА поддержали с американской стороны несколько благотворительных организаций, в том числе и «Джойнт», который в рамках проекта АРА решил прийти на помощь бедствовавшим евреям России. Для этой цели в США был организован сбор пожерт­вований, сумма которых к марту 1922 года составила 14 млн. дол­ларов¹⁶³.

С советской стороны непосредственным распределением амери­канской помощи евреям занимался Евобщестком, которому в соот­ветствии с учредившим его постановлением политбюро от 18 июня 1920 г. разрешалась организация «еврейских комитетов помощи жертвам еврейских погромов в центре и на местах, при условии обес­печения в них большинства за коммунистами»¹⁶⁴. Соблюдая перед Западом видимость демократического характера Евобщесткома, куда вошли представители от Бунда, «Поалей Циона», ЕКОПО (Еврейский комитет помощи нуждающимся евреям), ОЗЕ (Общертво охранения здоровья еврейского населения) и других еврейских обще­ственных организаций, власти тем не менее сразу же отрешили от распределения иностранной помощи правых сионистов и синагогу.

К июлю 1922 года Евобщестком, уже имевший уполномоченных с аппаратами служащих в 300 городах России, Украины и Белорус­сии, получил из-за границы в общей сложности 350 железнодорож­ных вагонов с гуманитарными грузами¹⁶⁵. С этим комитетом активно сотрудничали такие известные впоследствии еврейские общественные деятели, как журналист Д.И. Заславский, врачи Б.А. Шимелиович, М.С. Вовси, В.Е. Незлин, литератор И.М. Нусинов. Однако весной 1923 года эта уже успевшая отладиться система оказалась под угро­зой свертывания. Дело в том, что в начале апреля ГПУ направило в политбюро следующее негативное заключение о полуторагодич­ной деятельности АРА в России:

«Американские сотрудники АРА — в большинстве квалифицированные военные, которые в случае надобности смогут стать первоклассными ин­структорами контрреволюционных восстаний. Сто процентов сотрудников АРА являются людьми ярко антисоветски настроенными. Русские сотруд­ники (на 75% бывшие офицеры, 20% помещиков и чиновников)... являются

превосходными проводами и каналами, через которые к американцам текут необходимые о России сведения и поддерживаются связи с контрреволю­ционными белогвардейскими кругами Республики. Через АРА российская белогвардейщина и контрреволюция сносится со своими единомышленни­ками и эмигрантами за границей. АРАвская диппочта — надежный аппарат связи. АРА занимается широкой экономической разведкой».

На основании этих резких, но не подкрепленных вескими факта­ми обвинений делался вывод:

«Учитывая, что в случае возможных осложнений в Республике АРА может стать центром, снабжающим, инструктирующим и вдохновляющим контрреволюцию, ГПУ считает дальнейшее пребывание ее в России неже­лательным»¹⁶⁶.

Уже 12 апреля политбюро постановило:

«Начать ликвидацию АРА, когда ее грузы, находящиеся в пути и пор­тах, будут развезены по местным базам, то есть с июня месяца».

Как и было запланировано, в июне (14-го) благотворителям из США было предложено прекратить свою деятельность на террито­рии СССР, а для подслащения этой горькой пилюли по предложе­нию Л.Б. Каменева американцам были вручены «художественные подарки» и в их честь перед отъездом был устроен банкет"⁷.

ЮЖНЫЙ ПРОЕКТ

Ужесточение политики властей в отношении контактов с иностран­цами подвигло руководство евсекций обратиться 2 мая в секретариат ЦК РКП(б) с обвинениями против Евобщесткома и курирующего его полномочного представителя СНК РСФСР при всех загранич­ных организациях помощи К.И. Ландера, которые-де смотрят сквозь пальцы на то, как «Джойнт», оказавшись предоставленным самому себе, снабжает материальными средствами не столько бедствующее еврейское население, сколько сионистов, правых бундовцев-меньше­виков и еврейское духовенство и клерикалов, потворствуя тем самым восстановлению власти еврейских религиозных общин¹⁶⁸.

Однако за «Джойнт» вступился Каменев, который, исполняя обя­занности заместителя председателя СНК СССР, 20 июля поддержал компромиссное предложение Ландера, настаивавшего на дальней­шей деятельности «Джойнта» в России, если тот согласится предо­ставить «не менее 50% всех средств в качестве помощи нееврейскому населению при надлежащем контроле с нашей стороны». Советскую верхушку, по-видимому, мало впечатлили тогда страхи, нагнетае­мые евсекцией вокруг «тайных происков» «Джойнта». Но зато не­сомненно соблазнило данное им в октябре 1922 года обещание

ассигновать вместе с ОРТом* и ЕКО** 1 млн. 240 тыс. долларов на землеустройство российских евреев. К 1923 году от земли (точнее от 153 298 гектаров обрабатывавшихся площадей) кормилось в общей сложности 75 911 евреев (работники и члены их семей). Это озна­чало, что еврейское земледелие, в том числе и благодаря иностран­ной помощи, распределяемой Евобщесткомом (евсекций были отстранены от этого) за короткий срок сумело не только восста­новиться после разорительной гражданской войны, но и существенно перекрыть аналогичные показатели 1917 года (119 403 гектаров; 52 758 человек)¹⁶⁹.

П

* Основано в 1880 году в Петербурге предпринимателем и филант­ропом С.С. Поляковым как Общество ремесленного и земледельческого труда среди евреев в России. После Первой мировой войны преобразовалось во всемирный ОРТ (Association for Handicrafts and Agricultural Labor among the Jews) со штаб-квартирой в Берлине.

- ** ЕКО — Еврейское колонизационное общество (Jewish Coloniza­tion Association), основано в 1891 году в Лондоне на средства барона М. ДТирша.

*** Благодатный климат Крыма, его удачное географическое положе­ние способствовали тому, что на протяжении столетий многие народы пы­тались закрепиться на этих землях. После победы над Крымско-Татарским ханством и присоединения полуострова к Российской империи Екатерина II писала: «Благословен тот час, когда Крым будет очищен от этого дикого племени и заселен благородной породою». После Октябрьской революции в Крыму образовалась Советская социалистическая республика Тавриды, председателем Совнаркома которой стал Антон Слуцкий. В апреле 1918 года он был расстрелян татарскими националистами, после того как возглавляе­мое им правительство советской Тавриды пало под напором интервентов Антанты. Восстановление советской власти в Крыму в конце 1920 года ознаменовалось массовыми казнями белых офицеров, санкционированными председателем Крымского областного ревкома Б. Куном и секретарем обкома Р.С. Землячкой. В октябре 1921 года на полуострове была провоз­глашена Крымская автономная советская социалистическая республика, в Руководстве которой ведущие позиции заняли представители татарского населения.

осле того как большевики согласились на дальнейшее сотруд­ничество с «Джойнтом», встал вопрос о разработке под обещанные им средства соответствующего проекта. Тогда и возникла идея вы­деления под еврейскую колонизацию малонаселенных территорий на юге Украины и в Северном Крыму***. Авторство этой идеи при­писывается директору русского отдела «Джойнта», известному агро­ному и общественному деятелю, уроженцу Москвы Жозефу Розену. Согласно собранным им сведениям, в этом регионе евреи владели до революции 1200 тыс. гектарами земли, в том числе 208 тыс. в Крыму (имение барона Д.Г. Гинцбурга и наделы евреев-колонистов). Но официально инициировали рассмотрение этого проекта в совет­

ских верхах журналист А.Г. Брагин* и заместитель наркома по де­лам национальностей Г.И. Бройдо, в результате обращения которых в политбюро в декабре 1923 года была образована специальная ко­миссия под председательством заместителя председателя СНК СССР А.Д. Цюрупы. В январе 1924 года в состав этой комиссии была вве­дена от ЦБ ЕС МЛ. Фрумкина. Тем самым руководство евсекций, в котором еще сильны были старые бундовские антиассимиляцион­ные настроения, поддержало идею еврейского переселения в Крым и на юг Украины, так как это обеспечивало в какой-то мере возрож­дение национальной жизни в пределах прежней черты оседлости. Но по той же самой причине оно выступило против уже тогда обсуждавшихся предложений о создании автономного еврейского поселения в одном из отдаленных регионов азиатской России, в том числе и на Дальнем Востоке¹⁷¹. 8 февраля на заседании комиссии Цюрупы было решено создать государственный Комитет по земель­ному устройству трудящихся евреев (КомЗЕТ), половина руковод­ства которого должна была состоять по предложению Фрумкиной и Г.Л. Пятакова из евреев¹⁷². С подключением советских номенкла­турных верхов и евсекций к организации еврейского землеустрой­ства роль Евобщесткома в этом деле стала резко падать, и 11 октября он был распущен.

2

* Журналист А.Г. Брагин (1893-1937) был выходцем из партии «Циерей Цион», после Октябрьской революции работал в Наркомземе, сотрудничал с «Правдой», в которой публиковался под псевдонимом «Беспартийный». В 1923 году Брагина назначили заведующим Всероссийской сельскохозяй­ственной и промышленно-кустарной выставкой, которую 19 октября посе­тил Ленин, когда в последний раз приезжал из Горок в Москву. В 1924 году вместе с журналистом М.Е. Кольцовым выпустил брошюру «Судьба еврей­ских масс в Советском Союзе» (170).

0 февраля Еврейское телеграфное агентство в Нью-Йорке сооб­щило, что такие видные советские политики, как Троцкий, Каменев и Бухарин, расценили крымский проект положительно. Той же пози­ции придерживались нарком иностранных дел Г.В. Чичерин, пред­седатель ЦИК СССР М.И. Калинин и председатель Всеукраинского ЦИК Г.И. Петровский. Очевидно, и Сталин поддерживал на первых порах крымский вариант еврейской колонизации. Но самым горячим сторонником и пропагандистом этой идеи стал Ю. Ларин. Выходец из интеллигентной еврейской семьи, уроженец Крыма, он уже в юно­сти вступил на путь революционной борьбы, став одним из органи­заторов в начале века Крымского союза РСДРП. Хорошо знавший Ларина Ленин высоко ценил erq организаторские способности и горячую увлеченность порученным делом, но вместе с тем отмечал авантюризм и эмоциональную неуравновешенность, присущие натуре этого человека. Еще более тесные отношения сложились у Ларина со Сталиным, которого он в записках, относящихся к 1926 году, позво­

лял себе называть «дорогой Коба» (позже на смену этому несущему на себе печать революционного побратимства обращению пришло более сдержанное — «дорогой товарищ») и даже поучать:

«Близоруко, друг мой: не так генеральный секретарь должен сколачивать все здоровые партийные элементы основного кадра работников в эпоху... потрясений партии»'⁷³.

В это время Ларин горячо поддержал Сталина в борьбе с троц-кистско-зиновьевской оппозицией, а потом в проведении насильст­венной коллективизации.

Видимо, Ларину главным образом и принадлежала идея еврей­ской автономии в Северном Причерноморье. Однако в советском руководстве существовала и сильная оппозиция этому намерению. 13 февраля нарком земледелия РСФСР А.П. Смирнов решительно выступил как против создания КомЗЕТа, так и еврейской крымской автономии, мотивируя свою позицию тем, что «сильное выпячива­ние устройства еврейских масс было бы явной несправедливостью по отношению к остальному населению и политически совершенно недопустимым делом, так как сыграло бы на руку антисемитам», а «образование автономной еврейской единицы на чуждой террито­рии из пришлых со стороны элементов явится совершенно искус­ственным и в этом отношении самым резким образом разойдется с принятым порядком образования автономных областей в СССР, который основывается на началах самоопределения националь­ностей...»¹⁷⁴. Такой же точки зрения придерживались и некоторые украинские руководители, например нарком юстиции Н.А. Скрып-ник, а также секретарь ЦК КП(б)У Э.И. Квиринг, который, высту­пая в мае на VIII Всеукраинской партийной конференции, заявил:

«Мы ничего не имеем против того, чтобы образовывались те или иные республики национальных меньшинств, но специально собирать евреев в одно место — это не логично, это пахнет сионизмом»¹⁷⁵.

Однако Ларин и его единомышленники не обращали внимания на подобные выпады. Заручившись поддержкой в верхах, они дейст­вовали решительно и оперативно. Не дожидаясь выхода законода­тельного акта о создании КомЗЕТа (таковой в составе 15 человек — П.Г. Смидовича, М.А.(Ю.) Ларина, А.П. Смирнова, М.М. Литвинова, Л.Б. Красина и др. — будет официально образован при президиуме Совета национальностей ЦИК СССР 29 августа 1924 г.), они уже 2 июня провели заседание этого органа и постановили:

«В качестве районов поселения еврейских трудящихся наметить в пер­вую очередь свободные площади, находящиеся в районе существующих еврейских колоний на юге Украины, а также Северный Крым»'⁷'.

Создавалось впечатление, что сторонники крымского проекта в СССР и за границей координировали свои действия. Уже 21 июля

специально для ведения дел, связанных с еврейским землеустройст­вом в России, постановлением исполкома «Джойнта» была создана Американская еврейская агрономическая корпорация «Агро-Джойнт». Назначенный ее руководителем д-р Розен начал через несколько месяцев переговоры о заключении соответствующего договора с председателем КомЗЕТа П.Г. Смидовичем* и Ю. Лариным, ставшим в 1925 году первым председателем вновь созданной общественной организации по еврейскому землеустройству — ОЗЕТ**. Чувствуя большую заинтересованность советской стороны в получении аме­риканских финансовых средств, д-р Розен, пообещав от имени «Джойнта» выделить на еврейское землеустройство в СССР в общей сложности 15 млн. долларов, занял жесткую позицию, основанную на следующих предварительных условиях: выполнение циркуляра советского правительства от 21 июля 1919 г. о терпимом отношении к сионистам, прекращение гонений на иудаизм и ивритскую куль­туру, создание в Москве эмиграционного бюро для отправки евреев в Палестину (прежде всего арестованной сионистской молодежи) и открытие в советской столице отделения банка «Джойнта»¹⁷⁹. Хотя не все из этих предложений были приняты, в конце 1924 года дого­вор все же был подписан.

Д

* Имевший русско-польское дворянское происхождение Смидович был членом партии с 1898 года. Помимо руководства землеустройством евреев он возглавлял в президиуме ВЦИК Комитет содействия северным народ­ностям и Секретариат по делам культов (с 1929 г. — Комиссия по вопросам культов). Известно, что в подведомственных ему сферах, в том числе таких, как иудаизм и еврейское землеустройство, он проводил довольно умеренный курс. Поскольку Смидовичу приходилось заниматься практически всеми проблемами еврейской жизни, в номенклатурных верхах его даже в шутку окрестили «ученым евреем при губернаторе» (должность эта была введена Николаем I в 1850 году) (177).

** Общество по землеустройству еврейских трудящихся (ОЗЕТ) — мас­совая общественная структура по пропаганде еврейской аграризации и сбору средств на нее как внутри страны, так и особенно за рубежом. Численность ОЗЕТ с 80 тыс. членов в 1926 году возросла до 200 тыс. в 1929 году (178).

остигнув принципиального согласия о сотрудничестве с совет­скими властями, «Джойнт» должен был теперь изучить практиче­скую сторону дела. Для этого в конце 1924 года д-р Розен предпринял деловую поездку на Украину для встречи с наркомом земледелия этой республики И.Е. Клименко. Однако в Харькове американского визитера ждал отнюдь не радушный прием. В ответ на его предло­жение ускорить выделение под еврейское землеустройство допол­нительно 100 тыс. десятин земельных угодий заместитель наркома земледелия Украины М. Вольф заметил, что следует сначала освоить 30 тыс. десятин, ранее уже предоставленных республиканскими вла­стями для этих целей. Он'также заявил гостям, что Всеукраинский

ЦИК принял решение возобновить перемещение на восток СССР неиспользуемых трудовых ресурсов, в том числе и безработного еврейского населения, которое, как он выразился, будучи в массе своей «городским мещанством, теперь объективно перемалывается жерновами истории». Последний пассаж пришелся явно не по вкусу Розену, который обвинил Вольфа в антисемитизме. Присутство­вавший на этой встрече СЕ. Любарский (руководитель плановой комиссии республиканского Наркомзема и представитель «Агро-Джойнта» на Украине), поддержав Розена, заметил:

«Восток нас не устраивает, он требует энергии украинца-пионера, а евреям нужны уже обжитые районы — Украина, Крым, и хорошо бы... Крым присоединили к Украине, так как с украинским правительством легче практически вести дело»¹⁸⁰.

Вынужденный объясняться по происшедшему инциденту с секре­тарем ЦКК РКП(б) Е.М. Ярославским Вольф позже заявил:

«Я как специалист, уже несколько лет интересующийся еврейским пере­селением и четыре года работающий в Наркомземе Украины, утверждаю: землеустройство евреев на Украине будет проходить в исключительно тяже­лой обстановке, так как коренным земледельцам-переселенцам не дают кре­дитов, а евреям — много денег, хотя бы из-за рубежа. Это не может не вызвать нежелательных толков среди населения»¹⁸¹.

Еще более негативное отношение к еврейскому переселению выказывали крымско-татарские власти, которые склонны были подозревать центр в желании наказать автономию за национали­стические выступления в мае 1924 года, закончившиеся расстрелом 132 участников «контрреволюционного заговора».

Между руководством КомЗЕТа и ОЗЕТа, соответственно в лице Смидовича и Ларина, с одной стороны, и председателем ЦИК Крым­ской АССР Вели Ибраимовым — с другой, развернулась тихая каби­нетная война, переходившая время от времени в громкие скандалы, обсуждавшиеся на страницах газет и с трибун различных обществен­ных форумов. Арбитрами в этом противостоянии были ЦК партии и ЦИК СССР, куда Смидович и Ларин обычно жаловались после срыва Ибраимовым ранее согласованных решений, а тот, в свою очередь, направлял встречные претензии, настаивая на приоритете репатриации в Крым сотен тысяч татар, выехавших в Турцию и другие страны в XIX — начале XX века. В этом споре симпатии Центра были не на стороне последнего, против которого у Москвы возникли серьезные подозрения. Сталин склонен был считать Ибраи-мова скрытым пантюркистом и сепаратистом, симпатизирующим «национал-уклонисту» Султан-Галиеву, арестовывавшемуся сначала в мае 1923 года, а потом, по подозрению в шпионаже в пользу Турции и связях с Троцким, — в декабре 1928-го. Опасения советского руко­водства многократно усиливались фактором стратегической важ­

ности Крыма в системе обороны южных рубежей страны. Поэтому когда 18 января 1926 г. члены КомЗЕТа (А. Мережин, А. Вайнштейн, А. Чемерисский, Ю. Ларин, Ю. Гольде) обратились в политбюро с просьбой «предрешить принципиально предоставление достаточно сплошной территории для заселения евреями с предвидением воз­можности ее превращения в дальнейшем в автономную область», в ответ последовала положительная реакция. 11 февраля была создана комиссия под председательством Калинина, по представлению кото-, рой 18 марта политбюро приняло постановление, ключевое положе­ние которого гласило:

«1. Держать курс на возможность организации автономной еврейской з единицы при благоприятных результатах переселения».

В последующих пунктах говорилось о передаче евреям для сель--
скохозяйственного использования свободных земель в Джанкой-
ском и Евпаторийском уездах Крыма и Приазовских плавней между
Кубанью и Азовским морем, а также изыскании для этих целей под-
ходящих территорий на Алтае и Северном Кавказе (в Новороссий-
ском округе)¹⁸². ^v

Против этого постановления опять тщетно протестовал нарком земледелия Смирнов, заявляя, что оно вызовет со стороны крымских татар и кубанских казаков самое энергичное противодействие¹⁸³. Прошло всего несколько дней, и пессимистический прогноз Смир­нова стал сбываться. Возмущенное решением центра руководство Крымской автономии энергично потребовало его пересмотра. Однако Ибраимову удалось добиться лишь незначительной уступки: в новой редакции постановления, утвержденной политбюро 8 июля, еврей­ское переселение на полуостров оговаривалось необходимостью -«полного учета потребностей татарского и прочего крымского на­селения»¹⁸⁴.

А в это время набирала обороты государственная машина испол­нения партийных директив. Еще 15 июня Калинин провел через президиум ЦИК постановление, одобрявшее явно нереальный и про­пагандистский по характеру план КомЗЕТа о землеустройстве в тече­ние десяти лет 100 тыс. еврейских семей. 30 июля был принят закон, переводивший северокрымские земельные угодья в фонд Всесоюз­ного переселенческого комитета, который, в свою очередь, 1 сентября утвердил оперативный план переселения в 1927 году первых 8 тыс. еврейских семей в Евпаторийский и Джанкойский районы Крыма.

Все это подлило масла в тлеющий огонь татарского национализма. В сентябре Ибраимов в решительной форме выступил в газете «Крас­ный Крым» против передачи северокрымских земель КомЗЕТу и при­звал татар явочным порядком расселяться на пустовавших землях полуострова. В ответ Ларин, выступая 15 октября на всекрымском съезде ОЗЕТа, обвинил Ибраимова в натравливании татарского

населения на переселенцев-евреев, а 28 октября направил в Кремль резкое по тону заявление, в котором отмечалось, что противодей­ствие КрымЦИКа переселению евреев «имеет характер охраны ку­лацких интересов на юге Крыма» (кулаки-де выселением татарской бедноты на север полуострова хотят предотвратить раздел своих земельных владений) и «служит националистическо-шовинистиче-ским чаяниям ориентирующейся на Турцию части татарской бур­жуазии»¹⁸⁵.

Кульминационным пунктом накалявшихся страстей по Крыму стал открывшийся 16 ноября всесоюзный съезд ОЗЕТ. Выступивший на нем Ларин прямо призвал «путем организации массовых еврей­ских поселений... создать в конечном счете в Северном Крыму на­циональную еврейскую республику». Для этого он предложил, во-первых, переселить на полуостров 100 тыс. евреев и столько же славян (чтобы не давать повода для антисемитских толков на быто­вом уровне, типа: «Для евреев — Крым, а русским — Нарым»), а во-вторых, землеустроить 200 тыс. евреев в Приазовье и 50 тыс. евреев в Белоруссии. Присутствовавший на съезде Калинин приветствовал идею автономии в рамках «большой задачи» сохранения еврейской национальности, для решения которой, по его словам, необходимо было «превратить значительную часть еврейского населения в осед­лое крестьянское, земледельческое, компактное население, измеряемое, по крайней мере, сотнями тысяч»¹⁸⁶. Заявление советского «всесоюз­ного старосты» в западной прессе окрестили по аналогии с деклара­цией Бальфура «декларацией Калинина».

Возникший вокруг Крыма пропагандистский ажиотаж свиде­тельствовал о том, что советское руководство не прочь было исполь­зовать еврейскую карту в своей международной политической игре. Показательно, что нарком иностранных дел Чичерин, выступая тогда в Берлине перед еврейской общественностью, решительно поддержал крымский проект. Примечателен и следующий коммен­тарий, появившийся в те же дни в лондонской «Jewish Chronicle» (№ 2950):

«В лице Англии Москва видит своего архиврага... Покровительствуя сионизму и являясь доброй защитницей Палестины, Англия завоевала... ценные симпатии и моральную поддержку. «Крымский проект», представ­ленный миру в виде самого великодушного и щедрого оказания помощи евреям, имеет целью лишить Англию ее престижа единственной покро­вительницы евреев и поместить Россию рядом как равную соперницу... Советское руководство, выдвигая и поддерживая этот проект, сумело войти в хорошие отношения с американскими евреями, которые... нашли проект замечательным для использования в своих интересах... Цель американских финансистов в настоящее время разрушить Британскую империю...»'".

Последняя фраза звучала слишком эффектно, чтобы быть прав­дой. Тем не менее еврейские круги в США действительно проявляли

большую заинтересованность в колонизации Крыма. Ведь они успели убедиться в том, что благодаря существенной государственной под­держке еврейское землеустройство в СССР набрало хорошие темпы. Если в 1913 году сельским хозяйством в стране занималось, по дан­ным ОРТа, 52 758 евреев, то к концу 1925-го, несмотря на имевшие место крупномасштабные социальные катаклизмы, соответствующий показатель перевалил за 100 тыс. В 1925-1927 годах для 14 170 еврей­ских семей было выделено 325 133 гектаров свободных земель. Всего же в 1925-1928 годах в СССР на землеустройство евреев было затра­чено 22 497 468 рублей, из которых госбюджетные средства составили 4 294 608 рублей, а остальные поступили из-за границы, главным образом из США¹⁸⁸.

В то же время еврейская колонизация Палестины вследствие обострения экономических и национальных проблем в этом регио­не заметно пробуксовывала. По темпам она в четыре раза отста­вала от еврейского землеустройства в России. Дело дошло до того, что в 1927 году реэмиграция из Палестины превысила иммигра­цию на 87%. 16 мая 1926 г. в Яффе бывшие российские поддан­ные даже организовали некий «Союз возвращения на родину». И хотя 3 января 1927 г. комиссия Совета Труда и Обороны СССР приняла постановление, в котором «содействие массовой эми­грации евреев из Палестины» было признано нецелесообразным, тем не менее, например, в следующем году группе в 100 человек удалось переселиться оттуда в Крым и создать там коммуну «Воля нова»¹⁸⁹.

Оценив сложившуюся в мире ситуацию, «Джойнт», руководитель которого Джеймс Розенберг в 1926 году специально приезжал в Москву, решил сделать ставку на Россию, хотя этому и противодей­ствовало руководство ВСО, настаивавшее на бесперспективности еврейских проектов в России, в этой «стране погромов». 31 декабря 1927 г. «Агро-Джойнт» заключил с советским правительством новый трехлетний договор, который 15 февраля 1929 г. был продлен на срок до 1953 года. «Агро-Джойнт» обязался предоставить прави­тельству СССР заем в 9 млн. долларов под 5% годовых и с 17-летним сроком погашения. Еще большая сумма выделялась советской сто­роне в виде безвозмездной.финансовой помощи. Соглашение было поддержано как официальными кругами США — президентом Г. Гувером (бывшим главой АРА), так и финансовыми — Дж. Рок­феллером¹⁹⁰.

Сталина не могли не радовать эти денежные вливания в ре­конструировавшуюся советскую экономику, тем более что выгод­ная сделка с американцами была заключена в период серьезного ухудшения отношений между СССР и Великобританией, привед­шего к разрыву дипломатических отношений между ними в, мае 1927 года. Тем самым Советский Союз как бы способствовал раз-¹

витию той важнейшей в понимании Сталина тенденции в мировой политике, которую он формулировал как «обострение противо­речий между двумя гигантами империализма, между Америкой и Англией»¹⁹¹.

Однако внешнеполитический фактор лишь отчасти определял настоящее и будущее крымского проекта. В значительно большей степени его реализация зависела от дальнейшего развития полити­ческой и экономической ситуации внутри страны. В этом смысле события, происходившие в Советском Союзе в конце 20-х годов — резкое свертывание НЭПа, переход к директивной и централизо­ванной экономической модели развития, насильственная коллек­тивизация сельского хозяйства, перерождение диктатуры партии в диктатуру вождя, происходившее на фоне разгрома партийной оппо­зиции, закручивания идеологических гаек и ужесточения террора политической полиции, — вряд ли сулили благоприятную перспек­тиву крымскому эксперименту. Впрочем, и без учета этой очередной кровавой смены вех его будущее вырисовывалось весьма проблема­тичным, особенно если иметь в виду национальную структуру населе­ния Крыма на конец 1926 — начало 1927 года. Тогда на полуострове проживало всего 40 166 евреев, в том числе 3353 занятых в сельском хозяйстве. В относительных цифрах евреи составляли всего 1% от населения полуострова, в то время как русские — 44%, татары — 37, немцы — 10, болгары — 3, греки — 2,6%¹⁹². К тому же, причерномор­ские земли, на которых планировалась организация еврейской авто­номии, входили в состав двух союзных республик — РСФСР (Крым) и УССР (юг Украины), что также осложняло ситуацию. Не способст­вовало успешному развитию проекта и то, что в связи с депрессией, поразившей в 1929 году мировую экономику, объемы его финанси­рования со стороны «Агро-Джойнта» были сокращены. И это при том, что ранее даже при существенных инвестициях и трудозатратах доходность и производительность еврейских земледельческих хо­зяйств в условиях Северного Крыма (с его засушливым климатом, малоплодородными солончаковыми почвами) были чрезвычайно низкими.

Существовал и еще один, возможно, наиболее важный фактор, препятствовавший созданию еврейской автономии в Северном При­черноморье. На юге Украины, где, как и в Крыму, проводилось земле­устройство евреев, насчитывалось до 5 млн. безземельных крестьян из числа коренного населения. Если учесть, что на их глазах еврей­ские колонисты получали бесплатно земельные угодья, заграничную сельскохозяйственную технику, семена и породистый скот, тогда как им власти предлагали искать лучшую долю на обширных пространст­вах за Уралом, становятся очевидными некоторые причины, вызвав­шие взрыв массового антисемитизма в стране во второй половине 20-х годов.

ВСППЕСК АНТИСЕМИТИЗМА В ОБЩЕСТВЕ

В официальные учреждения, редакции газет и журналов тогда по­шел поток крайне эмоциональных писем. В одном из них, написан­ном неким крестьянином М.И. Калинину, были и такие слова:

«Наши сыны и братья боролись под Перекопом, десятки тысяч легло там наших братьев... и что же теперь мы видим, на наши заявления о пере­селении в Крым нам отказали и предлагают переселиться в Сибирь, чем же заслужили евреи такое внимание, что им разрешают селиться в Крыму?».

Или вот фрагмент из еще одного письма, опубликованного 24 августа 1928 г. в газете «Труд»:

«Почему евреям отпускают самые хорошие земли в Крыму*? Все равно они не будут работать, а будут сдавать земли в аренду и будут ходить, заложив руки в карманы, а русские будут на них работать».

Антисемитская волна, поднятая крымским проектом, была столь значительна, что поэт В.В. Маяковский откликнулся на эту злобу дня, выступив в ноябре 1926 года на съезде ОЗЕТа с хлестким стихо­творением «Бывало начни о вопросе еврейском...».

Возбуждению массовой юдофобии во второй половине 20-х го­дов способствовали и другие обстоятельства. Выступая в 1926 году на упоминавшемся выше съезде ОЗЕТ, М.И. Калинин попытался заглянуть в корень произошедшего тогда антисемитского перерож­дения части интеллигенции:

«Почему сейчас русская интеллигенция, пожалуй, более антисемитична, чем было при царизме? ... В тот момент, когда значительная часть русской интеллигенции отхлынула, испугалась революции, как раз в этот момент еврейская интеллигенция хлынула в канал революции, заполнила его боль­шим процентом по сравнению со своей численностью и начала работать в революционных органах управления»¹⁵¹.

П

* Под еврейские поселения отводились 2,5% пустовавших земель, v основном в засушливых районах Северного и Северо-Восточного Крыма. Даже из выделенных наркомземом Крымской АССР под еврейское пере­селение 12,8 тыс. десятин земли КомЗЕТ принял только 8,1 тыс. десятин, а от остальных площадей вынужден был отказаться из-за их полной непри­годности для земледелия.

о мнению Ю. Ларина, выпустившего в 1929 году довольно объемный труд «Евреи и антисемитизм в СССР», существенным фак­тором, провоцирующим антисемитизм, являлась сложившаяся к этому времени социальная структура еврейства, обусловливавшая неизбежность его конкуренции с остальным населением. Скажем, в государственных и общественных учреждениях работало почти 30% трудоспособных евреев, или 8% от всех советских служащих. Но еще более разительным было присутствие евреев в сфере свобод­

ной торговли, которая в массовом сознании ассоциировалась со спекуляцией, различными махинациями и нечестным промыслом. Непропорционально широкое участие евреев в частном секторе при НЭПе было обусловлено в первую очередь тем, что они наработали богатый опыт выживания в этой сфере еще со времен Российской империи, когда в неблагоприятных для этой национальности соци­альных условиях мог преуспеть только человек исключительной деловой хватки и изворотливости. Поэтому «новая буржуазия» в СССР в 20-е годы оказалась в значительной мере еврейской. В декабре 1926 года каждый пятый частный торговец страны был евреем, а всего в эту сферу было вовлечено 125 тыс. евреев. В торговом бизнесе Москвы им принадлежало 75,4% всех аптек, 54,6% парфюмерных магазинов, 48,6% магазинов тканей, 39,4% галантерейных магазинов. Из 2469 крупных столичных нэпманов 810 были евреями. В западных районах страны доля предпринимателей-евреев в частной торговле была еще более значительной: на Украине — 66%, в Белоруссии — 90%. Другими традиционными для евреев занятиями были кустар­ный промысел и ремесленничество. На конец 1926 года в этих сферах было задействовано 216 тыс. евреев, что составляло 40% от общего количества кустарей и ремесленников страны. Негативную общест­венную реакцию провоцировал и сравнительно высокий уровень представительства евреев в высших учебных заведениях. В РСФСР на начало 1927 года доля студентов-евреев в педагогических вузах составляла 11,3% , в технических — 14,7, медицинских — 15,3, худо­жественных — 21,3%¹⁹⁴.

Поскольку частнопредпринимательская деятельность квалифи­цировалась властями как пережиток капитализма и основная форма эксплуатации человека человеком, многие евреи оказались тогда в положении социальных изгоев: их, в отличие от других безработ­ных, не регистрировали на биржах труда, дети «буржуазии» не при­нимались в вузы. Две трети еврейского населения в местечках, нося на себе клеймо «эксплуататорский элемент», были лишены избира­тельных и других гражданских прав и превратились в так называ­емых «лишенцев». На Украине доля таковых среди евреев составляла 29,1%, тогда как среди остального населения — 5,4%. Характеризуя ситуацию конца 20-х годов, когда госсектор стал решительно вытес­нять из экономики частное предпринимательство, экономист-эмигрант Б.Д. Бруцкус отмечал, что «борьба советской власти с частным хо­зяйством и его представителями является в значительной мере борь­бой против еврейского населения». В 1928 году в Белоруссии до 72% местечковых евреев, лишившись традиционных занятий (ремеслен­ничество, кустарничество и пр.), не работало, существуя на случай­ные мизерные доходы (4-6 рублей в месяц). Нищета же способ­ствовала росту преступности в еврейской среде, что также подпиты­вало антисемитские настроения¹⁹⁵.

В какой-то мере антиеврейские настроения провоцировали и низкий в целом уровень жизни населения, и почти общая бытовая неустроенность. В письме одного москвича, датированном ноябрем 1925 года, читаем:

«Проклятый квартирный вопрос так и не могут разрешить... Все пере­полнено евреями. Для нас помещения нет, а для них моментально готова комната»¹*⁶.

Обострение в 1927 году внешнеполитической ситуации (раз­рыв советско-английских дипломатических отношений, убийство в Польше полпреда П.Л. Войкова) еще более подогрели в обществе все те же негативные эмоции. Тогда официальная Москва заговорила о подготовке Западом новой интервенции против Советской России. В связи с чем, как констатировалось в одной из сводок ОГПУ, «наблюдалась активизация черносотенных элементов». На собраниях рабочих, протестовавших против убийства Войкова, звучали и такие реплики: «Мы воевать не пойдем, пусть жиды идут». В отличие от дореволюционного времени, когда в рабочей среде антисемитизма почти не наблюдалось, в 20-е годы эта разновидность национальной ненависти проникла на очень многие заводы и фабрики. Возникно­вение такого феномена было связано с тем, что в период массовой безработицы, характерной для НЭПа, перебравшиеся из местечек в города евреи стали трудоустраиваться в производственной сфере. В результате обострилась конкурентная борьба за рабочие места, а в более или менее массовом обыденном сознании закрепилось суж­дение о том, что евреи «хлеб отнимают»¹⁹⁷.

Пришедшиеся на 1927 год решающие схватки Сталина и его единомышленников с партийной оппозицией тоже не обошлись без антиеврейских проявлений. Повторяя потом многократно, что «антисемитизм поднимал голову одновременно с антитроцкизмом», Троцкий отмечал случаи в Москве, когда на заводах- рабочие чуть ли не открыто заявляли, имея в виду оппозиционеров: «Бунтуют жиды»¹⁹⁸. За всем этим, по его мнению, стоял Сталин, настраивав­ший таким образом трудящихся против оппозиции. Однако приво­димые в эмоциональной публицистике Троцкого факты, которых, кстати, не так уж много, либо не поддаются однозначной трактовке (как, например, «антисемитское» заявление Сталина о том, что «мы боремся против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому, что они евреи, а потому, что они оппозиционеры»), либо сомнительны в смысле их достоверности. Так, Сталин обвинялся в том, что в ходе процесса над Зиновьевым и Каменевым в 1936 году якобы распоря­дился раскрыть в официальных документах их еврейские фамилии¹⁹⁹. Однако это не подтверждается материалами суда, опубликованными в советской печати. Впрочем, если даже в смертном приговоре по делу Зиновьева и Каменева и были бы упомянуты их настоящие фамилии,

это вряд ли можно считать бесспорным доказательством антисеми­тизма Сталина*.

Тем не менее из этого не следует, что Сталин не использовал анти­семитизм в качестве политического инструмента. Но при всей своей беспринципности и неразборчивости в средствах диктатор разыгры­вал еврейскую карту отнюдь не так грубо и топорно, как пытался изобразить Троцкий, который, считая себя выдающимся революцио­нером-марксистом XX века, стремился к максимальной дискредита­ции своего главного политического противника и потому не упускал случая, чтобы наградить того такими, например, уничижительными эпитетами, как «наиболее выдающаяся посредственность нашей партии», «упорный эмпирик, лишенный творческого воображения», «политический кругозор» которого «крайне узок», «теоретический уровень совершенно примитивен»²⁰¹.

Потерпев в конечном итоге в битве за власть Поражение от Ста­лина, Троцкий, естественно, предпочитал объяснять свое фиаско ка­кими угодно причинами, только не собственными ошибками и упуще­ниями, а также не достоинствами своего главного соперника. Будучи не в состоянии абстрагироваться от перманентного политического противоборства с ним, он не мог, разумеется, объективно оценить его личность, хотя в характеристике отдельных деталей психологического портрета и поведения диктатора демонстрировал порой удивительную точность и глубину мысли. Думается, прав был во многом меньшевик-эмигрант Н.В. Валентинов, когда утверждал, что «Троцкий, защищая и прославляя самого себя, в своих мемуарах дает многому совершен­но искаженное представление (выделено в тексте. — Авт.)»²⁰¹.

В

* Примечательно, что руководитель Американской сионистской орга­низации и Всемирного еврейского конгресса С. Уайз отказался участвовать в работе комиссии по расследованию московских процессов, созданной сто­ронниками Троцкого в феврале 1937 года в Нью-Йорке, мотивируя это тем, что Троцкий ведет себя недобросовестно, поднимая в связи с процессами, названными им «превентивной гражданской войной», еврейскую тему. «Если и другие его обвинения, — заявил Уайз, — столь же беспочвенны, как его жалоба по поводу антисемитизма, ему вообще нечего сказать» (200).

прочем, разобраться в делах и поступках такого искусного лице­дея, как Сталин, человека, тщательно скрывавшего свое истинное лицо под той или иной маской, было под силу лишь очень немногим из его современников. Он был поистине человеком-оркестром, исполь­зовавшим все возможные инструменты в своей политической игре. И потому ему удавалось одинаково естественно и убедительно вы­глядеть в таких вроде бы взаимоисключающих образах, как револю­ционер-интернационалист и новоявленный охранитель патриотиче­ских ценностей. Так кем же был на самом деле Сталин? Человеком, искренне преданным идеалам революции и ее вождю — Ленину, как прокламировала советская пропаганда, или тайным могильщиком

Октября, термидорианцем, как утверждал Троцкий? Думается, он не был ни первым и ни вторым, а принадлежал к тому типу вождей, которых принято называть лидерами «третьей силы», то есть являлся типичным цезаристом-прагматиком, действовавшим исходя из ана­лиза текущей ситуации и одинаково легко изменявшим любым поли­тическим партнерам, сохраняя приверженность только собственным властным амбициям. Предпочитая действовать решительно и жестко, Сталин не был инертен в следовании какому-либо политическому курсу, в любой момент он в зависимости от обстоятельств готов был круто изменить его направленность и содержание. Как будто о Ста­лине сказал задолго до его рождения император Александр I: «Тонок, как игла, остер, как бритва, и изменчив, как пена морская».

Поскольку доверявший только самому себе Сталин вынужден был вечно скрывать свои мысли и истинные намерения, решительность в его характере парадоксальным образом уживалась с психоло­гической амбивалентностью, проявившейся и в отношении к проб­леме антисемитизма, что отмечал позже, например, Н.С. Хрущев²⁰³. Вот почему так ценны те немногочисленные свидетельства современ­ников вождя, в которых он предстает в истинном свете.

Достаточно рельефный образ ловкого интригана, тайно прибегав­шего ради достижения своих политических целей к такому грязному методу, как антисемитская провокация, вырисовывается в документе, вышедшем из-под пера коммуниста-политэмигранта А.В. Гроссмана. 13 октября 1927 г. он направил в столичный Замоскворецкий райком партии заявление, в котором обвинил лидера «контрреволюционной децистской организации» Т.В. Сапронова в том, что на одном из со­браний оппозиционеров тот поделился следующим воспоминанием:

«Однажды говорил я со Сталиным, и вдруг он мне говорит со свойствен­ным ему грузинским акцентом: «Большой антисемитызм!». Я (Сапронов. — Авт.) спрашиваю Сталина: «А что же делать?». На это Сталин отвечает коротко: «Слишком много евреев в политбюро. Надо их выбросить. Вот такой русский человек, как ты, должен быть представлен в политбюро», — сделал мне комплимент Сталин»²⁰⁴.

Т

* Например, в одном из писем Н.В. Валентинова к Б.И. Николаевскому читаем: «Из бесед с Рыковым могу сообщить, как он возмущался антисеми­тизмом Сталина, говорившего, что «мы теперь всех жидков из Политбюро удалили». После устранения из политбюро Троцкого, Каменева, Зиновьева в народе родилась острота: «Раньше в политбюро пахло чесноком, а те­перь — шашлыком» (205).

рудно однозначно утверждать, был ли в действительности та­кой разговор между Сталиным и Сапроновым (тем более что он происходил с глазу на глаз) и не выдумал ли его последний, чтобы дискредитировать своего политического противника. Но учиты­вая, что подобные свидетельства исходили и от других лиц*, мож­

но с большой долей уверенности говорить о достоверности этого факта.

Используя антисемитизм как некое тайное оружие в верхушечной борьбе за власть, причем в строго дозированном виде, Сталин, как это ни парадоксально звучит, отнюдь не «формально», как утверждал тот же Хрущев, боролся с открытыми проявлениями бытовой юдо-фобии. И тут он руководствовался не столько античной абстрактной мудростью о Юпитере и быке, сколько злободневным соображением, что рядовой обыватель, проклинавший в 20-е годы евреев, часто имел в виду не столько саму эту национальность, сколько отождествляе­мую с нею ненавистную ему советскую власть. Проявлялось это и в открытой форме, когда из темных и невежественных слоев народа*, еще далеко не вышедших из-под остаточного влияния дореволю­ционной черносотенной пропаганды, неслись такие вот призывы: «Бить коммунистов и жидов, доведших страну до гибели», «Даешь войну, вырежем евреев, а потом очередь за коммунистами»²⁰⁷.

Недовольств.о «еврейским засильем» в ключевых общественно-политических институциях страны широко распространилось не только в социальных низах, но и в определенных (прежде всего «поч­веннических») кругах старой интеллектуально-культурной элиты, ратовавшей за «сохранение национального лица России». Анти­еврейские лозунги широко использовались и основными силами анти­советского подполья, от монархистов до анархистов. Вот почему Сталин не мог допустить разгула антиеврейской народной стихии. Как и Александр III, не испытывавший добрых чувств к евреям, но силой оружия быстро подавивший погромный разгул 1881 года, вождь не мог не осознавать, что массовый антисемитизм, способный по­родить хаос и анархию в стране, — серьезная угроза власти. Поэто­му, выступая в декабре 1927 года на XV съезде ВКП(б), он счел необходимым акцентировать внимание делегатов на опасности проникновения антисемитизма в рабочую среду и партию:

«У нас имеются некоторые ростки антисемитизма не только в известных кругах средних слоев, но и среди известной части рабочих и даже среди некоторых звеньев нашей партии. С этим злом надо бороться, товарищи, со всей беспощадностью».

Н

* К 1930 году в стране насчитывалось еще около 30% неграмотных, о чем доложил Сталин на XVI съезде партии (206).

а том же съезде в поддержку этого призыва высказался верный соратник Сталина, председатель ЦКК ВКП(б) и нарком РКИ СССР Г.К. Орджоникидзе, приведший в своем отчете подробные данные о национальном составе государственных служащих и сделавший на их основании вывод о том, что «аппарат в своем огромном большин­стве состоит из русских» и потому «всякие разговорчики о еврейском засилье и т.д. не имеют под собой никакой почвы»²⁰⁸.

Еще раньше, 26 августа 1926 г., в Агитпропе ЦК состоялось спе­циальное совещание, обсудившее меры борьбы с антисемитизмом прежде всего в рядах ВКП(б), которую вследствие начавшегося с 1924 года массового наплыва в ее ряды льнущей к власти молодежи мещанско-крестьянского происхождения (так называемый «ленин­ский призыв») достаточно серьезно поразил этот социальный недуг. Выступивший на совещании журналист М.Е. Кольцов подчеркнул, что искоренить антисемитизм в стране можно, только уничтожив его вначале в партии, «где он носит характер мелкобуржуазного уклона». Взявший вслед за ним слово Смидович упрекнул присут­ствовавшего здесь же заместителя председателя ОГПУ М.А. Трилис-сера в том, что его ведомство не борется с антисемитизмом в партии. Тот же парировал: «ГПУ не наблюдает за партийцами». На что вклю­чившийся в дискуссию Ларин заметил, что антисемитизм отмечается и среди сотрудников ОГПУ.

По итогам совещания было принято решение подготовить проект постановления ЦК о борьбе с антисемитизмом. Кроме того, руко­водством Агитпропа была направлена в секретариат ЦК объемная записка, в которой рисовалась следующая нерадостная картина:

«Представление о том, что советская власть мирволит евреям, что она «жидовская власть», что из-за евреев безработица и жилищная нужда, нехватка мест в вузах и рост розничных цен, спекуляция — это представле­ние широко прививается всеми враждебными элементами трудовым массам. Разговоры о «еврейском засилье»... о необходимости устроить еще одну революцию против «жидов» — эти разговоры встречаются сплошь и рядом. События внутрипартийной борьбы воспринимаются некоторыми коммуни­стами и всей обывательщиной как национальная борьба на верхах партии. В распространении антисемитизма видна направляющая рука монархиче­ских группировок, ставящих борьбу с «жидовской властью» краеугольным камнем почти всех своих листовок и прокламаций... Не встречая никакого сопротивления, антисемитская волна грозит в самом недалеком будущем, предстать перед нами в виде серьезного политического вопроса»²™.

В ходе инициированной сверху борьбы с антисемитизмом боль­шими тиражами стала издаваться соответствующая пропагандист­ская литература, а чтобы придать кампании как можно более мас­совый общественный характер, Агитпроп организовал 2 декабря в помещении Московской консерватории широко освещавшийся в печати диспут, в котором приняли участие Ларин, Смидович, Брагин, нарком здравоохранения РСФСР Н.А. Семашко и др. Один из ведущих тогдашних партийных пропагандистов Е.М. Ярославский выступил в печати с серией статей, в которых помимо лозунговых утвержде­ний о том, что «нельзя быть коммунистом, будучи антисемитом», про­звучала и мысль о том, что восприятие некоторыми рабочими оппо­зиции как рвущегося к власти еврейства есть «сползание с классовой, единственно правильной точки зрения на националистическую»²¹⁰.

В мае 1928 года Агитпроп вновь вернулся к проблеме антисеми­тизма. В ходе ее обсуждения на агитпропколлегии ЦК предлагалось даже исключать из партии «за злостный антисемитизм». И опять было принято решение вынести этот вопрос на рассмотрение руко­водящих органов ЦК, однако, как и раньше, до этого дело так и не дошло. Тем не менее после того как в начале ноября, накануне оче­редной годовщины Октябрьской революции, наряду с другими глав­ными лозунгами политического момента в газетах опубликовали призыв к борьбе с антисемитизмом, к кампании были подключены и «приводные ремни партии»: ЦК ВЛКСМ, ВЦСПС и всесоюзным слетом пионеров были приняты соответствующие обращения к обще­ственности. Пустили в ход и пропагандистскую артиллерию глав­ного калибра. В сентябре 1929 года великий пролетарский писатель и давний защитник гонимого еврейства Максим Горький, утверж­давший, что антисемитизм — это религия дураков, опубликовал в «Правде» статью, в которой негодовал по поводу распространения антисемитских листовок в преддверии 12-й годовщины Октября. А в 1930 году он заявил: «Антисемитизм у нас резко усилился. Против него нужно бороться»²".

С 1927 года в Москве на русском языке стал издаваться журнал «Трибуна», который был задуман как рупор советской еврейской общественности и источник информации о жизни евреев в СССР и за рубежом. В течение последующих пяти лет в его номерах детально фиксировались все случаи проявления антисемитизма в Советском Союзе.

Размах пропагандистского наступления на антисемитизм был столь впечатляющ, что даже СМ. Будённый, командовавший в годы гражданской войны Первой конной армией (участвовавшей, кстати, не только в крупных битвах, но и в еврейских погромах), заявил тогда: «Хочу быть членом ОЗЕТа, потому что замечаю антисемитизм»²¹².

Не остались в стороне и карательные органы. Квалифицируя в соответствии с законом действия по возбуждению ненависти на национальной почве как государственное преступление, ОГПУ не только организовало сбор агентурной информации о проявлениях антисемитизма во всех слоях советского общества, но и произво­дило показательно-устрашающие аресты представителей наиболее социально активной почвеннической интеллигенции. Еще в ноябре 1924 года возникло так называемое дело «Ордена русских фашистов», по которому были взяты под стражу 13 человек. Главой «вскры­того» «тайного общества» был объявлен друг поэтов С.А. Есенина, С.А. Клычкова и П.В. Орешина начинающий литератор А.А. Ганин, который в написанных им незадолго до ареста тезисах провозгласил себя и своих единомышленников русскими националистами, восстав­шими против коммунистическо-еврейской власти. Один из пунктов программы «ордена», между прочим; предусматривал «переселение

евреев на свою родину в Палестину». 30 марта 1925 г. Ганин вместе с шестью подельниками был расстрелян. Были также репрессированы и участники группировки эсеровского толка «Центр», призывавшие к борьбе с еврейским засильем» во властных структурах...

Во введенный в действие в 1926 году Уголовный кодекс была включена статья 59⁷, гласившая, что «пропаганда и агитация, на- ' правленные к возбуждению национальной и религиозной вражды или розни... влекут за собой лишение свободы на срок до двух лет», а «те же действия в военной обстановке или при массовых волне­ниях — лишение свободы на срок не ниже двух лет, с конфискацией всего или части имущества, с повышением, при особо отягчающих обстоятельствах, вплоть до высшей меры социальной защиты — расстрела с конфискацией имущества». Правда, на практике эта статья применялась не часто. Ибо если антисемитские проявления квалифицировались правоохранительными органами как полити­ческое деяние, то в действие вступала статья 58-10 (антисовет- < екая пропаганда и агитация), а если как преступление на бытовой почве, то руководствовались постановлением пленума Верховного суда РСФСР от 28 марта 1930 г., согласно которому «выпады в отношении отдельных лиц, принадлежащих к нацменьшинствам, на почве личного с ними столкновения» должны караться по статьям о нанесении оскорбления (ст. 159) или о хулиганстве (ст. 74)²¹³.

Достигнув своего апогея в 1929 — начале 1930 года, кампания борьбы с антисемитизмом затем стала ослабевать, пока не сошла на нет в 1932 году, что было обусловлено не только началом процесса «патриотизации» идеологии, но и тем, что значительно укрепивше­муся к тому времени режиму власти уже не составляло большого труда сначала пресечь открытые проявления антиеврейских настрое­ний, а затем прекратить (якобы в интересах консолидации общества) публичное обсуждение и самой проблемы антисемитизма. Активно использовались и экономические рычаги: в рамках перехода от нэповской экономики к командно-плановой была ликвидирована в директивном порядке безработица, а значит устранена чреватая мно­гочисленными конфликтами на национальной почве ожесточенная конкуренция в сфере труда. Нейтрализации антисемитизма в рабочей среде способствовало еще и то обстоятельство, что в ходе развернув­шейся широкомасштабной индустриализации страны в народное хозяйство вовлекалось (главным образом путем вербовки рабочей силы в сельской местности) множество представителей таких нацмень­шинств, которые в большинстве своем не владели русским языком и еще больше, чем евреи, выделялись по своему внешнему облику, культуре и традициям на фоне основного славянского населения. Поэтому они теперь становятся главными объектами травли обыва­телей-шовинистов.

Что касается верхов, то, будучи диктатором-популистом и чутко прислушиваясь поэтому к так называемому гласу народа, требовав­шему очередных жертвоприношений, Сталин предпринял в «пере­ломные» 1929-1930 годы ряд утолявших антисемитский зуд плебса репрессивных акций, направленных главным образом против нэпма­нов и спекулянтов из еврейской среды. 1 апреля 1929 г. ЦК, например, приказал ОГПУ «арестовать в ближайшие дни 100-150 заведомых спекулянтов* по Москве, являющихся фактически организаторами паники на рынке потребительских товаров и «хвостов», и выслать их в далекие края Сибири»²¹⁴. Позднее Москву и другие крупные города страны захватила так называемая «золотуха» — кампания по насильственному изъятию золота, валюты и драгоценностей у бывших «эксплуататоров», среди которых было немало прежних нэпманов еврейского происхождения. Все началось с того, что, ссы­лаясь на необходимость сбора средств на индустриализацию, власти предложили населению обменять хранившиеся у него ценности на облигации госзайма. Однако добровольно расстались с таковыми далеко не все. И тогда партия подключила к делу ОГПУ, которому политбюро среди прочих давало такого рода указания:

«...Продолжить срок работы ОГПУ по сбору валюты до 1 апреля [1930 г.] с тем, чтобы собрать к этому времени 2500 Тыс. рублей в валюте».

«

* Характерно, что предусмотренная уголовным кодексом статья, карав­шая спекуляцию, называлась в народе «еврейской статьей».

Сбором валюты» или, точнее, ее выбиванием путем массовых арестов занималось экономическое управление (ЭКУ) ОГПУ. Перво­начально, чтобы принудить арестованных к сдаче сокрытых ценно­стей, сотрудники этого управления применяли угрозы, шантаж, пытки жаждой, лишением сна и изнурительными допросами. Однако потом в ход были пущены различные изощренные методы, воздействовав­шие главным образом на психику узников. Как вспоминал непосред­ственно участвовавший в этой кампании бывший сотрудник эконо­мического отдела московского постпредства ОГПУ М.П. Шрейдер, руководство ЭКУ из числа евреев (начальник Л.Г. Миронов, его ближайший помощник М.О. Станиславский и др.) дало указание следователям провести с арестованными «валютчиками» еврейского происхождения душеспасительные беседы о том, что их деньги пойдут на созидание нового общества, где не будет места антисемитизму. В случае, если и это не давало искомого результата, в ход шел еще более тонкий прием: исполнение специально приглашенными музы­кантами трогательных национально-религиозных мелодий («Плачь Израиля», «Кол нидре» и др.). Это дьявольское средство воздействия на струны еврейской души действовало, как правило, безотказно²¹⁵.

Благодаря устранению из советской повседневности так назы­ваемого нэпманства, которое в обывательском сознании ассоцииро­валось с еврейством, «ласти удалось значительно притушить анти­семитские настроения в обществе, которые рассматривались ею как дезорганизующие и деструктивные. В определенной мере та же цель преследовалась в ходе репрессий против обвиненных во вредитель­стве «буржуазных специалистов», среди которых также было немало евреев. Наиболее жестокая расправа такого рода произошла осенью 1930 года. 22 сентября «Известия» сообщили об аресте, а через три дня уже о казни 48 крупных советских специалистов — «участников вредительской организации в области снабжения населения продук­тами» и «организаторов голода в СССР». Эта варварская акция, жертвами которой стали и восемь евреев, вызвала бурю возмущения на Западе. 12 октября по инициативе экономиста Б.Д. Бруцкуса, высланного в 1922 году из СССР, 86 немецких интеллектуалов, в том числе такие известные общественные деятели, как Альберт Эйн­штейн и Томас Манн, выступили с протестом. В ответ советские власти использовали свой главный в противоборстве с Западом про­пагандистский козырь: 11 декабря Максим Горький заклеймил в «Известиях» западных «гуманистов», вставших на сторону «сорока восьми преступников, организаторов пищевого голода в Союзе Советов...». И надежды большевиков, сделавших ставку на высокий авторитет русского писателя в зарубежных лево-либеральных кру­гах, полностью оправдались. Первым дрогнул Эйнштейн, снявший свою подпись под протестом, заколебались и другие, после чего начатая было кампания осуждения советского государственного террора сама собой сошла на нет²¹⁶.

Несмотря на свертывание пропагандистской кампании борьбы с антисемитизмом в начале 30-х, в последующие годы это зло все же продолжало открыто осуждаться общественностью и преследоваться в партийном и судебном порядке, но уже не как политическое, а как социально-бытовое явление, носящее единичный личностный харак­тер. Скажем, 10 мая 1935 г. снятому месяцем ранее с поста началь­ника Управления комендатуры Московского Кремля Р. А. Петерсону пришлось объясняться перед секретарем партколлегии Комиссии партийного контроля (КПК) при ЦК ВКП(б) М.Ф. Шкирятовым, почему, будучи комендантом Кремля, он, по словам одного из быв­ших его сотрудников, говорил, что при подборе на службу по охране рабоче-крестьянского правительства «не нужно принимать нацменов, главным образом евреев», само наличие которых-де возбуждает антисемитские настроения среди красноармейцев. А 24 мая того же года в «Правде» появилась статья, обвинявшая поэта П.Н. Васильева в антисемитской выходке, направленной против его коллеги по перу Д.М. Алтаузена. Этот инцидент широко обсуждался тогда общест­венностью и завершился тем, что Васильева приговорили к полуто­

pa годам тюрьмы. В дальнейшем суды все реже и реже наказывали за подобные вещи, а с конца 40-х годов, с началом массированной кампании борьбы с космополитизмом и еврейским буржуазным на­ционализмом, официальное преследование за антисемитизм факти­чески прекратилось совсем.

БИРОБИДЖАНСКАЯ АПЬТЕРННТИВА

То обстоятельство, что борьба государства с антисемитизмом посте­пенно оборачивалась репрессиями против самих же евреев, воспри­нималось созидавшимся Сталиным аппаратом отнюдь не как неле­пый парадокс, а как своеобразная диалектика жизни, ибо наверху с годами крепло убеждение, что массовую юдофобию порождает не столько шовинизм, сколько провоцирует сама еврейская обществен­ная активность.

В зачаточном виде такой «диалектическо»-номенклатурный под­ход проявился уже в общественно бурном 1927 году, когда исподволь началось свертывание еврейского землеустройства в Крыму. И хотя в этом случае власти действовали исподволь и осторожно (чтобы не лишиться финансовой подпитки, получаемой от «Агро-Джойнта»), тем не менее их намерение «прикрыть» южный проект отчетливо обозначилось, когда 8 апреля ЦК ВКП(б) объявил Ларину выговор и вынудил его вскоре сложить полномочия председателя ОЗЕТа. Поводом к принятию такого решения послужили обострение хрони­ческой болезни* Ларина, а также его «безответственное выступле­ние» на всекрымском съезде ОЗЕТ 15 октября 1926 г. с обвинениями в адрес В. Ибраимова²¹⁷. Правда, потом выговор сняли, так как 15 января 1928 г. последний был арестован по подозрению в шпион­ской деятельности в пользу Турции и 28 апреля расстрелян**.

О

* Ларин был инвалид с детства и страдал прогрессирующей атрофией мускулов.

** Официально Ибраимову было предъявлено обвинение в организации убийства революционера, партизана Гражданской войны, и растрате круп­ной суммы денег. Постановлением президиума Верховного суда РСФСР от 20 июня 1990 г. дело В. Ибраимова было прекращено за отсутствием со­става преступления.

тмена партийного взыскания как будто окрылила Ларина, который опять, исполненный надежд и решимости, попытался вдох­нуть новую жизнь в свое детище — еврейский Крым. Он участвует в подготовке постановления президиума ВЦИК от 13 августа, Кото­рым был окончательно определен размер крымских земель, выделяе­мых под еврейскую колонизацию. Но поскольку отведена была более чем скромная территория — примерно 2,5% пустовавших засушли­вых земель полуострова, Ларин в мае 1929 года направил в ЦК пред­

ложение о выделении КомЗЕТу в степном Крыму дополнительных земель (235 тыс. гектаров), ставших бесхозными в связи с произве­денным там раскулачиванием, а также предпринятым переселением немецких колонистов в их национальную республику в Поволжье. Кроме того, Ларин для этой же цели предложил провести осушение 125 тыс. гектаров территории озера Сиваш, а также настаивал на закреплении за КомЗЕТом всех земельных переселенческих фон­дов на Таманском полуострове для создания там хлопкового хо­зяйства²¹⁸.

Однако новая инициатива Ларина была отвергнута в верхах. Максимум, на что пошли власти РСФСР и УССР, было создание в 1927-1930 годах еврейских национальных районов: трех — на юге Украины и двух — в Крыму.

В дальнейшем роль этого региона в решении еврейского вопроса в СССР неуклонно падала, чему в немалой степени способствовали и проблемы, возникшие в ходе начавшейся коллективизации. Ситуа­ция особенно осложнилась после того, как 10 декабря 1930 г. в ЦК обратился секретарь Крымского обкома партии Е.И. Вегер, кото­рый сетовал на «засоренность» еврейских переселенцев «социально-чуждыми элементами», что подкреплялось следующими данными: в составе 1046 семей, прибывших в 1930 году в Джанкойский район, оказался 531 «лишенец». Вина за это возлагалась на КомЗЕТ, работ­ники которого, по мнению крымского партийного руководства, не увидели «обострения классовой борьбы в деревне» и считали, что «кулака в еврейской деревне нет». КомЗЕТ обвинялся также в том, что «фактически сдал свои позиции «Агро-Джойнту» — «капитали­стической американской организации». «В результате,—возмущался Вегер, — получается дикая картина, когда местные работники КомЗЕТа совместно с «Агро-Джойнтом» выступают в качестве защитников еврейских переселенцев от советской власти и партии, проводящих хлебозаготовки и собирающих налоги»²¹⁹.

Для разбора этого «сигнала» была создана специальная комис­сия под председательством А.С. Енукидзе, который занял в общем-то благожелательную позицию в отношении КомЗЕТа. Пытаясь защитить Смидовича и других руководителей этой организации, он включил в комиссию Ларина, подготовившего обстоятельную записку о шестилетней работе КомЗЕТа в Крыму и отметившего в качестве его достижений то, что площадь пашни еврейских хозяйств на полуострове выросла за это время в 20 раз, составив к 1930 году 94 тыс. гектаров, то есть 10% от всех посевов.

О

* Инициатор изгнания евреев из Испании в 1492 году.

днако Л.М. Каганович, который в ту пору верховодил в аппа­рате ЦК, был настроен явно против КомЗЕТа. Подобно главе ис­панской инквизиции Торквемаде*, в жилах которого также текла

еврейская кровь, он готов был порой пожертвовать соплеменниками, чтобы доказать собственную правоверность. Выступив на заседании комиссии, Каганович заявил без экивоков: «Я считаю, что. в Ком-ЗЕТе имеются элементы сионизма...». На помощь Смидовичу и дру­гим сторонникам крымской аграризации евреев невольно ( а может быть, и вольно) пришел д-р Розен, когда 30 января 1931 г. направил в адрес КомЗЕТа резкое по тону послание, гласившее:

«Усилившаяся в последнее время активная агитация против работы в СССР иностранных общественных организаций, в частности «Агро-Джойнта», принявшая особенно резкие формы на последнем съезде ОЗЕТ, вызвала большое недоумение в США. Эта агитация чрезвычайно затруд­няет нашу работу здесь и может сделать ее совершенно невозможной... Быть в положении «терпимой» организации для нас совершенно неприем­лемо. Мы вынуждены просить КомЗЕТ сообщить нам специально, как от­носится в настоящее время Правительство к работе нашей организации в СССР с тем, чтобы мы могли информировать по этому вопросу наше прав­ление в Нью-Йорке»²²⁰.

Немедленно по получении этого демарша КомЗЕТом он был переправлен советскому руководству, в то время очень дорожив­шему американской технической и финансовой помощью, тем более что с США еще не были установлены дипломатические отношения. Возможно, поэтому принятое 1 февраля решение ЦК по КомЗЕТу оказалось не слишком жестким. Ему предлагалось «укрепить» собст­венные кадры, а также совместно с Крымобкомом, чье^х мнение в вопросе переселения евреев было названо правильным, предписы­валось, наращивая общие усилия по коллективизации, «усилить ра­боту по классовому расслоению в еврейской деревне» и «очистить местные органы КомЗЕТа от элементов, защищающих кулака и ска­тывающихся к шовинизму».

Известный своим относительным либерализмом Смидович, кото­рого Сталин подозревал в симпатиях к Бухарину и другим «правым», вынужден был после этого как-то приноравливаться к ужесточав­шимся условиям политической жизни. 1 июля он следующим обра­зом отчитался перед ЦК:

«За зиму 1930/31 года раскулачено во Фрайдорфском районе 280 дворов, из них 6 евреев-переселенцев; выслано 44 семьи, в том числе одна еврейская. Степень коллективизации в Крыму еврейских хозяйств — 97%»²²¹.

В последующие годы роль Крыма в аграризации евреев продол­жала падать. Особенно это стало заметным после смерти в 1932 году Ларина, прах которого по указанию Сталина был замурован после пышных похорон в кремлевскую стену. Такую почесть Ларин заслу­жил исключительной преданностью вождю, возможно, обусловлен­ной стремлением искупить свое меньшевистское прошлое. Умирая, °н сказал жене:

«Передай привет товарищу Сталину, я всегда любил и ценил его. Я всегда был верен партии, и Сталин не подозревает, что за него готов был всегда умереть»²²².

За все годы переселения в Крым туда было направлено 47 740 ев­реев, однако на начало 1939 года в тамошнем сельском хозяйстве из них продолжали работать только 18 065. А всего на полуострове перед войной проживало 65 452 еврея, что составляло 5,8% от общего его населения²²³.

Т

* В этом регионе были обнаружены богатые залежи графита, золота, марганцевой и железной руд.

о, что крымская еврейская автономия так и не была создана, объясняется прежде всего тем, что еще весной 1927 года в качестве альтернативы ей было избрано переселение евреев на Дальний Восток. Этот вариант решения еврейского вопроса в СССР пред­ставлялся тогда сталинскому руководству оптимальным, особенно в пропагандистском плане. Во-первых, евреям как бы предоставля­лась реальная возможность национально-государственного строи­тельства, что называется, с чистого листа, на необжитой, но собст­венной территории и превращения в перспективе в соответствии со сталинским учением в полноценную социалистическую Нацию. Во-вторых, радикально решалась проблема трудоустройства десят­ков тысяч разорившихся и оказавшихся безработными вследствие свертывания НЭПа еврейских торговцев, кустарей и ремесленников, которые теперь могли помочь государству в решении важных Эконо­мических* и военно-стратегических задач на отдаленной и неосвоен­ной территории. В-третьих, в отличие от Крыма дальневосточный регион находился на значительном удалении от центров мировой политики, и Сталин мог без особой оглядки на внешний мир ставить там свои национальные эксперименты. Наличие там по соседству, на другой стороне советско-китайской границы, поселений казаков-эмигрантов власти в СССР не смущало. Наоборот, это вос­принималось ими как весьма удачное обстоятельство: ведь благодаря присутствию евреев, мягко говоря, не симпатизировавших бывшим белогвардейцам, надежность охраны границы могла только уси­литься. В-четвертых, поскольку начиная с 1927 года вооруженные силы Японии все активней вмешивались во внутренние дела бурлив­шего от внутренних распрей Китая и в 1931 году начали оккупацию его северо-восточной провинции Маньчжурии, советское правитель­ство должно было укрепить общую обороноспособность Приамурья, в том числе и за счет переселения туда евреев. В-пятых, дальнево­сточный проект в отличие от крымского не только не стимулировал рост антисемитизма, но, наоборот, благодаря перемещению евреев из густонаселенной европейской части СССР, с ее исторически сло­жившимися очагами юдофобии, в почти безлюдный край достига-

лось сокращение масштабов этой социальной болезни. И, наконец, захвативший страну с конца 20-х годов пафос индустриализации сделал как бы «немодным» решение еврейского вопроса аграрным способом, который, как уже было сказано выше, в условиях Крыма показал свою экономическую несостоятельность, так как был сопря­жен с крупными финансовыми издержками. К тому же после разгрома «правых» аграризация как бы ассоциировалась с осужденной партией «бухаринщиной».

Учитывая эти и другие моменты и соображения экономической, пропагандистской и политической целесообразности, руководство страны постановлением СНК СССР от 28 марта 1928 г. удовлетво­рило подготовленное КомЗЕТом ходатайство о закреплении за ним примерно 4,5 млн. гектаров приамурской полосы Дальневосточного края и санкционировало начало массового переселения туда евреев. Произошло это после предварительного признания обнадеживаю­щими результатов проектно-изыскательных работ побывавшей там в 1927 году экспедиции КомЗЕТа во главе с агрономом Б.Л. Бруком. Планировалось в течение первых пяти лет переместить на новое место 12-15 тыс. хозяйств, а потом довести их количество до 35-40 тыс. Вскоре в район железнодорожной станции Тихонькая, где началось строительство города Биробиджана — будущей столицы еврейской автономии, потянулись первые составы с переселенцами. Однако же­лающих добровольно отправиться в дикий таежный край с суровым климатом, девственными лесами и топкими болотами нашлось не так уж много. В 1928-1929 годах туда прибыло только 2825 евреев. Положение несколько улучшилось после того, как 20 февраля 1930 г. Диманштейн (в следующем году он возглавит ОЗЕТ, прежнее руко­водство которого делало ставку на Крым) обратился в ЦК с прось­бой санкционировать восстановление в гражданских правах тех евреев-«лишенцев», которые согласятся переселиться в Биробиджан. Уже 25 апреля ВЦИК удовлетворил это ходатайство, приняв соот­ветствующее постановление²²⁴.

Следующим шагом по пути следования дальневосточному вари­анту решения еврейского вопроса в СССР стало образование 20 ав­густа 1930 г. Еврейского национального Биробиджанского района. Тем самым для практического воплощения принималась сталинская территориальная модель формирования социалистической нации, что как бы подводило черту под многолетней дискуссией о путях к еврейскому национальному будущему. Правда, думается, что сам верховный вдохновитель этого судьбоносного решения не мог с самого начала не понимать, что еврейская мечта об обретении собст­венного национального очага вряд ли осуществима в условиях су­рового и отдаленного от центров цивилизации региона. Тем не менее планы концентрации евреев в Приамурье были впечатляющими: 60 тыс. человек — к концу первой пятилетки (к 1933 г.) и по завер­

шению второй (1938 г.) — достижение показателя в 150 тыс., при общей численности населения района в 300 тыс. Впрочем, проблема реальной достижимости этих цифр вряд ли особо волновала Сталина. Для него еврейский Биробиджан был скорее всего лишь демагоги­ческим формальным жестом, который, с одной стороны, должен был убедить советское и мировое общественное мнение в его искреннем стремлении обеспечить полноценное национальное будущее для евреев в СССР, а с другой — послужить своеобразным прикрытием его ассимиляторской политики, этой действительной цели вождя в отношении евреев и других нацменьшинств Советского Союза. Ибо если до революции Сталин открыто провозглашал ассимиля­цию прогрессивным и единственно правильным решением еврейской проблемы, то, оказавшись во главе большого многонационального государства и заботясь о своем имидже отца всех советских народов, он вынужден был на слрвах отстаивать нечто совершенно противо­положное. В написанной в 1929 году статье «Национальный вопрос и ленинизм» Сталин, критикуя «дилетанта в национальном вопросе» и сторонника ассимиляции Каутского, заявлял, что «политика ассими­ляции безусловно исключается из арсенала марксизма-ленинизма, как политика антинародная, контрреволюционная, как политика пагубная»²²⁵.

Став к концу 20-х годов полновластным хозяином в стране, по­лучившим наряду с прочим никем и ничем не ограниченную воз­можность проводить по собственному усмотрению национальные эксперименты, Сталин больше не нуждался в услугах таких в общем-то компромиссных организаций, как еврейские секции, состоявших в значительной мере из бывших бундовцев. К этому времени евсек­ций полностью исполнили определенное большевиками предназна­чение: установили пролетарскую диктатуру на «еврейской улице», помогли советской власти побороть сионистов и до минимума свести общественную значимость и влияние еврейской религии. Тем самым еврейскую массу удалось оторвать от традиционного уклада жизни и вывести на дорогу интенсивной ассимиляции. Сами же по себе евсекций не представляли для властей особой ценности, будучи в организационном плане чем-то вроде крупной аппаратной головы, управлявшей тщедушным телом рядового членского состава, объеди­нявшего в своих рядах на 1927 год всего от 2000 до 3500 человек. Тогда как в общепартийных рядах в то время насчитывалось 49 627 евреев-коммунистов²²⁶. Но самое главное, евсекций не только по своему кадровому составу, но и структурно-функциональному построению представляли собой второе издание Бунда. Не случайно в свое вре­мя Ларин обвинил руководство ЦБ ЕС в подмене большевистской национальной политики старой бундовской идеологией экстеррито-риализма и национально-культурной автономии. Произошло это после того, как в конце декабря 1926 года на всесоюзном совещании

евсекций выступил секретарь ЦБ ЕС А.И. Чемерисский, который наряду с тем, что раскритиковал поддержанный Калининым курс на образование территориальной еврейской единицы, потребовал также от сотрудников ОЗЕТа отказаться от национального идеала в виде создания еврейской автономии. Не забылось также, что верхушка евсекций вела себя довольно самостоятельно в прежние годы: в до­статочно резкой форме нападала на Сталина и только в 1924 году ЦБ ЕС, преодолев левацкий «загиб», поддержало давно введенный в стране НЭП²²⁷. '

Однако вещи, терпимые прежде, стали совершенно недопусти­мыми в 1930-м, когда в политике, идеологии и экономике советского режима четко обозначился крен в сторону ужесточения. В этих усло­виях даже сама прошлая связь евсекций с Бундом стала восприни­маться властью как некий инкубационный период развития такой страшной в ее глазах социальной болезни, как буржуазный нацио­нализм. Поэтому в ходе начавшейся 5 января реорганизации аппа­рата ЦК ВКП(б) наряду с другими национальными структурами Отдела пропаганды, агитации и печати без лишнего шума было лик­видировано и еврейское бюро (так в это время называлось ЦБ ЕС)²²⁸.

Оказавшись в одночасье низложенным, начальство евсекций вос­приняло неожиданно происшедшую с ним метаморфозу как серьез­ное предупреждение свыше. В дальнейшем бывшие руководители евсекций использовали любой повод, чтобы продемонстрировать свою преданность Сталину и безоговорочную приверженность его политическому курсу. Скажем, выступая в январе 1931 года на втором всесоюзном съезде ОЗЕТа, М.Я. Фрумкина, которая продолжала возглавлять Коммунистический университет национальных мень­шинств Запада, заявила о приоритете Биробиджана в вопросе еврей­ского переселения, поскольку-де Дальний Восток определен партией как район созидания еврейской национальной автономии²²⁹.

Между тем, несмотря на значительные усилия властей (материаль­ные и пропагандистские) по еврейскому обустройству в Биробиджане, дела там шли далеко не лучшим образом. Из 20 тыс. евреев, направ­ленных туда начиная с 1928 года, к 1934-му осталось на постоянное жительство меньше половины. Возникли проблемы и с иностранными переселенцами. Вначале международное политически левоориенти­рованное еврейство активно откликнулось на призыв Коминтерна помочь своим братьям в СССР. В 1924 году в США была создана даже специальная общественная организация ИКОР (The Organization for Jewish Colonization in Russia), которая в следующем году заключила с советским правительством договор об оказании помощи в освое­нии евреями Дальнего Востока. Тогда же она направила в Биробид­жан экспедицию во главе с профессором Чарльзом Кунцом, которая Дала заключение о том, что обследованная ими местность вполне пригодна к заселению. Массовое переселение в Биробиджан евреев

из-за границы (главным образом из Аргентины, Польши, Литвы, Палестины) началось после принятия политбюро 25 мая 1931 г. соответствующего постановления. К началу 1932-го на советский Дальний Восток прибыло 870 иностранцев, которые трудились в основном в сельскохозяйственной коммуне ИКОР. Однако уже к концу того же года более 500 человек из них уехали обратно, не сумев приспособиться к суровому таежному климату и преодолеть бытовые трудности. Следующий крупный отток иностранцев про­изошел после того, как в 1933 году на Дальнем Востоке разразился голод. Тогда Советский Союз покинул и сам профессор Кунц, а созданная им коммуна распалась²³⁰.

Чтобы не ударить в грязь лицом перед международной обще­ственностью (как «прогрессивной», так и сионистской) и вдохнуть , жизнь в чахнувший на корню проект, сталинское руководство по­шло на беспрецедентный шаг: 4 мая 1934 г. политбюро преобразо­вало Биробиджанский национальный район в Автономную еврей­скую национальную область (ЕАО), хотя ставшая вдруг «титульной» национальность была представлена на этой территории весьма незна­чительно. Примерно в to же время Калинин, принимая делегацию рабочих московских предприятий и работников еврейской печати, заявил, что «образование Еврейской автономной области подвело фундамент под еврейскую национальность в СССР»²³¹.

Принятые правительством кардинальные решения, а также нагне­тавшийся пропагандой переселенческий энтузиазм способствовали некоторому увеличению количества евреев, пожелавших переехать в Биробиджан. В 1934 году туда прибыло 5267 переселенцев из Одес­сы, Москвы, Харькова, Киева и других городов. В ЕАО началось бурное строительство областного центра, промышленных объектов, дорог и мостов. Постепенно налаживалась и культурная жизнь. Стала выходить газета на идиш «Биробиджанер штерн», редакто­ром которой 7 июля 1935 г. был утвержден Г.Л. Казакевич. Годом ранее в Биробиджане открылся Еврейский государственный театр, которому в 1936 году присвоили имя Л.М. Кагановича. «Железный нарком» путей сообщения побывал в Биробиджане в феврале того же года в ходе инспекционной поездки по Транссибу. Выступив на сове­щании областного и городского актива, он, согласно официальному сообщению, «подробно остановился на достижениях ленинско-ста-линской национальной политики и истории борьбы с различными национальными буржуазными партиями, в частности, с сионистами, бундовцами, поалейсионистами и др.»²³².

Власти не скрывали, что еврейская автономия на советском Дальнем Востоке учреждена как коммунистический ответ на проект сионистов в Палестине. 10 мая 1934 г. в «Известиях» была опубли­кована передовица, которая заканчивалась на следующей мажорной ноте:

«Не сладенькие разговоры о «земле обетованной», не националистиче­ский обман, а подлинную пролетарскую помощь дает страна строящегося социализма всем народам, ее населяющим, в том числе и еврейскому».

Э

* Правда, в 1935 году еврейская иммиграция в Палестину, достигнув своего максимума, составила 65 тыс. человек, что превратило этот регион в главное убежище от холокоста. Лидер сионистов X. Вейцман заявит в 1936 году, что от уничтожения в Европе могут спастись только два миллиона евреев, при условии, что один миллион иммигрирует в Палестину, и еще один — в другие страны.

та пропаганда, несмотря на всю ее нарочитость и ходульность, была серьезно воспринята левыми и центристскими еврейскими кругами на Западе, которые после прихода Гитлера к власти надея­лись на советскую поддержку ставшего гонимым немецкого еврей­ства, тем более что положение его усугублялось с каждым месяцем. Уже к концу 1934 года 60 тыс. евреев вынуждены были эмигрировать из Германии, и только 17 тыс. из них смогла принять Палестина*, остальные же пытались осесть в демократических странах Европы или добиться выезда в Новый Свет, прежде всего в США. Но практи­чески все эти страны, еще не оправившиеся от последствий эконо­мического кризиса, закрыли свои границы для массовой еврейской иммиграции. В таких условиях западной общественности, занимав­шейся судьбой еврейских беженцев, оставалось только надеяться, в том числе и на гуманизм советского правительства, рекламировав­шего себя защитником угнетенных народов. В какой-то мере эти упования начали оправдываться после того, как «Джойнту» удалось добиться разрешения у НКИД на переезд в Советский Союз из Германии для нескольких групп евреев, состоявших в основном из специалистов — инженеров, врачей, ученых. Чтобы изучить воз­можности массовой еврейской иммиграции в СССР, представители «Агро-Джойнта» и ОРТа побывали в Биробиджане, а по возвраще­нии оттуда высказались о его пригодности для этих целей. В Нью-Йорке, Париже и Лондоне заговорили о необходимости создания специальных фондов поддержки переселения еврейских беженцев на советский Дальний Восток, тем более что советское руководство обнародовало планы обустройства там в 1935 году 4000 семей совет­ских и 1000 семей иностранных евреев. 21 декабря 1934 г. советский полпред в Англии И.М. Майский проинформировал заместителя наркома иностранных дел Н.Н. Крестинского, что его посетил лорд Марлей и вручил меморандум, в котором содержалась просьба к советскому руководству рассмотреть вопрос о возможности размеще­ния еврейских беженцев в ЕАО. В случае положительного решения предлагалось на средства западных благотворительных организа­ций создать в Париже, Варшаве и других европейских городах со­ветские консульско-проверочные пункты для выдачи въездных виз

прошедшим отбор беженцам. В тот же день руководитель советской внешнеторговой компании в США Амторг П.А. Богданов сообщил М.И. Калинину о состоявшейся накануне беседе с председателем правления «Джойнта» Д. Розенбергом, который сравнил создание ЕАО в СССР с работой сионистов в Палестине. В ответ на открытие СССР своих границ европейским евреям, следующим в Биробиджан, он предложил переадресовать туда деньги, которые советское прави­тельство должно было уплатить «Агро-Джойнту» в счет погашения полученного ранее займа, а также пообещал организовать дополни­тельный сбор средств, обратившись к таким богатейшим семействам Америки, как Варбурги, Розенвальды и Леманы"³.

Реакция советских властей на эти предложения была неоднознач­ной. Сталин вроде бы был не прочь на фоне жестокостей, чинимых Гитлером в отношении евреев, проявить к ним гуманизм и тем самым содействовать моральной реабилитации своего режима в глазах международной общественности. Вместе с тем сложившаяся к сере­дине 30-х годов внутренняя ситуация в Советском Союзе с прису­щими ей массовым террором, ксенофобией и всеобщей подозри­тельностью отнюдь не способствовала открытию границ социали­стической державы. Противоречие это наложило свою печать на постановление политбюро «О переселении евреев в Биробид­жан» от 28 апреля 1935 г. Хотя в нем и разрешался в течение 1935-1936 годов приезд в ЕАО 1000 семейств из-за рубежа, но это оговаривалось следующими жесткими условиями:

«а) все переселяемые из-за границы принимают советское гражданство до въезда в СССР и обязуются не менее трех лет работать в пределах Еврей­ской автономной области; б) отбор переселяемых производится ОЗЕТом в основном на территории, входившей до империалистической войны в состав Российской империи; в) переселяющиеся в СССР должные иметь при себе 200 долларов».

Еще более существенные ограничения содержались в секретных «Правилах о порядке въезда из-за границы в СССР трудящихся евреев на постоянное жительство в Еврейскую автономную область», утвержденных политбюро 9 сентября. Ими предусматривалось обяза­тельное участие в предоставлении гражданства иностранцам органов НКВД, которые должны были тщательно проверить иммигрантов, в том числе выяснить их классовое происхождение, то есть принад­лежность к трудящимся (рабочим, служащим, кустарям или земле­дельцам, не использовавшим наемный труд), а также определить, способны ли они к тяжелой физической работе²³⁴.

Все попытки «Агро-Джойнта» развернуть более или менее само­стоятельную деятельность в ЕАО окончились безрезультатно. Этой организации было лишь позволено взять на себя доставку пересе­ленцев на советскую границу и их передачу там представителям

КомЗЕТа. Не был принят и предложенный «Агро-Джойнтом» план перемещения на советский Дальний Восток в 1936-1937. годах не­скольких тысяч еврейских беженцев. Его представителю было разъ­яснено, что в Биробиджане смогут принять не более 150-200 семей, причем только из Польши, Литвы и Румынии, да и то после тщатель­ной проверки. А 17 сентября 1936 г. все дела, связанные с направле­нием иностранцев в Биробиджан, были переданы переселенческому отделу НКВД СССР²³⁵. Тем не менее в период с 1931 по 1936 год в Биробиджан смогло прибыть 1374 иностранца. Многие из них после недолгого пребывания там уехали обратно, а те, кто не последовал их примеру, стали с 1937 года постепенно исчезать в недрах ГУЛАГа.

Политические заморозки, начавшиеся в стране в середине 1936 года, сказались не только на связях ЕАО с внешним миром, но и на ситуации в самой области. В сентябре секретарь партколлегии Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) Шкирятов проин­формировал секретаря ЦК Н.И. Ежова о результатах проверки ОЗЕТ, в ходе которой выяснилось, что его председатель Диманштейн вел с начала 1935 до середины 1936 года «закулисные» переговоры с ИКОР, а председатель исполкома ЕАО И.И. Либерберг направил от своего имени руководству этой организации приглашение, которое потом было опубликовано в американской печати. Шкирятов пред­ложил дезавуировать это приглашение и примерно наказать его инициаторов²³⁶. Это был явный признак приближавшейся полити­ческой грозы, которая очень скоро разразилась над головами как участников этого скандала, так и других представителей еврейской номенклатурной элиты. Одной из первых жертв самого кровавого в советской истории вала репрессий и стал упомянутый Либерберг, ученый-историк, который в 1929-1934 годах был директором Ин­ститута еврейской пролетарской культуры Всеукраинской академии наук. Его, делегата XVII партсъезда «победителей», направили в Биробиджан, поставив во главе советской власти области. Приняв за чистую монету пропаганду о пролетарском Сионе на Дальнем Востоке, Либерберг с энтузиазмом включился в новую работу. Но уже в октябре 1935 года, когда он попытался придать еврейскому языку (идишу) статус официального языка ЕАО, в его адрес посыпались обвинения в национализме, и ему пришлось покаяться в своем «пре­грешении», однако это не помогло. В августе 1936 года Либерберг был неожиданно вызван в Москву «для отчетного доклада», но по прибытии в столицу его немедленно арестовали. Теперь уже быв­шего председателя исполкома ЕАО обвинили в активном участии в 1933 году в троцкистской террористической организации, «руково­дителей» которой, Я.С. Розанова и Н.В. Билярчика, взяли к тому времени под стражу на Украине. Два месяца Либерберг все отрицал, но потом, видимо, подвергшись допросам «с пристрастием», признал предъявленные ему обвинения, подтвердив 9 марта 1937 г. свою вину

на заседании военной коллегии Верховного суда СССР, приговорив­шей его к расстрелу²³⁷.

Не удержался на своем посту и первый секретарь обкома партии ЕАО М.П. Хавкин. Его травля началась после того как корреспон­дент «Тихоокеанской звезды» СМ. Кремер направил 23 октября 1936 г. вновь назначенному наркому внутренних дел Н.И. Ежову донос, в котором сообщил, что Хавкин в декабре 1923 года, в бытность его первым секретарем Гомельского горкома РКП(б), критиковал Стали­на, встав в ходе проходившей тогда партийной дискуссии на сторону Л.Д. Троцкого и Е.А. Преображенского. 4 мая 1937 г. Хавкина сняли с должности. Сменивший его А.Б. Рыскин, возглавлявший ранее Минский горком, не долго продержался на посту первого секретаря ЕАО. В начале сентября его арестовали и через несколько недель рас­стреляли. Тем временем мытарства Хавкина продолжались. В начале 1938-го его взяли под стражу, но судили только 30 января 1941 г. За «руководство правотроцкистской организацией и проведение вреди­тельской работы» он получил по приговору трибунала Дальневос­точного фронта 15 лет лагерей. Хавкина не расстреляли только, видимо, потому, что следствие проводилось в провинциальной глуши и длилось целых три года. Так что судьба подарила бывшему партий­ному главе ЕАО счастливый шанс пережить большой ежовский тер­рор и дожить до спасшей его бериевской мини-реабилитации. На суде Хавкин заявил о «неслыханно зверских» допросах в Хабаровской тюрьме, проводившихся следователями Малкевичем и Цевилевым, уже арестованными к тому времени «за нарушение норм социалисти­ческой законности». Наказание Хавкин отбывал на Чукотке, в Певе-ке, работая лагерным портным. В 1950 году его отправили в ссылку в Магадан, а окончательно освободили в 1953-м²³⁸.

Произошедший в 1938 году советско-японский вооруженный конфликт на Дальнем Востоке перечеркнул планы организованно­го заселения ЕАО. Несмотря на то, что на 1939 год было намечено переселение в область 250 еврейских семей, никто из них туда так и не приехал. По переписи того же года население ЕАО составляло 108 938 человек, в том числе 17 695 евреев (16,2%), из которых в городах области проживал 13 291 человек. Сменивший Рыскина на посту первого секретаря партии ЕАО Г.Н. Сухарев неоднократно обращался в Москву с просьбами возобновить переселение евреев в область. В записке к Маленкову (апрель 1940 г.) он бил тревогу по поводу того, что идет «непрерывный процесс снижения доли еврейского населения... еврейские школы не укомплектованы уче­никами... областная газета на еврейском языке издается тиражом в 1 тыс. экземпляров». Сухарев предлагал в «ближайшие два—три года» направить в ЕАО 30-40 тыс. евреев из западных областей Украины и Белоруссии²³⁹. Однако этим грандиозным планам не суждено было сбыться.

ЗАКРЫТИЕ «ВОПРОСА»

НА ФОНЕ «БОЛЬШОГО ТЕРРОРА»

Символично, что начало репрессий в отношении биробиджанского руководства совпало с появлением официальной декларации об успешном решении еврейского вопроса в Советском Союзе. Произо­шло это 29 августа 1936 г., когда президиум ЦИК СССР принял спе­циальное постановление, в котором утверждалось, что «впервые в истории еврейского народа осуществилось его горячее желание о создании своей национальной государственности»²⁴⁰. Перед этим, в январе, Диманштейн отрапортовал второй сессии ЦИК СССР VII со­зыва о том, что «наша Страна Советов, страна диктатуры проле­тариата — единственная в мире страна, правильно разрешившая национальный вопрос, в том числе и еврейский вопрос»²⁴¹. Такое соче­тание победных реляций с очередным политическим кровопусканием отнюдь не казалось странным советскому человеку, которому уже с 1928 года был известен постулат Сталина о том, что «по мере нашего продвижения вперед... классовая борьба будет обостряться»²⁴².

Д

* По официальной версии — умер от сердечного приступа.

ля самого же советского вождя, тем временем подчинившего себе всю страну, все более важным становился внешнеполитический фактор. Поэтому, развернув беспрецедентную по жестокости пере­тряску номенклатурной элиты, он все чаще склонен был отождеств­лять ее с «пятой колонной». Это понятие, родившееся тогда же на охваченном гражданской войной Пиренейском полуострове, момен­тально перенеслось в Россию, где в виде политической «испанки» отлично прижилось в атмосфере кровавой пандемии террора. НКВД фабриковал тогда десятки крупных и сотни мелких «контрреволю­ционных» заговоров, причем во всех сферах, от армии до культуры. Тщанием этого ведомства возникло и «дело» о «преступной деятель­ности еврейского националистического подполья», возглавлявшегося бывшим руководством Бунда. Роль «главаря» этой «контрреволю­ционной организации» отводилась А.И. Вайнштейну (в прошлом председателю Бунда), которого взяли под стражу 2 февраля 1938 г. Однако последний спутал карты следствию тем, что через десять дней после ареста свел счеты с Жизнью в тюремной камере*. Замену ему на Лубянке искали недолго. 20 февраля арестовали председателя ОЗЕТа и редактора журнала «Революция и национальности» Диман-штейна. Этот выбор Ежова не был случаен. Коммунист с дореволю­ционным стажем, хорошо знавший Ленина, Диманштейн являлся своеобразным лидером советского еврейства и потому был обречен, как и большинство других доживших до «большого террора» так называемых «малых» вождей, составлявших в свое время конкурен­

цию Сталину на партийном, экономическом, идеологическом, нацио­нальном и других «фронтах». И хотя Диманштейн раньше в Бунде не состоял, Ежову, видимо, не пришлось долго уговаривать «хозяина» дать санкцию на арест этого в душе преданного ему старого больше­вика. К несчастью для Диманштейна, еще 28 ноября 1937 г. заведую­щий отделом печати и издательств ЦК Л.З. Мехлис обвинил его в том, что возглавлявшийся им тогда журнал «Трибуна», выступив с передовой статьей, посвященной двадцатилетнему юбилею Октябрь­ской революции и предстоящим выборам в Верховный совет СССР, «в замаскированном виде протащил... явно буржуазно-национали­стические антисоветские тезисы»: «красной нитью провел мысль о том, что выбирать нужно только людей, говорящих на одном языке с избирателями». 2 января 1938 г. оргбюро ЦК утвердило подготов­ленное Мехлисом решение о конфискации злополучного номера, закрытии журнала «Трибуна» («как оторванного от читательских масс и дублирующего еврейские газеты») и снятии Диманштейна с работы за «пропаганду густопсового национализма»²⁴'.

На случай, если бы Сталин вдруг заколебался с принятием реше­ния по аресту Диманштейна, у Ежова было заготовлено такое ultima ratio, в эффективности воздействия которого на вождя тот не сомне­вался. Подчиненные наркома сфальсифицировали доказательства о преступной связи Диманштейна в 1920-1921 годах (в бытность того руководителем Наркомпроса и Наркомнаца Туркестана) с «бур­жуазно-националистической организацией» Султан-Галиева, кото­рый находился с 19 марта 1937 г. под очередным арестом. По поводу последнего Сталин дал тогда следующее указание Ежову: «Всю эту сволочь (султан-галиевцев. — Авт.) надо расстрелять». То, что это была действительно провокация Ежова, выяснилось в 1955 году в ходе подготовки реабилитации Диманштейна. Тогда было установ­лено, что в материалах следствия 1937-1939 годов по делу Султан-Галиева и его «сообщников» Диманштейн упоминается только в по­казаниях бывшего председателя ЦИК Туркестана Н.Т. Тюрякулова, да и то как «либеральный человек», и никаких данных о «преступле­ниях» Диманштейна не имеется²⁴⁴.

Ежов приписал также Диманштейну «активное участие в анти­советской, бундовской, диверсионной и шпионско-террористиче-ской организации», вредительскую работу, дискредитацию ЕАО и шпионаж в пользу английской разведки. Очутившись в застенках НКВД, старый большевик первое время держался мужественно и стойко, решительно отвергая предъявленные ему облыжные обви­нения. Поэтому, чтобы сломить его волю, следователи пустили в ход методы физического воздействия. Но только почти два месяца спустя им удалось добиться желаемого. 16 апреля они вынудили морально и физически изувеченного узника подписать первый официально оформленный протокол с признательными показаниями. Теперь на

Лубянке располагали «доказательством» того, что при ОЗЕТе суще­ствовала законспирированная еврейская националистическая орга­низация, в которую входили редактор «Дер эмес» М.И. Литваков, его заместитель Ф.П. Шпрах, бывшие секретари ЦБ ЕС А.Н. Мере­жин и А.И. Чемерисский и др. Все они, за исключением последнего, были к тому времени или арестованы, или уже отправлены в мир иной. Некоторые из них под нажимом следствия измыслили свои версии деятельности еврейского националистического подполья в СССР. Так, Шпрах «сознался», что в Советском Союзе долгое время активно функционировал нелегальный Бунд, которым руководили Вайнштейн, Литваков, Фрумкина, Мережин и М.Г. Рафес. Однако он отказался от этих показаний в марте 1939 года на заседании военной коллегии Верховного суда СССР, приговорившей его тем не менее к расстрелу.

Давнишнего члена меньшевистской партии (с 1905 г.) Мережина препроводили на Лубянку 30 октября 1937 г. Перед тем как очутиться там, он какое-то время работал на скромной и незаметной должно­сти преподавателя обществоведения в учебном комбинате Моснар-пита, однако это не спасло его от тяжкого и вздорного обвинения. По воле следователей Мережин превратился в одного из участников мифической троцкистской террористической группы, тайно наблю­давшей за проездами Сталина по Красной площади и готовившей покушение на него во время одной из праздничных демонстраций. Для этой цели, как констатировалось в обвинительном заключении, Мережин «хранил револьвер браунинг с боевыми патронами к нему». Кроме трго, ему, как работнику управления общественного пита­ния, приписали намерение предпринять на столичных фабриках-кухнях крупномасштабную акцию по массовому отравлению рабо­чих. Постановлением «тройки» Московской области от 20 декабря 1937 г. Мережин был приговорен к 10 годам лагерей²⁴⁵.

Более суровое наказание постигло Б.С. Боярского, старого бун­довца (с 1904 г.), который перед арестом в марте 1938 года работал заместителем председателя правления Сельскохозяйственного бан­ка СССР (в 1934-1937 гг.) и начальником ревизионного управления ГУЛАГ НКВД СССР (в 1937-1938 гг.). Его расстреляли за участие в антисоветской диверсионно-террористической организации бун­довцев, якобы действовавшей в Биробиджане. По аналогичным обвинениям были казнены и некоторые бывшие сионисты-социали­сты: председатель Биробиджанского горсовета И.М. Рашкес (в 1918-1919 гг. член украинской Центральной рады; в 1921-1923 гг. с целью сбора средств для российских евреев — жертв погромов и голода нелегально находился в США под фамилией «Михайлов»; летом 1936 г. должен был поехать от КомЗЕТа в Литву и Польшу для вербовки переселенцев в ЕАО, однако эта поездка не состоялась; расстрелян 16 сентября 1938 г.), заместитель директора Коммунисти­

ческого университета национальных меньшинств Запада А.З. Брах­ман, а также бывший член Бунда М.Н. Кипер (в 1921-1923 гг. нар-комнац БССР, в 1933-1935 гг. секретарь Сталиндорфского райкома партии Днепропетровской области, расстрелян в 1938 г.).

«Главаря бундовского подполья» Диманштейна казнили 25 авгу­ста 1938 г., сразу же по вынесении ему смертного приговора военной коллегией Верховного суда СССР. При его реабилитации в 1955 году выяснилось, что Диманштейн под пытками оговорил себя, «признав­шись» в связях с иностранными спецслужбами. Однако в захва­ченных Советской армией в годы Второй мировой войны немецких секретных архивах он как один из видных советских государствен­ных деятелей лишь упоминался в картотеках гестапо и французской контрразведки, причем никаких других, в том числе компромети­рующих его данных, в этих документах обнаружено не было. В за­ключении комиссии по реабилитации констатировалось также, что вопреки вынесенному приговору Диманштейн никогда не входил в Бунд и не был сионистом, а, наоборот, вел борьбу с этими политиче­скими течениями, получая соответствующие директивы, в том числе и от Ленина²⁴⁶.

Последовавшая через несколько месяцев после расправы с Ди-манштейном смена руководства НКВД способствовала прекраще­нию расстрелов бывших бундовцев. Новый нарком внутренних дел Л .П. Берия распорядился провести переследствие по делам еще оста­вавшихся в живых бывших руководителей Бунда и ЦБ ЕС Фрум-киной* и Рафеса**. В результате первоначально предъявленные им обвинения в шпионаже и подготовке свержения советской власти были пересмотрены и переквалифицированы по статье 58, п. 10, Уго­ловного кодекса РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). Военная коллегия Верховного суда СССР, разбиравшая их дело 2 июня 1940 г., решила ограничиться определением каждому 10-лет­него срока лагерного заключения. Однако отбыть и такое наказание в бесчеловечных условиях тогдашнего ГУЛАГа было не под силу пре­старелым Фрумкиной и Рафесу. Первая умерла в карагандинском лагере в 1943 году, а второй—в Желдорлаге Коми АССР годом ранее.

Т

* В 1925-1936 годах Фрумкина работала ректором Коммунистического университета национальных меньшинств Запада, затем директором Москов­ского педагогического института иностранных языков. В декабре 1937 года «за связь с врагами народа» ее исключили из партии, сняли с работы и вы­слали в Новосибирск, где через несколько месяцев арестовали.

** С 1924 года и до ареста в мае 1938 года Рафес сменил множество мест службы: работал в Коминтерне, в иностранном отделе ТАСС, в Нарком-лесе, на кинофабрике в Ялте.

акая же участь постигла еще одного бывшего руководителя ЦБ ЕС — А.И. Чемерисского, который умер в Устьвымлаге Коми АССР 17 февраля 1942 г. Арестовали его уже после «ежовщины», 8 апреля

1939 г., и то, можно сказать, случайно. В марте Чемерисский напра­вил в президиум XVIII съезда партии письмо, в котором ходатай­ствовал об отмене решения ОГПУ от 16 июня 1934 г. о высылке его в Казахстан. Незадачливому жалобщику, перебравшемуся к тому времени в Ярославль и работавшему там неприметным ретушером в артели «Фототруд», было невдомек, что по воле случая ему уда­лось, затерявшись в провинциальной глуши, выпасть из поля зрения столичных органов и что своим обращением в Москву он невольно помогает властям устранить это их «упущение».

На Лубянке Чемерисскому предъявили длинный перечень его прегрешений начиная с 1899 года. В тот год он принял предложение начальника московского охранного отделения С.В. Зубатова о со­трудничестве и стал его секретным агентом под кличкой «Сашка». По заданию охранки Чемерисский, а также арестованная полицией и завербованная в 1900 году социалистка-бундовка М.В. Вильбу-шевич создали в июне 1901-го в Минске легальную Независимую еврейскую рабочую партию (НЕРП), пытавшуюся с помощью эко­номических лозунгов отвратить еврейскую молодежь от соблазна революционного радикализма и терроризма. После того как в июле 1903 года Зубатова отправили в отставку, а на его проекте «легаль­ного социализма» поставили крест, НЕРП была распущена. Оказав­шись не у дел, Чемерисский через два года вступил в Бунд, его же бывшая единомышленница Вильбушевич направилась в США, а оттуда — в Палестину, где развернула активную сионистскую дея­тельность. После Октябрьской революции Чемерисский примкнул к большевикам. Произошло это в 1919 году, тогда же он, чтобы скрыть свое прошлое сотрудничество с полицией, изменил одну букву в фами­лии и стал Чемеринским. Однако эта хитрость, как, впрочем, и прежние контакты с охранкой, впоследствии обнаружились, что и послужило причиной его исключения в мае 1934 года из партии и произошедшей вскоре высылки в Казахстан. Помимо этих старых грехов Чемерисскому вменили в вину следующее: 1) работая секре­тарем ЦБ ЕС, «с 1920 года группировал вокруг себя контрреволю­ционные националистические кадры» и обеспечил принятие на всероссийском совещании евсекций в 1921 году решения «о сохра­нении бундовских кадров и продолжении борьбы против коммуни­стической партии»; 2) «в период профсоюзной дискуссии в 1921 году выступил как активный троцкист и по заданию троцкистов (Кре-стинского, Преображенского и Серебрякова) стал разъездным аги­татором и организатором по троцкистским тезисам о профсоюзах»; 3) «с момента запрещения легального существования Бунда в СССР... совместно с другими создал подпольную контрреволюционную орга­низацию, объединив в ней все буржуазные течения: сионистов, эсеров, меньшевиков, поалейционистов... и в 1931 году на нелегальном совещании контрреволюционного центра бундовцев... вместе с дру­

гими принял решение о свержении Советской власти при помощи интервентов, установив связь с Абрамовичем* (Берлин)»; 4) «прово­дил вредительскую работу в Биробиджане и контрреволюционную националистическую агитацию среди трудящихся евреев за созда­ние еврейской республики в Крыму, с отчуждением ее к Англии и Биробиджана — к Японии».

В августе 1939 года по делу Чемерисского было составлено обви­нительное заключение, квалифицировавшее совершенные им деяния по статье 58-й, 13-й пункт которой предусматривал наказание в виде смертной казни. Однако в связи с бериевской «мини-реабилитацией» дело направили на доследование, и только 7 июля 1941 г. приговором военной коллегии Верховного суда СССР Чемерисский «как актив­ный участник подпольной контрреволюционной бундовской орга­низации» был заключен в лагерь сроком на десять лет²⁴⁷.

П

* Р.А. Абрамович (Рейн) — лидер правого Бунда, выехал за границу в октябре 1920 года.

** В 1940 году был расстрелян по сфабрикованному обвинению, а до этого жестоко пытаем помощником начальника следственной части НКВД СССР Д.М. Никитиным.

оскольку основные идеологи и организаторы евсекций и еврей­ского землеустройства один за другим объявлялись преступниками, дальнейшее существование таких организаций, как ОЗЕТ и КомЗЕТ, стало невозможным. Логическая развязка пришлась на весну 1938 года. 4 мая политбюро распорядилось о закрытии КомЗЕТа и свертыва­нии деятельности на территории СССР «Агро-Джойнта», ОРТа и ЕКО. Контроль за исполнением данного решения был возложен на заместителя председателя Комиссии советского контроля при СНК СССР З.М. Беленького**, который 27 мая представил Сталину ком­промат против последнего руководителя КомЗЕТа СЕ. Чуцкаева (старый русский большевик, который был назначен на эту долж­ность после смерти Смидовича в 1935-м, а до того работал с конца 20-х годов председателем Дальневосточного крайисполкома), обви­нив его во вредительстве и преступных связях с ЕКО. Конкретно ему инкриминировалось то, что 22 апреля он приватно проинформиро­вал центральное правление ЭКО в Париже о 40-50 тыс. долларах, которые тому будут причитаться от советского правительства после реализации имущества ликвидируемого московского отделения. За это «предательство» государственных интересов и «преступную деятельность» Чуцкаев 31 мая был исключен из рядов партии²⁴". Опальному престарелому функционеру Сталин все же сохранил сво­боду и жизнь, рассудив, наверное, что тот ему не опасен. Какое-то время Чуцкаев даже еще работал на второстепенных должностях на ряде московских предприятий. Умер он в 1944 году в эвакуации в Свердловске.

11 мая, то есть ровно через неделю после ликвидации КомЗЕТа, аналогичное решение было принято политбюро и в отношении ОЗЕТа. Формальным основанием для этого послужила проверка, предпринятая по заданию заведующего отделом руководящих пар­тийных органов (ОРПО) ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкова. 5 мая по ре­зультатам обследования ОЗЕТ тому было доложено, что эта общест­венная организация, насчитывавшая в своих рядах 250 тыс. членов, а также располагавшая 20 полукустарными предприятиями в Моск­ве, Ленинграде, Киеве, Одессе и других городах, «является замеча­тельным притоном для всяких контрреволюционных бундовских элементов, перебежчиков и шпионов». Кроме того, сообщалось, что в центральном совете ОЗЕТа с 1931 по 1937 год «сидел враг народа Диманштейн» и были представлены еще десять арестованных вместе с ним сотрудников*. Запрограммированный изначально вывод гласил, что, поскольку переселение в Биробиджан практически пре­кратилось (из-за обострения положения на границе с Маньчжоу-Го), дальнейшее существование ОЗЕТа, «пережившего свои функции и не соответствующего данному политическому моменту», нецелесо­образно²⁴⁹.

О

* Были арестованы, в частности, заместители Диманштейна СЕ. Вейц-ман (брат будущего первого президента Израиля X. Вейцмана; расстрелян ^в 1939 г. как английский и немецкий шпион) и Б.И. Троицкий (ранее — Троцкий), а также ответственный секретарь ОЗЕТ Г.Н. Эйдельман и другие Руководящие работники.

фициально деятельность «Агро-Джойнта» на территории СССР намечено было прекратить с 1 июня, о чем 23 мая поставили в из­вестность председателя СНК СССР В.М. Молотова его заместитель В.Я. Чубарь и З.М. Беленький, сообщившие при этом, что «все без исключения принадлежащие «Агро-Джойнту» в СССР активы пере­даются на безвозвратные расходы по мероприятиям, направленным на улучшение производственных, культурных и бытовых условий трудящихся евреев...». Но фактически свертывание работы «Агро-Джойнта» началось еще с октября 1937 года, когда разгрому под­верглось его московское отделение. Тогда почти все его работ­ники из числа советских граждан оказались в застенках Лубянки. Д-р Розен, пытаясь как-то защитить своих подопечных, обратился 16 декабря 1937 г. к руководству НКВД СССР, а 8 июня 1938 г. — к Молотову, прося последнего о личной встрече и заверяя, что воз­водимые на его арестованных сотрудников обвинения являются «результатом недоразумения и злостных оговоров». Но надеждам Розена на то, что хотя бы из благодарности за немалый вклад его организации в советскую экономику (около 20 млн. долларов без­возмездной помощи и 5 млн. долларов в виде долгосрочного займа) его мольбы будут услышаны в Кремле, не суждено было сбыться.

Известно, что 1 сентября 1938 г. был расстрелян заместитель Розена СЕ. Любарский. Такая же судьба постигла юриста «Агро-Джойнта» И.А. Гроера и некоторых других его бывших коллег²⁵⁰.

Пострадали, впрочем, не только сотрудники «Агро-Джойнта», но люди, тем или иным способом (иногда и тайно) контактировав­шие с Розеном. Так, в 1937-1938 годах в Москве были арестованы некоторые еврейские религиозные деятели, в том числе главный раввин, хасид Ш.Я. Медалье*, председатель правления столич­ной иудейской общины М.Д. Брауде, его заместители Э.Я. Шепто-вицкий, Б.С. Рабинович, член правления общины А.Л. Фукс и др. Следствием было установлено, что начиная с 1922 года Розен не­гласно финансировал советское иудейство, в том числе и созданный им «сионистский подпольный центр еврейских клерикалов и нацио­налистов», представлявший собой, по версии Лубянки, нелегальную организацию основанной в 1902 году религиозно-сионистской пар­тии «Мизрахи» («Восток»). Выяснилось, что религиозное подполье поддерживало связь с заграницей (Лондоном) и через исполнитель­ный орган — «мерказ» («центр») распределяло средства по пери­ферийным общинам в Киеве (раввин Шехтер), Саратове (раввин И.Я. Богатин) и других городах, а также финансово поддерживало нелегальные ешиботы и членов семей репрессированных религиоз­ных евреев.

Т

* Аресты Медалье, его сына и зятя были произведены после того, как, в конце 1937 года негласный информатор НКВД сообщил на Лубянку, что годом ранее Медалье вместе со своим помощником И.С. Урысоном высту­пили на одном из нелегальных собраний со следующим заявлением: «Еврей­ская религия в СССР все время репрессируется, она загнана в подполье, в то время как там, на Западе, она прогрессирует. Еврейский народ как нация уже не существует. Биробиджан — советская колония. Еврейскому народу необходимо сплочение... чтобы спастись от наступления коммунизма в, СССР». Медалье инкриминировали также «преступные связи» с раввинами из рода Шнеерсонов, причем не только в СССР (Днепропетровск, Николаев), „ но и за рубежом (Рига). 26 апреля 1938 г. Медалье как «активный участник, антисоветского религиозного центра» был расстрелян по приговору военной коллегии Верховного суда СССР.

айную материальную помощь еврейским религиозникам в СССР Розен стал оказывать с начала 20-х годов и в основном через А.Л. Фукса, бывшего фабриканта, открывшего в 1924 году в Москве кооперативно-кредитное товарищество «Трудкредит». Когда через пять лет товарищество было закрыто, Фукс вместе с членами прав­ления был арестован по обвинению в экономической контрреволю­ции и негласном финансировании еврейской религиозной общины под прикрытием кооперативной организации еврейских кустарей. Однако вскоре его выпустили на свободу, и он вплоть до нового ареста продолжал тайно сотрудничать с Розеном.

После краха своего проекта в СССР Розен тем не менее остался верен главной цели своей жизни — расселению европейского еврей­ства на новых землях*. Вплоть до своей смерти в 1949 году он пытался использовать накопленный в России опыт в Британской Гвиане и Доминиканской Республике.

По мере того как в СССР искоренялись сионистское движение и нелегальный иудаизм, наставали нелегкие времена для официальной идишистской культуры, которая поддерживалась советскими вла­стями только как альтернатива сионистскому гебраизму. Поскольку идишизм не мог не препятствовать полной ассимиляции еврейского населения (а именно в этом заключалась истинная суть решения еврейского вопроса по-сталински), он со временем стал все больше восприниматься советским руководством как нечто подобное уничто­женному сионизму — потенциально питательная среда еврейского национализма, объявленного вне закона. Поэтому на смену префе­ренций в отношении идишистской культуры приходит латентная политика ее постепенного удушения.

Весомым объективным аргументом в пользу такого курса стал широкомасштабный ассимиляционный процесс, который захватил еврейскую среду еще начиная с 1917 года, то есть со времени отмены черты оседлости и объявления советской властью «свободного раз­вития национальных меньшинств»²⁵¹. Причем открывшаяся тогда перед веками дискриминировавшимся народом широкая возмож­ность общественного роста и жизненного преуспеяния меньше всего требовала знания собственного национального языка и культуры. Даже наоборот, чтобы занять в новых условиях место под солнцем, необходимо было, если так можно выразиться, максимально руси­фицироваться. Ускоренной ассимиляции способствовали также почти Полное переселение евреев из исполненных национальной специфики местечек в города и мегаполисы с доминирующим русско­язычным населением, массовый их отход (в том числе под воздейст­вием сильного бытового антисемитизма и советской интернацио­налистической пропаганды) от национальной религии и традиций, постоянно растущее количество смешанных браков и т. п. Если в 1897 году родным языком владели 97% евреев, живших в Российской империи, а в 1926-м — менее 70% евреев СССР, то к 1939-му эта цифра уменьшилась до 40%. В то же время доля евреев, определявших русский язык как родной, увеличилась с 25% в 1926 году до 55% в 1939 году²⁵².

Отход еврейства от национальной культуры хотя и был во мно­гом вполне естественным процессом, тем не менее не означал, будто власти его не стимулировали со своей стороны. Отдельные админи­стративные меры в этом направлении стали приниматься с конца 20-х — начала 30-х годов. Именно тогда начали сгущаться первые грозовые тучи над идишистской культурой, причем главным обра­

зом в Белоруссии и на Украине, то есть там, где она была развита в наибольшей степени. Показателен в этой связи совершенно секрет­ный доклад, направленный 15 июля 1929 г. Сталину председателем ЦКК КП(б)У и наркомом рабоче-крестьянской инспекции УССР В.П. Затонским, в котором делался многозначительный вывод о том, что «еврейский вопрос в целом и'в частности в области идеологи­ческой требует специального исследования как в Белоруссии, так и на Украине»²⁵³.

Но это были лишь первые тревожные для идишистской культуры звонки, а жесткий прессинг на нее начался с середины 30-х годов. Не будучи по характеру своему антисемитским, он проводился в рамках массированного генерального наступления на права совет­ских национальных меньшинств. Наиболее сильный удар пришелся тогда по полякам, финнам, грекам, немцам, эстонцам, литовцам и другим нацменьшинствам — выходцам из сопредельных и в то время враждебных СССР стран. С 1936 года началось их массовое высе­ление (главным образом немцев и поляков) из западных пригранич­ных районов. А в период с лета 1937 по зиму 1938 года ЦК ВКП(б) и НКВД СССР был издан ряд директив о борьбе с румынскими, иранскими, греческими и другими «буржуазными националистами — агентами иностранных спецслужб». Из 1 602 ООО человек, аресто­ванных в 1937-1939 годах по политическим статьям Уголовного кодекса, 346 ООО человек были представителями нацменьшинств, причем 247 ООО из них были расстреляны как иностранные шпионы. Из арестованных чаще других казнили греков (81%) и финнов (80%). В трагической череде уничтожавшихся нацменьшинств евреи зани­мали тогда одно из последних мест. Всего в 1937-1938 годах их было арестовано НВКД 29 тыс., что составляло приблизительно 1% от общей численности этого нацменьшинства (такой же процент репрес­сированных был характерен для русских, украинцев и других основ­ных народов СССР). В то же время в заключении оказались 16% всех проживавших в стране поляков или, скажем, 30% латышей²⁵⁴.

О

* Инициировала этот процесс записка Маленкова от 29 ноября 1937 г., в которой, в частности, отмечалось: «Сейчас полностью установлено, что в ряде случаев национальные районы были созданы по инициативе врагов народа, для того чтобы обеспечить успешное развертывание своей контр­революционной и шпионско-диверсионной деятельности» (256).

дновременно шла ликвидация культурно-образовательных и территориально-управленческих институций нацменьшинств. По под­готовленным под руководством Г.М. Маленкова* постановлениям политбюро от 7 декабря 1937 г. и 20 февраля 1939 г. была проведена сначала частичная, а потом и почти полная ликвидация националь­ных районов и сельских советов, за исключением, может быть, только еврейских, которые были официально упразднены в 1944 году²⁵⁵.

В отношении же закрытия учебных и культурно-просветительных учреждений нацменьшинств таких исключений не было. 20 апреля 1936 г. прекратил свою деятельность Коммунистический универ­ситет национальных меньшинств Запада им. Ю.Ю. Мархлевского. В этом учебном заведении, обучавшем как советских граждан, так и эмигрантов — членов зарубежных компартий, функционировал и еврейский сектор, где преподавались еврейский язык и литература, история революционного движения и другие дисциплины. В 1932 году среди питомцев этой кузницы коминтерновских кадров был поль­ский еврей Л.З. Треппер, который состоял в разные годы в компар­тиях Польши, Франции и Советского Союза. Преподававший ему Диманштейн любил на лекциях повторять слова Ленина о том, что антисемитизм — это контрреволюция. По окончании института в 1935 году Треппер был распределен на работу в отдел международ­ных связей Коминтерна, откуда через год был направлен на службу в иностранный отдел Главного управления госбезопасности НКВД СССР. Приехав в 1938 году под видом канадского бизнесмена в Бель­гию, Треппер координировал оттуда создание в Западной Европе разветвленной советской разведывательной сети, состоявшей в основ­ном из агентов еврейского происхождения, преданных идеям комму­низма и ненавидевших нацистов. Впоследствии эта разведыватель­ная группа, названная гитлеровцами «Красной капеллой», вошла в историю Второй мировой войны, совершив ряд крупных и успеш­ных операций.

П

* На конец 1937 года в национальных школах, действовавших в обла­стях и краях РСФСР (без учета автономных республик), обучалось около 520 тыс. детей (257).

осле того как 17 декабря 1937 г. вышло постановление полит­бюро «О национальных школах»*, повсеместно началось массовое закрытие этих учебных заведений. Развернутое обоснование этих действий содержалось в появившихся примерно тогда же решениях оргбюро ЦК от 1 декабря 1937 г. и 24 января 1938 г., в которых утверждалось, что «враждебные элементы, орудовавшие в нарком-просах союзных и автономных республик, насаждали особые нацио­нальные школы... превращая их в очаги буржуазно-националисти­ческого антисоветского влияния на детей». В первую очередь под­лежали реорганизации в учебные заведения обычного типа финские, эстонские, латышские, немецкие, греческие и другие «искусственно созданные» национальные школы, дальнейшее существование ко­торых было признано «вредным». Ликвидировались и еврейские школы, правда далеко не все и не сразу, и мотивировалось это не «засорением преподавательского состава враждебными элементами» (как при закрытии, к примеру, финских и эстонских школ), а такими причинами, как сокращение контингента учеников или желание

родителей перевести их в обычные школы. Если в 1927 году в еврей­ских школах СССР обучалось 107 ООО учеников, то в 1939-м — 75 ООО²⁵⁸. Параллельно происходило свертывание системы подготовки кадров преподавателей. Ссылаясь на постановление ЦК от 19 марта 1938 г. «О ликвидации особых национальных педагогических тех­никумов, педагогических училищ и национальных отделений при институтах», нарком просвещения РСФСР ПА. Тюркин обратился 13 августа на Старую площадь с предложением упразднить сущест­вовавшее с 1926 года при литературном факультете Московского государственного педагогического института еврейское отделение, подготовившее за время своего существования 200 учителей еврей­ского языка и литературы. Через десять дней эта инициатива полу­чила нормативное оформление в ЦК ВКП(б), который, кроме того, количественно урезал подготовку учителей для еврейских школ в педагогических институтах Витебска, Минска и Одессы. За несколь­ко месяцев до этого были закрыты также Одесский и Харьковский еврейские машиностроительные техникумы, что, впрочем, больше обусловливалось сокращением в них количества студентов и отсут­ствием учебных пособий на родном языке, чем политической конъ­юнктурой²⁵⁹.

С середины 30-х годов в Москве, Ленинграде, Минске и Киеве стали упраздняться еврейские научно-гуманитарные структуры, дей­ствовавшие в академической системе²⁶⁰. Некоторым из них, впрочем, удалось выжить, но в ином, менее значимом виде, например Инсти­туту пролетарской еврейской культуры Украинской академии наук, преобразовднному в начале 1936 года в Кабинет еврейской культу­ры.

Умеренность советского руководства в действиях, направленных против еврейских образовательных и научных учреждений, говорит о том, что это была не антисемитская акция, а рутинное «мероприя­тие», проводившееся в рамках общего наступления на права нац­меньшинств. Конечно, во всем этом уже ощущался душок подни­мавшего голову великорусского шовинизма, но страдали от него все , без исключения нацменьшинства, причем в отдельных случаях на'i некоторых из. них тогда обрушивались более жестокие гонения, чем на евреев.

Ограничениям подверглась и ранее опекавшаяся и дотировав­шаяся идишистская культура. По судьбам некоторых ее деятелей, особенно тех, кто был в той или иной мере ранее связан с оппозицией (прежде всего с троцкистской), прошелся каток «большого терро­ра». Недавние правофланговые в борьбе с «контрреволюционным» гебраизмом теперь по закону конвейера все чаще оказывались сами; в роли подозреваемых, гонимых, уничтожаемых. 7 сентября 1937 г. ЦК ВКП(б) неожиданно запретил поездку в Париж на конгресс по, защите еврейской культуры уже укомплектованной делегации в

составе идишистских литераторов Д.Р. Бергельсона, И.С. Фефера, И.Д. Харика, журналиста ММ. Литвакова и театрального режиссера и актера СМ. Михоэлса. Очевидно, на Старой площади стало изве­стно, что в качестве главного организатора этого международного антинацистского форума подвизался лидер еврейского социализма эсеровского толка Х.И. Житловский, предложивший обсудить идею так называемого «Идишланда» — некой символической духовной родины, способной объединить вопреки классовым и государствен­ным границам всех евреев мира, говорящих на идищ, и помочь им выстоять под натиском как ассимиляции, так и сионизма²⁶¹.

К

* В 1931 году за «ошибки националистического характера» Литваков был отстранен от редактирования «Дер эмес», однако после того, как в 1932 году он покаялся, его восстановили в прежней должности.

ульминационным моментом гонений на идишистскую культуру стал арест ее признанного авторитета Литвакова. На долю этого прекрасно образованного человека (обучался в Сорбоннском уни­верситете) выпала сложная и насыщенная трагическими собы­тиями судьба. Порвав в 17 лет с традиционной религией, он в конце 90-х годов XIX в. стал приверженцем так называемого духовного сионизма Ахад Гаама, потом, примкнув к сионистам-социалистам, объединил часть этого движения в основанную им партию «Ферей-никте», от которой в 1917 году вошел в украинскую Центральную раду. В 1919 году, возглавляя левое крыло этой партии, Литваков вступил в Комбунд, а через два года — в РКП(б). Связав свою судьбу с большевиками, он вскоре стал ответственным редактором газеты «Дер эмес» (идишистского аналога «Правды») и пребывал на этом посту с небольшим перерывом* вплоть до ареста 14 октября 1937 г. На Лубянке ему инкриминировали проведение вредительской рабо­ты в печати и участие начиная с 1933 года в контрреволюционной троцкистской террористической организации, в которую он якобы был завербован деканом исторического факультета Московского университета Г.С Фридляндом (арестован в мае 1936 г.). Но глав­ным пунктом выдвинутого против Литвакова обвинения стало при­писанное ему руководство террористической группой в Минске, в которую по воле следствия были включены такие известные бело­русские еврейские литераторы, как Я.А. Бронштейн, Х.М. Дунец и М.С Кульбак. Примечательно, что все они до ареста были ярыми литературными противниками Литвакова, причем первые двое кри­тиковали его с левацких, «белорапповских» позиций, а последний, будучи так называемым «попутчиком», — с «право-оппортунисти­ческих». Используя эти межличностные противоречия, следствие надеялось быстро получить обличавшие Литвакова показания и не ошиблось в своих расчетах. Однако это не спасло тех, кто вынужден был оговорить своего коллегу.

В конце 1937 года расстреляли Дунца. Этот бывший член партии сионистов-социалистов (с 1913 по 1920 г.) в 20-е и первой половине 30-х годов успел поработать главным редактором минской еврей­ской газеты «Октябер», заместителем наркома БССР по просвеще­нию и начальником Главискусства республики. В начале 1935 года его исключили из партии «за протаскивание в печати троцкистско-зиновьевской контрабанды» и буржуазный национализм, потом, вплоть до ареста, он состоял в рядовой должности культработника на станкоинструментальном заводе им. Кирова в Минске.

Вслед за Дунцом отправили на тот свет и теоретика еврейской пролетарской литературы Бронштейна. Несколько иной конец был уготован его литературному антиподу Кульбаку. Еще осенью 1936 года казалось, что судьба улыбается ему. Тогда в Московском государственном еврейском театре с триумфом прошла премьера его пьесы «Разбойник Бойтре», а в печати появились восторженные отклики на это событие: статьи Михоэлса и критика В.И. Голубова. Но уже через год, после того как в театре побывал Л.М. Каганович, пьеса была исключена из репертуара, а впоследствии ее назовут «лживой»²⁶². Жизнь оболганного автора закончилась трагически: в 1940 году он умер в одном из лагерей ГУЛАГа.

Ошельмованного и психологически сломленного Литвакова подручные Ежова заставили раскаяться в своих «преступлениях». 19 декабря 1937 г. на заседании выездной сессии военной коллегии Верховного суда СССР он был приговорен к высшей мере наказа­ния и расстрелян по месту вынесения приговора, то есть в Минске. В Белоруссии были репрессированы тогда же и такие еврейские лите­раторы, как И.Д. Харик и И.П. Ошерович. Вообще же белорусское руководство в сравнении в другими региональными и даже цент­ральными властями отличалось особой жесткостью в проведении политики подавления еврейской культуры. Поэт П.Д. Маркиш пока­зал в конце 40-х годов на следствии, что когда в конце 1935 — начале 1936 года он приехал в Минск и встретился там с Хариком, Кульба-ком и другими еврейскими литераторами, то они уже тогда сетовали по поводу грубого ассимиляторства белорусского начальства²⁶³.

Однако несмотря на тяжкие и кровавые испытания, которым под­верг Сталин еврейскую культурную элиту, он пока что не спешил покончить с ней окончательно: она еще была нужна ему в идеоло­гических целях, и прежде всего в антифашистской пропагандистской борьбе. Радикальные антиеврейские настроения наберут силу в вер- , хах только спустя десятилетие. Поэтому в период «большого тер- ', рора» еврейские общественные и культурные деятели уничтожались \ властью не как «буржуазные националисты», а как «террористы», «троцкисты», «контрреволюционеры». Даже прекращение издания центральной еврейской газеты «Дер эмес», санкционированное < 13 сентября 1938 г. непривычно сверхкратким и не содержавшим ■•

каких-либо мотивировок постановлением оргбюро ЦК, объясня­лось, видимо, тем, что эта газета стала восприниматься руководст­вом не как рассадник национализма, а как детище «контрреволю­ционера» Литвакова. Ведь в это же время в СССР помимо другой периодики продолжали выходить на еврейском языке три ежеднев­ные газеты: «Дер штерн» в Киеве, «Октябер» в Минске и «Биробид-жанер штерн» в ЕАО. Правда, последняя а начала 1940 года перестала печатать оригинальные материалы, превратившись в издание, полностью идентичное выходившей там же русскоязычной «Биробиджанской звезде», но это было сделано для удобства кон­троля со стороны цензуры²⁶⁴. Вместе с тем не исключено, что в зак­рытии «Дер эмес» какую-то роль сыграли и набиравшие силу шовинистические настроения.

Пережив террор конца 30-х, продолжал ставить спектакли кол­лектив Государственного еврейского театра (ГОСЕТ), который с 1929 года возглавлял Михоэлс*. Чтобы сохранить уникальный кол­лектив, он вынужден был включиться в хор обличителей «матерого негодяя» Бухарина и других «правотроцкистских убийц»²⁶⁵. Попу­лярный в еврейской среде, этот талантливый актер и режиссер занял в конце 30-х как бы освободившееся после устранения Диманштейна и Литвакова место общественного и культурного лидера советского еврейства. Большое значение имело тогда для Михоэлса покрови­тельство со стороны П.С. Жемчужиной, жены второго человека в государстве — Молотова. В 1939 году не без ее поддержки глава ГОСЕТа был удостоен звания народного артиста СССР, награжден орденом Ленина и избран депутатом Моссовета. Такой же орден получил и поэт П.Д. Маркиш, также находившийся тогда в фаворе у власти. А в 1940 году в Государственном издательстве художест­венной литературы вышли в свет книги Шолом-Алейхема, Д.Р. Бер­гельсона, С.З. Галкина, Л.М. Квитко и других известных еврейских поэтов и прозаиков.

Н

* Прежний руководитель и основатель театра A.M. Грановский, выехав в июле 1927 года в Западную Европу для организации гастролей своего коллектива, стал невозвращенцем.

о именно в то время, в конце 30-х — начале 40-х, на этих пока что благополучных деятелей еврейской культуры в тиши служебных кабинетов на Старой площади и на Лубянке стали собирать комп­ромат, который свидетельствовал о зарождении в СССР официаль­ного антисемитизма и который в свое время будет пущен в ход. Так, 14 марта 1941 г. в ЦК ВКП(б) на имя А.А. Жданова поступил про­странный донос от сотрудника ГОСЕТа Н.А. Белиловского, кото­рый обвинил Михоэлса в национализме и противопоставлении им «реакционной теории о жизненности и вечности еврейского народа» сталинскому учению об объективной неизбежности ассимиляции

евреев²⁶⁶. Показательно, что этот материал был сдан в архив только в ноябре 1948 года, то есть когда Михоэлса уже не было в живых, а в стране развернулась большая антиеврейская чистка.

* * *

Торжественно прозвучавшее на весь мир в середине 30-х годов за­явление из Москвы о благополучном решении «еврейского вопроса» на одной шестой части земной суши явилось громадным пропаган­дистским успехом большевиков. Успех этот был тем более впечат­ляющим, что подкреплялся такими очевидными достижениями советского руководства, как укрощение массового бытового анти­семитизма, обеспечение полного равноправия евреев в образова­тельной, социальной, культурной и других сферах жизнедеятельности общества. Основным следствием такого реального гражданского равенства евреев явилась их интенсивная ассимиляция, которая тогда носила естественный добровольный характер и не была на­сильственной. Творцом новой счастливой судьбы советских евреев был объявлен «отец народов» Сталин, увенчанный лаврами созда­теля нового Основного закона страны, самого демократического в мире. И действительно, вклад этого человека в преодоление много­векового проклятия, тяготевшего над евреями, казался многим, причем не только в Советском Союзе, огромным. Как утверждалось, именно он сначала теоретически обосновал возможность реального решения национальных проблем посредством территориальной автономии и последующего формирования на ее территории полно­ценной нации, а затем на практике предоставил евреям таковую автономию на Дальнем Востоке. Однако Биробиджанский проект, представлявший собой на самом деле не более чем пропагандист­скую акцию, очень скоро обнаружил свою очевидную нежизнеспо­собность. Но это обстоятельство скорее всего мало беспокоило Ста­лина. Ведь для него, располагавшего огромными возможностями для манипуляции общественным мнением как внутри страны, так и за рубежом, не составляло большого труда выдать любую фикцию за чистую монету. В дальнейшем пропагандистская шумиха вокруг Биробиджана стала использоваться советским диктатором для стра­тегического прикрытия подготовлявшегося им с конца 30-х годов реального способа решения проблемы советских евреев: их неглас­ной форсированной ассимиляции, механизм которой будет запущен в полную силу в конце 40-х. Предпосылкой перевода проходившего до этого естественным путем процесса постепенного растворения еврейского населения в русском и других крупных советских этносах на административные рельсы послужили репрессии, обрушившиеся во время «большого террора» на головы идишистских обществен­ных и культурных деятелей. Парадокс ситуации заключался в том,

что в основном это были люди, которых власть сначала использо­вала в борьбе с сионизмом и еврейским традиционализмом, а потом, когда эта задача была выполнена, цинично и без сожаления обрекла на смерть.

Вместе с тем тогдашнее уничтожение представителей еврейской культуры и общественности, а также партийно-государственных функционеров еврейского происхождения вряд ли будет правомер­ным квалифицировать как проявление целенаправленной антисе­митской политики, ибо террор против них проводился в рамках общей чистки номенклатурной элиты и генерального наступления сталинского руководства на права советских нацменьшинств.

Впрочем, репрессивные действия властей наряду с избранным
Сталиным тайным курсом на целенаправленную ассимиляцию и зало-
жили основу сформировавшегося вскоре в СССР государственного
антисемитизма, на процессе вызревания которого в нашей стране
следует остановиться особо. х

Глава II

Вызревание официального антисемитизма

Государственно-патриотическая альтернатива

идеологический мутация режима

О

* Внешняя, если так можно выразиться, оболочка этой теории, ее декла­ративно-лозунговая основа действительно была позаимствована прежде всего из таких работ Ленина, как «О лозунге Соединенных Штатов Европы» (1915 г.) и «О кооперации» (1923 г.), однако авторство самого главного в> ней — конкретной интерпретации ключевых положений — принадлежало исключительно Сталину.

держивая в 20-е годы одну за другой победы в борьбе с оппози­цией, добиваясь абсолютного лидерства в стране, Сталин постепенно прибирал к рукам основные бразды правления обществом, и прежде всего стремился установить свою единоличную власть над партийно-государственным аппаратом, армией и политической полицией. Для достижения этой цели он использовал такой идеологический архимедов рычаг, как взятая им на вооружение теория построения социализма в отдельно взятой стране. Назвав эту теорию ленинской*, Сталин начиная с 1924 года активно использовал ее в полемике с главным конкурентом в борьбе за верховную власть — Троцким, который потом охарактеризовал установку на построение социа­лизма в одной стране как социал-патриотическую¹. Вступив в от­крытое идейное противоборство с таким видным партидеологом и блестящим оратором, Сталин, не обладавший особым опытом да и талантом партийного теоретика, вынужден был до 1928 года отра­жать интеллектуальные наскоки оппозиции в союзе с Н.И. Бухари­ным. Тот по сути руководил советской пропагандистской империей (был ответственным редактором таких ведущих партийных органов, как «Правда» и «Большевик») и при активном содействии Сталина оказался в октябре 1926 года на посту генерального секретаря Комин­терна. Однако этот тандем не мог быть прочным и тем более долго­вечным. Бухарин хоть и подходил, по выражению Троцкого², для роли

медиума и мог блестяще исполнить тот или иной идеологический заказ, но в то же время сам претендовал на лидерство в партии, прежде всего в теоретических вопросах. Это, конечно, было неприем­лемо для Сталина, причем не только в принципе, но и в силу кон­кретных разногласий, существовавших между ним и Бухариным, чью, скажем, концепцию «аграрно-кооперативного социализма», который предполагалось строить «черепашьим шагом», преодоле­вая государственный монополизм в экономике путем запуска меха­низма «свободного рынка»*, он отвергал. Сталин делал ставку на использование в социалистическом строительстве жестких админи­стративных методов, которые казались ему не только более эффек­тивными, но и единственно возможными в той крайне напряженной внутри- и внешнеполитической ситуации, которую переживала стра­на начиная с 1927 года (внутрипартийные распри, разрыв дипло­матических отношений с Англией, переход Чан Кайши на сторону Запада и Японии, предпринявших вооруженную акцию «умиротво­рения» в Китае и т. д.). Сталина поддерживало подавляющее боль­шинство партбюрократии, ибо его методы, в отличие от бухарин-ских, в оптимальной степени обеспечивали выживание созданной большевиками общественно-политической системы. Ведь в советс­ких верхах была хорошо известна вышедшая в 1925 году в Харбине книга лидера сменовеховства Н.В. Устрялова «Под знаменем рево­люции», в которой автор, предсказывая скорую реставрацию пре­жнего социального строя в России, отмечал, что русская рево­люция, пройдя весь предначертанный ей историей цикл развития, подошла к стадии, когда уже все более явным становится конечный итог этой крупномасштабной социальной метаморфозы: под покро­вом коммунистической идеологии слагается новая буржуазная демо­кратическая Россия³. И номенклатурный слой в большинстве своем как раз и ассоциировал такую опасную для него перспективу разви­тия страны с экономической программой Бухарина.

П

* Эта теоретическая модель была соткана из противоречий. К примеру, в ней сочеталось требование экономической либерализации с категориче­ским отказом от института частной собственности. К тому же ее практиче­ская реализация была рассчитана на нереальную в то время перспективу Долговременного мирного развития страны. ** Выражение, пущенное в ход троцкистами.

оняв изощренным политическим чутьем, что теперь вновь и с той же остротой, как и в годы гражданской войны, встал вопрос «кто кого?», Сталин решился на «третью революцию»**. И предпри­нял ее отнюдь не во имя торжества предвосхищаемого сначала смено­веховцами⁴ и потом Троцким «термидора», а скорее наоборот, чтобы предотвратить грозившую России капитализацию. Сделать это можно было, установив в стране жесткий авторитарный режим и превратив ее в некую социалистическую империю.

Воистину, чтобы все (т.е. социальный строй) оставалось преж­ним, необходимо было многое изменить. В экономической сфере это обернулось насильственной коллективизацией в сельском хозяйстве и «сверхиндустриализацией»⁵ — в промышленности. В позаимство­ванной у Е.П. Преображенского и других троцкистов идее «большого скачка» в развитии тяжелой индустрии Сталин видел панацею от поражения СССР в уже определенно начавшей назревать тогда но­вой мировой войне. В 1931 году он довольно точно определил срок, отпущенный историей на промышленную модернизацию страны:

«Мы отстали от передовых стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»⁶.

Как не признать после этого справедливость утверждения, что тоталитаризм зачастую возникает там и тогда, где и когда на по­вестку дня ставится проблема форсированной индустриализации?

Главнейшим же политическим императивом для Сталина стала замена власти номенклатурной олигархии (так называемой дикта­туры партии*) его единоличной диктатурой. Поливождизм должен был уступить место правлению, созвучному традиционной для Рос­сии автократии. И это было в интересах широкого «среднего» слоя неокрепшей советской бюрократии, видевшего в Сталине сильного политика («хозяина»), способного железной рукой устранить верху­шечную междоусобицу, подтачивавшую коммунистическую власть, и установить такой порядок, который бы обеспечил его служителям не только выживание, но и стабильный материальный уровень су­ществования за счет гарантированных привилегий. Облачившись в тогу диктатора, Сталин первым делом отбросил за ненадобностью некоторые внешние атрибуты революционного демократизма боль­шевистских вождей, издав, например, постановление политбюро от 20 октября 1930 г., как бы обязавшее его «немедленно прекратить хождение по городу пешком». Тогда же личная канцелярия Сталина (так называемый секретный отдел ЦК) была переведена со Старой площади в Кремль, который К.Е. Ворошилову было приказано «очистить от не вполне надежных жильцов»⁷.

О

* Диктатура партии была осуждена Сталиным в августе 1927 года как извращение Г.Е. Зиновьевым ленинизма (8).

святить кардинальные системные преобразования и консоли­дировать раздираемое социально-политическими противоречиями общество могла только новая национально-государственная докт­рина, направлявшая «переходное» и во многом еще не устоявшееся общественное сознание в облицованное гранитом марксистской догмы русло слепой веры в достижимость великой цели всеобщего процветания.' И такая доктрина, основанная на теории построения социализма в одной стране и идее патриотизма (разумеется, в ста­

линской интерпретации) была с конца 20-х годов взята властью на вооружение. При этом Сталина, считавшего себя единственным душе­приказчиком ленинского теоретического наследия, нисколько не смущало высказанное в свое время его учителем предостережение о том, что «в соединении противоречивых задач патриотизма и социа­лизма была роковая ошибка французских социалистов»⁹. Более того, ему, главному теперь идеологу партии, все ясней становилось то, что революционный космополитизм, проповедовавшийся большевиками-ленинцами, уже в значительной мере выработал свой пропагандист­ский ресурс, да и одухотворявший коммунистический интернацио­нализм, но так и не воплотившийся в реальную действительность лозунг мировой революции, тоже серьезно обветшал и нуждался в корректировке. Тем более, что в своем изначальном, так сказать орто­доксальном, виде он явно ассоциировался с преданным анафеме троцкизмом.

Понимая, что преодолеть инерцию революционного сознания масс будет не просто, Сталин проводил идеологическую ревизию, что называется, исподволь, придерживаясь тактики осторожных шагов. Думается, для него, человека хорошо знакомого с религиозной дог­матикой, не составляла особого секрета та истина, что приспособить то или иное учение к собственным нуждам можно и не прибегая к радикальному его обновлению, достаточно в нем просто несколько сместить смысловые акценты. Отсюда понятно, почему Сталин, в конце 1924 года вслед за Лениным утверждавший, что «мировая рево­люция будет развертываться тем скорее и основательнее, чем дейст­вительнее будет помощь первой социалистической страны рабочим и трудящимся массам всех остальных стран», в июле 1928 года уже, что называется, с точностью до наоборот упирал на то, что «про­летарии всех стран имеют некоторые довольно серьезные обязанно­сти в отношении пролетарской диктатуры в СССР», которые «состоят в поддержке пролетариата СССР в его борьбе с внутрен­ними и внешними врагами...»¹⁰.

В общем, оставаясь вроде бы приверженным прежним ортодок­сальным ценностям большевизма, Сталин тихой сапой осуществлял подмену в этой сфере в духе «национал-реформизма»*. Это дало в руки главного политического противника Сталина и оракула миро­вой революции Троцкого сильный дополнительный козырь, которым тот, будучи высланным за границу, не преминул воспользоваться, утверждая, например, следующее:

«

* Выражение Л.Д. Троцкого.

Печать время от времени возобновляет предположение, что Сталин стре­мится к международной революции. Нет более ошибочной мысли. Между­народная политика полностью подчинена для Сталина внутренней. Внутрен­няя политика означает для него прежде всего борьбу за самосохранение».

Происходившая в СССР идеологическая метаморфоза была оче­видной и для представителей старой русской эмиграции. В 1935 году мыслитель и публицист Г.П. Федотов отмечал в Париже, что «мечта о мировой революции погребена окончательно... политика и идео­логия Советов вступили в фазу острой национализации»".

С самого начала проводившейся Сталиным идеологической пере­стройки стало очевидным, что в отличие от Ленина он претендовал не только на роль пролетарского, но и национального вождя. Поэто­му для него, как, впрочем, для любого авторитарного лидера, было так важно морально подчинить себе наряду с партией все общество, во всем его социальном и национальном многообразии. Готовя проч­ную социальную основу для своего режима, диктатор в соответствии с логикой вещей, которая, по его же словам, «сильнее логики чело­веческих намерений», вынужден был следовать заповеди своей муд­рой предшественницы у кормила российской власти Екатерины II: «Боже, избави играть печальную роль вождя партии, — напротив, следует постоянно стараться приобрести расположение всех поддан­ных»¹². Устранение социальной и национальной разобщенности, достижение «морально-политического единства» советского обще­ства и сплочение его вокруг общенародного вождя как раз и должна была обеспечить созидаемая впервые в послереволюционной России национально-государственная идеология. Выкристаллизовавшись вскоре в так называемый советский патриотизм и претендуя в извест­ной мере на некое откровение и исключительность, она тем не менее по сути базировалась на тех же элементах, что и ее «прародительни­ца» — «величественная триада» («православие, самодержавие, народ­ность»), сотворенная в 1833 году министром народного просвещения С.С. Уваровым. Эта, как говорят, заимствованная у немецкого фило­софа и поэта Ф. Шлегеля формула антидемократической государ­ственности, ставшая своего рода консервативным ответом на лозунг Великой французской революции «Свобода, равенство и братство» (что с самого начала придало ей оттенок реакционности и изоляцио­нистского охранительства), призвана была освящать режим бюро­кратической автократии. Поэтому адаптировать ее к специфике сталинского правления не представляло большой сложности: первый компонент формулы был механически заменен на марксизм-лени­низм, второй уступил место сталинскому единовластию, а третий, вы­полнявший «дежурную» декоративно-демагогическую роль и приз­ванный глянцем ниспосланной сверху «национальной идеи» — вождь (царь) есть выразитель и защитник интересов народных («народ и партия — едины!») — скрадывать полное отсутствие в государстве реального народоправства, мог быть оставлен без изменений.

Чтобы придать своему генеральному идеологическому наступле­нию наибольшую эффективность, Сталин заметно нарастил и уже­сточил репрессивные акции. Тогда, в конце 20-х, ксенофобия была

по существу возведена в ранг государственной политики* (как, кстати, и при Николае I), а жертвами массового террора стали в первую очередь такие главные хранители остатков обществен­ной самостоятельности, как крестьянство и старая интеллигенция. На деревню обрушился топор «великого перелома», а в городах на­чались аресты так называемых буржуазных специалистов и «старо­режимной» профессуры. ОГПУ поставило на поток фабрикацию политических провокаций наподобие «дел» «Промпартии», «Союз­ного бюро меньшевиков», «Трудовой крестьянской партии». Следуя своей излюбленной тактике «гнилого компромисса» (выражение Троцкого), Сталин широко использовал в этих акциях гвардию интернационального большевизма, хотя та и не вписывалась в идео­логические рамки новой национально-государственной концепции и потому сама была обречена стать следующей жертвой политиче­ского террора.

Н

* 21 ноября 1929 г. политбюро ЦК ВКП(б) утвердило с поправками Сталина проект закона о перебежчиках, объявлявший всех находившихся за границей советских граждан, отказавшихся возвратиться в страну по тре­бованию правительства, преступниками. Этим драконовским нормативным актом, имевшим и обратную силу, предусматривался даже расстрел в течение 24 часов после установления личности, если «перебежчик когда-либо в буду­щем окажется на родине» (13).

емалую активность в травле своих коллег, заклейменных как выходцы из буржуазной научной школы, проявил академик М.Н. Покровский, который был фигурой номер один на советском историческом фронте. Ему, старому большевику ленинского космо­политического склада, принадлежала заслуга введения «Интерна­ционала» в качестве государственного гимна советской России. Произошло это 4 сентября 1918 г. на закрытии Первого всерос­сийского съезда по просвещению. Тогда Покровский торжественно заявил: «Теперь у нас нет национального гимна. Пусть же револю­ционный «Интернационал» будет нашим революционным нацио­нальным гимном»"'. В 1922 году этот законодатель в советской исто­рической науке резко критиковал Троцкого и поначалу заслужил благорасположение Сталина. Однако уже с конца 20-х годов ново­испеченного диктатора перестал устраивать национальный нигилизм мэтра от истории, утверждавшего, скажем, что «"русская история" есть контрреволюционный термин, одного издания с трехцветным флагом и "единой и неделимой"»¹⁵. И даже активное сотрудничество Покровского с ОГПУ в фальсификации так называемого «акаде­мического дела», по которому как заговорщики и великорусские шовинисты были тогда арестованы С.Ф. Платонов, Н.П. Лихачев, М.К. Любавский, Е.В. Тарле и другие историки старой школы, не было записано ему в актив. Скорее наоборот: то, что Покровский выказал в этом деле значительно больше усердия, чем полагалось

в таких случаях, способствовало только дальнейшей его дискреди­тации в глазах Сталина, который в кругу приближенных называл ученого невеждой и дураком¹⁶. К тому же, вопреки чаянию Покров­ского, Сталин отнюдь не собирался ставить крест на историках-государственниках, уцелевших с дореволюционных времен. Он хотел лишь сбить.с них академический снобизм и гонор и с помощью таких сильнодействующих средств, как аресты и ссылки, «излечить» их от синдрома высокомерия, проявлявшегося в том, что они не переста­вали считать большевистских вождей случайными правителями великой России. Проще говоря, вождь хотел припугнуть старую профессуру, а потом загнать ее в свое идеологическое стойло, запо­лучив тем самым дополнительную «тягловую силу» для уже тронув­шейся в путь имперской колесницы. Поэтому не было ничего удивительного в том, что в 1937 году Сталин, расстреляв историков Н.Н. Ванага, Г.С. Фридлянда и других учеников тогда уже покой­ного Покровского, простил и возвратил из ссылки всех оставшихся в живых историков старой школы. Как бы объясняя этот парадокс, Сталин в марте того же года заявил:

«...Между нынешними вредителями и диверсантами, среди которых троцкистские агенты фашизма играют довольно активную роль, с одной стороны, и вредителями и диверсантами времен шахтинского периода, с другой стороны, имеется существенная разница»¹⁷.

О том, что конкретно стояло за этой фразой вождя, можно судить по тому, как сложилась в 30-е годы судьба одного из «вре­дителей шахтинского периода» академика Тарле, в жилах которо­го, кстати, текла и еврейская кровь. Будучи арестованным в конце января 1931 года, тот был обвинен в том, что, входя в мифический «Всенародный союз борьбы за возрождение свободной России», пы­тался организовать иностранную интервенцию и свергнуть советскую власть. В будущем «буржуазном» правительстве России он якобы зарезервировал для себя пост министра иностранных дел и потому-де по поручению заговорщиков «вступал в сношения» с француз­ским премьер-министром Р. Пуанкаре, Папой Римским Пием XI... Подобными откровениями изобиловало сфабрикованное ОГПУ «дело» Тарле, закончившееся в августе его высылкой в Алма-Ату. Однако уже через год историку разрешили возвратиться в Ленин­град и преподавать в ЛГУ. Новые грозовые тучи сгустились над ним летом 1937 года, когда 10 июня одновременно в «Правде» и «Изве­стиях» появились разгромные рецензии на его монографию «Напо­леон». Поскольку она вышла годом ранее под редакцией К.Б. Радека и о ней успел положительно отозваться Бухарин (оба были вскоре репрессированы и объявлены врагами народа), то понятно, почему «Правда», не стесняясь в выражениях, назвала Тарле «изолгавшимся контрреволюционным публицистом, который в угоду троцкистам

преднамеренно фальсифицирует историю». Опасаясь нового ареста, Тарле обратился за помощью к Сталину, и тот взял его под свою защиту. Уже на следующий день, 11 июня, «Правда» опубликовала сообщение «от редакции», в котором книга Тарле была названа «самой лучшей» из немарксистских работ, посвященных Наполеону. А 30 июня Тарле получил теплое, ободряющее письмо от Сталина, по настоянию которого 25 апреля 1938 г. политбюро рекомендовало АН СССР восстановить ученого в звании академика¹⁸.

Описанная история была одним из закономерных следствий но­вого идеологического курса советского руководства, краеугольным камнем которого с 1931 года стал открыто провозглашенный пат­риотизм. Выступая тогда на всесоюзной конференции работников социалистической промышленности, Сталин торжественно заявил:

«В прошлом у нас не было и не могло быть отечества. Но теперь, когда мы свергли капитализм, а власть у нас, у народа, — у нас есть отечество и мы будем отстаивать его независимость»".

В

* Эта амбивалентность доктрины государственного патриотизма Ста­лина наглядно проявилась в его беседе в декабре 1931 года с немецким писа­телем Эмилем Людвигом, которому он заявил, между прочим, что «Петр Великий — это капля в море, а Ленин — целый океан». В ходе той же беседы (да и не только в ней) Сталин старался не единожды подчеркнуть свою, пускай не кровную, но духовную русскость, употребляя, к примеру, такие выражения, как «мы, русские большевики», или вопреки реальным фактам утверждая, что его первыми учителями марксизма были русские револю­ционеры, проживавшие в Закавказье. Эта потребность идентифицировать себя с русскими еще больше усилилась в последующие годы. Как свидетель­ствует дипломат О.А. Трояновский, Сталин, принимая в марте 1947 года министра иностранных дел Англии Э. Бевина, несколько раз использовал словосочетание «мы, русские» (20). Все это свидетельствовало о наличии У Сталина устойчивого комплекса национальной неполноценности, кото­рый заставлял его постоянно демонстрировать свое русофильство.

интерпретации Сталина патриотическая идея представляла собой нечто эклектичное, амбивалентное, причудливым образом со­единившее в единое целое коммунистическую догматику и парадиг­му русского исторического величия*. Причем из этих двух идейных источников было почерпнуто лишь то, что обеспечивало укрепление милитаризованной и чиновно-аппаратной государственности и консолидацию общества вокруг всевластного вождя, и, наоборот, решительно отброшено все, не служившее этой цели. Скажем, зна­чительно больше был востребован из прошлого дух самодостаточ­ности и изоляционизма старой Московии, чем западничество Петра Великого. Или, к примеру, был резко осужден русский либерализм, и в то же время с удивительной точностью воспроизводились поли-цейско-бюрократические порядки периода царствования Николая I, о которых М.Е. Салтыков-Щедрин писал:

«Время было глухое и темное. Правительство называли «начальством», а представление о внутренней политике исчерпывалось выражениями: «ежовые рукавицы» и «канцелярская тайна»²¹.

Апеллируя к великому прошлому России, Сталин не собирался возрождать национальную духовность, неразрывно связанную с историей русского православия. Его прагматический ум надеялся обрести в прежнем величии этой державы прежде всего идеологиче­ское обоснование своим властным амбициям. По свидетельству род­ственного окружения Сталина, тот в 1935 году высказал мысль о «фетишизме народной психики, о стремлении иметь царя»²². Как бы оправдывая необходимость своего единоличного лидерства в пар­тии и государстве, Сталин вызывал из небытия тени великих преоб­разователей России — Ивана III, Ивана Грозного, Петра Великого и на их примере убеждал общество, что для решения грандиозных задач современного социалистического строительства необходима куда более сильная власть, чем та, которой обладали когда-то эти монархи-реформаторы. Вместе с тем, поскольку реабилитация доре­волюционной истории была выборочной, сохранялась возможность клеймить «проклятое» прошлое России и с выгодой для себя оттенять на фоне минувшего собственные достижения. Исторические пара­дигмы помогали оправдывать и жестокое, бесчеловечное отношение советских властей к собственному народу, и любые жертвы с его сто­роны, понесенные якобы во имя достижения великих целей. Как не вспомнить здесь о Ромуле Августуле, последнем императоре Запад­ной Римской империи, однажды с горькой иронией сказавшем: «Когда государство начинает убивать людей, оно всегда называет себя родиной». Примечательно, что в 1934 году почти одновременно были приняты постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б) от 15 мая «О преподавании гражданской истории в школах СССР»*, хотя и в урезанном и искаженном виде, но возвратившее народу его истори­ческое прошлое (кроме того, вошли вновь в повседневный лексикон подвергшиеся было революционному остракизму такие слова, как «родина», «отечество»), и решение политбюро от 4 мая «О включе­нии в законы СССР статьи, карающей за измену родине»²', позво­лившее сталинскому руководству «законным образом» расправиться потом с тысячами ни в чем не повинных людей.

Р

* После 1926 года, когда в школах была введена военная подготовка, постановление от 15 мая 1934 г. представляло собой как бы второй крупный шаг советского руководства в воспитании молодого поколения в тради­ционном для всего остального мира патриотическом духе. Таким образом, интересы защиты собственного отечества все более настойчиво требовали отказа от романтической химеры всемирной пролетарской солидарности.

усский философ И.А. Ильин, рассуждавший как рациональный умеренный националист и полагавший, что «безумию левого боль­

шевизма Россия должна противопоставить не безумие правого боль­шевизма, а верную меру свободы...», весьма скептически относился к патриотическо-идеологическим экзерсисам Сталина. Он был глу­боко уверен в том, что «патриотизм можно пробудить и расшевелить в людях, для того чтобы он свободно загорелся в них, но навязать его невозможно», поскольку «и самый высший героизм, и самое чистое самоотвержение являются проявлением свободной, доброй воли». По Ильину, «государственная власть, подавляющая свободу чело­века, строящая все на тоталитарности и терроре, подтачивает свои собственные силы и силы управляемого ею народа» и потому обре­чена в исторической перспективе²⁴.

Впрочем, подобные философские материи вряд ли занимали тогда Сталина. Используя патриотическую риторику, он решал более конкретные и насущные для себя задачи, и прежде всего такую, как дискредитация явных и потенциальных политических противников. Наиболее наглядным примером такого рода может служить инспи­рированная сверху моральная травля Бухарина, предшествовавшая его аресту и казни. Названный в свое время Лениным «ценнейшим и крупнейшим теоретиком партии»²⁵ и считавшийся после его смерти ведущим партийным идеологом, Бухарин уже в силу этого обстоя­тельства обречен был пасть жертвой властных амбиций Сталина. Завязка политической драмы пришлась на 1929 год, когда Бухарин был изгнан из политбюро, исполкома Коминтерна и отстранен от руководства редакцией «Правды». Это было время, когда идеологи­ческий маятник от социального авангардизма все стремительней смещался в сторону консервативного традиционализма. Чтобы поли­тически выжить, Бухарину пришлось потом в течение нескольких лет беспрестанно каяться в своих ошибках и заблуждениях. И только в 1934 году в награду за это ритуальное унизительное самобичева­ние он был поставлен ответственным редактором «Известий», обретя вновь, как казалось, право на политическую жизнь. Однако это на­значение вовсе не означало отпущения прошлых грехов, Сталин просто дал своей жертве расслабиться, прежде чем добить ее новым пропагандистским оружием — патриотическо-пропагандистской дубинкой, пущенной в ход в начале 1936-го. Тогда в «Известиях» появилась статья Бухарина «Нужна ли нам марксистская историче­ская наука? (О некоторых существенно важных и несостоятельных взглядах тов. М.Н. Покровского)»²⁶, которая должна была знамено­вать собой начало кампании по идейному развенчанию так называе­мой школы Покровского. Однако главной мишенью новой пропа­гандистской атаки суждено было стать не столько давно умершему ученому и его последователям, сколько самому ее невольному инициа­тору, спровоцированному на это выступление заказавшим статью партийным аппаратом. Уже через несколько дней «Правда» нанесла двойной удар по Бухарину, обвинив его в номерах от 30 января и

10 февраля в глумлении над русским народом (тот назвал его «на­цией Обломовых»). Внимательному читателю не составляло особого труда понять, кто выступает в данном случае в роли верховного защитника русских от нападок бывшего оппозиционера, проповедую­щего ныне антипатриотическую «гнилую концепцию». Конечно, им был Сталин, чье пришедшееся весьма кстати высказывание 1924 года о «русском революционном размахе» воспроизводилось в «Правде». Он же, очевидно, являлся и главным вдохновителем, а может быть, в какой-то мере и даже непосредственным автором этих антибуха-ринских статей. Уж слишком много в них было личных выпадов, в которых с уничижительной издевкой говорилось о высокомерной «высоколобости» Бухарина, в том числе и такой эмоционально окра­шенный пассаж: «Словечка в простоте не скажет — все с ужимкой», а «ужимка все получается в сторону от ленинизма». И хотя Сталин официально величался учеником Ленина, но, расправляясь с Буха­риным, опосредованно как бы сводил старые счеты и со своим по­койным учителем, не стеснявшимся в своё время проклинать «русских дураков» и «паршивую российскую коммунистическую об­ломовщину» ²¹.

В ответ Бухарину не оставалось ничего другого, как опублико­вать 14 февраля в «Известиях» краткое покаяние, которое вряд ли могло умилостивить Сталина, уже, видимо, тогда решившего окон­чательно расправиться со своим бывшим соратником. Но вождь не торопился с исполнением мысленно вынесенного смертного приго­вора. Он действовал как всегда постепенно и наверняка, изо дня в день методично подталкивая жертву к краю смертельной пропасти. Первым делом Бухарина фактически отстранили от руководства «Известиями», направив сначала под благовидным предлогом в длительную командировку во Францию, а когда тот, не поддав­шись соблазну невозвращенчества, вернулся в страну, контроль за делами в редакции уже фактически был возложен на заведую­щего отделом печати и издательств ЦК Б.М. Таля*, официально считавшегося с 11 августа заместителем ответственного редактора «Известий».

З

* Известность в стране Таль получил после того, как 9 января 1937 г. появился на помещенной в «Правде» фотографии рядом со Сталиным и не­мецким писателем Л. Фейхтвангером, гостившем тогда в Советском Союзе. Но это не спасло его от пришедшегося на 2 ноября ареста органами НКВД. Фотография же продолжала широко публиковаться, правда, изображение ставшего «врагом народа» Таля с нее исчезло посредством нехитрого техни­ческого приема.

а три месяца до ареста Бухарина в печати опять начались напад­ки на него, на сей раз посредством прозрачных намеков на некоего деятеля, «кто смеет болтать об обломовщине как "универсальной черте характера в России"»²⁸. Теперь с обличениями выступили сами

«Известия», хотя формально Бухарин продолжал руководить газе­той вплоть до, 16 января 1937 г.

Добиваясь полной гегемонии в политике и утверждая патриоти­ческую доктрину в общественном сознании, Сталин расправился не только с бывшим «любимцем партии», но и между делом преподал урок послушания и покорности «любимцу народа» — революцион­ному поэту Демьяну Бедному и иже с ним десяткам других деятелей литературы и искусства, «увлекшихся» разоблачением связанного с «прогнившим» царизмом национального прошлого. Повод для выволочки дал сам литератор, когда в 1930 году опубликовал ряд фельетонов, где Сталин усмотрел увлечение «сверх меры» критикой «недостатков жизни и быта в СССР», которая «стала перерастать ... в клевету (здесь и далее выделено в тексте. — Авт.) на СССР, на его прошлое, на его настоящее». За такие переходящие за грань допу­стимого вольности Д. Бедного чувствительно одернули в специаль­но выпущенном по этому поводу постановлении секретариата ЦК. Взыскание было настолько неожиданным и суровым, что поэт, думая, что «пришел час... катастрофы», «оказался в парализованном со­стоянии». Исполненный тревоги и отчаяния, 8 декабря он обратился к Сталину, жалуясь на несправедливое к нему отношение «товари­щей» со Старой площади. Тем самым поэтом, далеким от условностей и хитросплетений аппаратной игры, под сомнение была поставлена непогрешимость руководства партии и правильность принимаемых им рещений, что только подлило масло в огонь конфликта. Выйдя из тени и заговорив открытом текстом, Сталин 12 декабря направил Бедному ответ, в котором с высокомерным пафосом отчитал того за «клевету» «на наш народ, развенчание СССР, развенчание проле­тариата СССР, развенчание русского пролетариата», заметив особо, что негоже «возглашать на весь мир, что Россия в прошлом пред­ставляла собой сосуд мерзости и запустения...что «лень» и стремле­ние «сидеть на печке» является чуть ли не национальной чертой русских вообще...»²⁹.

Казалось, что внушение вождя возымело действие: чтобы заслу­жить прощение партии, поэт-агитатор не только стал решительно клеймить троцкистов и других оппозиционеров, но и примкнул ко все разраставшемуся хору славящей Сталина творческой интелли­генции. Наверху это было замечено и должным образом оценено: Бедный был удостоен чести встречать новый 1936 год вместе с вож­дем. Однако вскоре выяснилось, что самого главного — сути нового идеологического курса он так до конца и не осознал. В противном случае поэт не взялся бы за написание либретто к новой постановке шуточной оперы А.П. Бородина «Богатыри», осуществленной осенью 1936 года режиссером А.Я. Таировым в Московском камерном театре и вызвавшей взрыв негодования у В.М. Молотова, побывавшего на, премьере спектакля. На сей раз Демьяна Бедного подвергли словес­

ной порке публично. В центральной печати его обвинили в глумле­нии над русским народным эпосом, выразившимся в показе Ильи Муромца, других былинных богатырей как пьяниц, кутил и трусов. Серьезные нарекания вызвало также ёрническое изображение креще­ния Руси, совершенное будто бы «по пьяному делу». Сверх того поэту припомнили прежние высказывания о «российской старой горе-культуре — дуре» и то, что он «пинал» русскую историю³⁰. И хотя после вторичной проработки он, стараясь во что бы то ни стало остаться на плаву, подготовил даже в июне 1937 года для «Правды» стихотворное проклятие М.Н. Тухачевскому и другим расстрелян­ным тогда военачальникам, добиться этого ему не удалось. Единст­венное, что поэт вымолил у Сталина, — это жизнь и свободу, что, впрочем, по тому времени было щедрым подарком судьбы. Револю­ционный пафос в культуре уходил в прошлое, и поэтому вполне закономерным стало исключение Бедного в августе 1938 года из пар­тии, а потом и изгнание его из Союза советских писателей.

новня генерация идеологов

П

* Этот самый давнишний в аппарате ЦК помощник Сталина был ре­комендован ему еще Лениным.

атриотическая перестройка пропаганды, конечно, была бы немыс­лима без установления Сталиным полного контроля над партийно-идеологической сферой. Для этой цели в 1930 году в Институт им. В.И. Ленина, занимавшийся хранением и изданием теоретиче­ского наследия умершего вождя, он направил в качестве заместителя директора своего помощника И.П. Товстуху*. А 1 декабря 1931 г. было принято постановление политбюро, предписывавшее «попол­нить редакцию сочинений Ленина т. Сталиным»³¹. Параллельно про­водилась и ревизия истории большевизма, сигналом к началу кото­рой послужило направленное Сталиным в конце октября 1931 года директивное письмо в редакцию журнала «Пролетарская революция». В нем троцкизм квалифицировался как «передовой отряд контррево­люционной буржуазии, ведущей борьбу против коммунизма, против Советской власти, против строительства социализма в СССР», и объ­являлся крестовый поход против авторов трудов по истории партии, подозревавшихся в «протаскивании» «троцкистской идеологиче­ской контрабанды». Персонального нагоняя не избежал даже такой авторитетный историк партии, как Е.М. Ярославский, который был обвинен в ошибках «принципиального и исторического характера». Главным объектом разносной критики стал вышедший под его редакцией в 1926-1929 годах четырехтомник по истории ВКП(б). В итоге в конце 1931 — начале 1932 года политбюро решило приос­

тановить издание подобных сочинений Ярославского и «организо­вать немедленную проверку» всех остальных учебников по истории партии и рабочего движения³².

Однако поскольку в начале 30-х годов Сталин только готовился стать единственным непререкаемым законодателем в историко-партийной науке, он еще вынужден был считаться с мнением своих соратников из ближайшего окружения, часть которых в отличие, скажем, от Кагановича не была в восторге от намерений новоявлен­ного «хозяина» произвести радикальную чистку в идеологической сфере. Так, секретарь ЦК П.П. Постышев допускал применение край­них мер только в отношении убежденных троцкистов и призывал по-товарищески помочь «честным», но оступившимся по недомыс­лию партийцам³³. На первых порах партверхушка поддержала Ста­лина (да и то не безоговорочно) только в борьбе с такими явны­ми идейно-политическими противниками, как, например, Троцкий или М.Н. Рютин (автор известной антисталинской «платформы»). Тем не менее это не повлияло на решимость вождя довести дискре­дитацию Зиновьева, Каменева, Бухарина и других бывших, но еще не окончательно, как ему казалось, «разоружившихся перед партией» оппозиционеров до конца. Вместе с тем маловлиятельные в широких партийных массах функционеры, наподобие Ярославского, после примерного наказания* и публичного покаяния были им пощажены. Однако те из них, кто не захотел идеологически перековаться в духе слепой личной преданности вождю (скажем, другой историк партии В.И. Невский), поплатились за это жизнью в годы «большого тер­рора». Такая неоднозначность ситуации с кадрами в идеологиче­ской сфере и предопределила характер принятого по инициативе Сталина постановления политбюро от 8 января 1932 г. «О кампании по борьбе с фальсификаторами истории нашей партии», в котором партячейкам рекомендовалось уделять больше внимания «углублен­ному изучению ленинизма», но пока запрещалось заниматься сведе­нием счетов с «отдельными членами партии, признавшими к тому же свои ошибки»³⁴.

Первые итоги начального этапа предпринятой Сталиным идео­логической перестройки были подведены Агитпропом в конце того же года, когда на оргбюро ЦК было доложено о том, что в програм­мы социально-экономических дисциплин институтов красной про­фессуры, комвузов и втузов «включены вопросы, характеризующие роль вождя и теоретика партии и Коминтерна т. Сталина в дальней­шей разработке марксизма-ленинизма»³⁵.

С

* Решением политбюро Ярославский был освобожден 7 июня 1932 г. от работы в редакции «Правды».

ледующий этап идейной метаморфозы режима, начавшийся с середины 1936 года, характеризовался, как известно, применением

куда более жестких методов политической борьбы. В ходе начав­шегося тогда «большого террора» физическому истреблению под­верглись все, в ком Сталин видел как действительных, так и потен­циальных претендентов на обладание верховной властью в стране. Директива политбюро от 29 сентября прямо объявила «троцкистско-зиновьевские элементы» и проповедовавшиеся ими идеи контр­революционными и служащими интересам международной буржуа­зии и фашистских государств. На состоявшемся через несколько месяцев декабрьском пленуме ЦК партии к «врагам народа» были фактически причислены Бухарин и другие «правые»³''. Ставший к этому времени доминантой общественно-политической жизни стра­ны культ Сталина знаменовал собой окончательный закат пострево­люционного поливождизма, причем не только в идеологии. Известно, что генезис единоличной власти предполагает замену соратников диктатора на лично преданных ему слуг. Сама политическая основа вновь создававшейся империи — всевластие вождя, стяжавшего мощью всеохватного и безликого аппарата власти покорность и по­слушание подданных, — органически отторгала такие, например, популярные в народе личности, как Г. К. Орджоникидзе, Постышев, Горький, Бухарин и Диманштейн, каждый из которых стал в свое время признанным лидером в той или иной области: в экономике, региональной политике, культуре, идеологии, межнациональных отношениях.

Триумф же Сталина как главного и теперь единственного тео­ретика партии пришелся на 1938-й, год расстрела Бухарина и выхо­да в свет «Краткого курса истории ВКП(б)», этого своеобразного евангелия сталинизма, выспренне названного (говорят, с подачи А.А. Жданова) «энциклопедией основных знаний в области марк­сизма-ленинизма».

Таким образом, полностью оправдала себя примененная Стали­ным политическая технология, ориентированная не на воспитание молодых интеллектуалов-единомышленников, как это делалось, скажем, в так называемой бухаринской школе, а исключительно на использование идеологического аппарата партии с его армией при­сяжных пропагандистов, призванных служить активными проводни­ками и распространителями идей вождя. Беспрекословная исполни­тельность —- вот что прежде всего требовал Сталин от сотрудников Агитпропа. Правда, чтобы воспитать генерацию таких чиновных идеологов, Сталину пришлось предварительно немало потрудиться, особенно на ниве аппаратных интриг. Обращает на себя внимание тот факт, что в 20-е годы, когда он, еще не обладая всей полнотой власти над аппаратом ЦК, был не заинтересован в том, чтобы не­зависимые от него руководители Агитпропа укоренились в руко­водящей партийно-идеологической сфере и приобрели там замет­ное влияние, особенно долго никто не задерживался в кресле главы

этого партийного ведомства. В 1922-1929 годах на этом посту успели побывать А.С. Бубнов (1922-1924), В.Г. Кнорин (1924-1927), А.И. Криницкий (1927-1929). Потом, когда Сталин уже безраз­дельно контролировал ключевые звенья власти в стране, в том числе и аппарат ЦК, должность руководителя Агитпропа на довольно продолжительное время (1929-1938) была доверена А.И. Стецкому, заведовавшему ранее агитпропотделом Ленинградского губкома партии.

Все эти люди были для Сталина в той или иной мере компромисс­ными фигурами, на которые он не мог, разумеется, полностью по­ложиться. Если говорить о Стецком, то выбор вождя пал на него не только потому, что в 1929 году ему было всего 33 года (подчинить и держать в повиновении не обремененного летами и не имеющего карьерных достижений политика куда легче, чем зрелого и умудрен­ного профессиональным и жизненным опытом). Существенную роль сыграло и такое обстоятельство, что ранее тот «запятнал» себя пре­быванием в «бухаринской школе»* и во искупление этого «греха» молодости готов был пойти на многое в разоблачении своих вче­рашних единомышленников. «Приручение» с помощью шантажа «проштрафившихся» функционеров было излюбленным приемом Сталина. Надо полагать, что Стецкий при своем назначении, кото­рое состоялось всего лишь через два дня после того как 17 ноября 1929 г. Бухарина вывели из состава политбюро³⁷, не питал каких-либо иллюзий относительно уготованной ему роли, тем более что к тому времени его бывший покровитель был также изгнан из «Правды», где всеми делами с мая 1930 года заправлял Л.З. Мех-лис**, помощник Сталина и глубоко лично ему преданный человек, назначенный тогда секретарем редакции центрального партийного органа³⁹.

Н

* В связи с этим применительно к входившим в эту школу молодым политикам нарицательным стало выражение «Стецкие—Марецкие» (братья Д.П. и Г.П. Марецкие — близкие соратники Бухарина, к тому же Д.П. Ма­рецкий был его заместителем в редакции «Правды»).

** Происходил Мехлис из одесских евреев, однако, подобно Троцкому, любил повторять, что он не еврей, а коммунист. Возможно, таким нацио­нальным нигилизмом он старался наряду с прочим заслужить прощение за свое пребывание в 1907-1910 годах в еврейской националистической партии «Поалей Цион». В ноябре 1924 года Мехлис заменил слабого здоровьем Товстуху на посту руководителя бюро секретариата ЦК РКП(б), которое в 1925-м было преобразовано в особый, а потом и в секретный отдел ЦК. Таким образом, он стал старшим и самым доверенным помощником Ста­лина (38). -

о кардинального решения задачи подготовки собственного идеологического кадрового резерва Сталину удалось достичь уже после осуществленного в 1931 году слияния научно-исследова­

тельских структур Института красной профессуры* и Коммуни­стической академии**, находившихся ранее в «сфере влияния» Бухарина, и создания под эгидой Комакадемии на объединенной научно-гуманитарной базе нескольких самостоятельных ИКП (с лета 1952-го — научно-исследовательские институты) — аграрно­го; мирового хозяйства и мировой политики; естествознания; советского строительства и права; философии, литературы, истории, языка. В том же году по постановлению политбюро от 15 марта в Комакадемии началась чистка, имевшая целью удаление привер­женцев «правых» и направленная на «решительное выдвижение молодых сил»⁴¹.

К

* Институт красной профессуры (ИКП) был создан в 1921 году, когда старая гуманитарная профессура в большинстве своем относилась враж­дебно к советской власти. Это высшее учебное заведение готовило препо­давателей общественных наук для вузов, а также поставляло в партийный и государственный аппарат элитные кадры, которые помощник Сталина Б.Г.Бажанов определял впоследствии как «резерв молодых партийных карьеристов, чрезвычайно занятых решением проблемы, на какую лошадь поставить»(40). Учебные ИКП были ликвидированы в 1938 году.

** Комакадемия была создана в 1918 году в противовес «старорежим­ной» Российской академии наук (с 1925 года — Академия наук СССР). После ликвидации Комакадемии в 1936 году ее научно-исследовательские инсти­туты вошли в систему АН СССР.

*** Митин родился в 1901 году в еврейской семье Житомира, где в 1914-1919 годах работал мелким служащим в одном из банков. После прихода в город Красной армии вступил в РКП(б) и стал комсомоль­ским активистом. В 1921 году перебрался в Москву, через год закончил краткосрочные курсы при Коммунистическом университете им. Я.М. Сверд­лова и был направлен в качестве пропагандиста на ткацкую фабрику «Трехгорная мануфактура». Там в 1923-м допустил «колебания троцкист­ского характера», после чего был мобилизован в политорганы РККА, которые через два года рекомендовали его к поступлению на отделение философии ИКП. По окончании учебы остался в институте в качестве пре­подавателя.

адровая перетряска явилась хоть несколько запоздалым, но все же сильным ответом Сталина на триумфальное избрание в 1929 году действительными членами АН СССР Бухарина и директора Инсти­тута философии Комакадемии A.M. Деборина. А непосредственной реакцией вождя на это событие стала организация летом 1930 года в Комакадемии и ИКП философской дискуссии, острие которой было направлено против «формалистских, абстрактно-схоластиче­ских тенденций» в трудах Деборина и в работах его совместных с Бухариным учеников — Н.А. Карева, И.К. Луппола, Я.Э. Стэна и некоторых других. В качестве ниспровергателей этих непрере­каемых прежде советских научных авторитетов выступили та­кие «молодые бойцы философского фронта», как М:Б. Митин***,

П.Ф. Юдин*, М.Д. Каммари, Ф.В. Константинов, начинающий пар­тийный функционер П.Н. Поспелов, молодой историк A.M. Панкра­това и др. Все они учились или преподавали в ИКП и теперь впервые заявили о себе на всю страну как о новой идеологической элите. В июне в «Правде» была опубликована статья М. Митина. П. Юдина и В. Ральцевича «О новых задачах марксистско-ленинской фило­софии», ставшая по сути своеобразной пропагандистской артпод­готовкой перед произошедшим в следующем месяце весьма знаме­нательным событием: заседанием бюро партячейки философского отделения ИКП, на котором Деборин и его единомышленники были раскритикованы за то, что прошли «мимо разоблачения методоло­гических основ троцкизма и троцкистско-зиновьевской оппозиции». И хотя потом, в октябре, Деборин на президиуме Комакадемии по­винился в этой своей «самой тяжелой ошибке», это не спасло его от еще более серьезного обвинения. На состоявшейся 9 декабря встрече Сталина с членами бюро партячейки ИКП философские взгляды Деборина были определены вождем как проявление «меньшевиствую-щего идеализма»**. Столь экзотический для политики ярлык был запущен в массовый пропагандистский оборот широко распублико­ванным постановлением политбюро от 25 января 1931 г. «О журнале "Под знаменем марксизма"», подготовить которое Сталину помогли М.Н. Покровский и А.И. Стецкий⁴².

С

* Юдин родился в 1899 году в бедной крестьянской семье. С 10 лет батрачил у кулака в селе Апраксино Нижегородской губернии. В 1913 году перебрался в Нижний Новгород, где работал сначала подручным токаря, а потом токарем в паровозных мастерских. В 1918 году вступил в компартию, а в 1921-м переехал в Петроград для поступления в комвуз. По окончании учебы в 1924 году возвратился в Нижний Новгород, где стал редактировать губернскую газету «Звезда», а потом работал под началом А.А. Жданова (тогда первого секретаря губкома) заместителем заведующего губернским агитпропом. В 1927 году получил путевку в московский ИКП, где обучался до 1930-го на отделении философии.

** Изобретая этот термин, Сталин, по-видимому, имел в виду меньше­вистское прошлое Деборина и его «чрезмерное увлечение» идеалистической философией Гегеля.

*** На судьбе этого коммуниста-интернационалиста отразились, на­верное, все противоречия века. Родился Кольман в еврейской семье в Праге в 1892 году. Участвуя в составе австро-венгерской армии в Первой мировой войне, попал в 1915 году в русский плен. После Октябрьской революции примкнул к большевикам, а с начала 30-х преданно служил им на «фило-

этого времени в пропагандистском сленге закрепилось выраже­ние «новое философское руководство», в которое помимо уже упо­минавшихся выше Митина, Юдина, назначенных в 1931 году соот­ветственно заместителем директора и директором ИКП философии, вошел наряду с некоторыми другими и Э.Я. Кольман***, ставший с начала 1932 года директором ИКП естествознания.

Однако молодую «красную профессуру» Сталин не допустил к разработке тактики и стратегии идеологической политики партии. Для этого он использовал тех особо доверенных людей, которые вхо­дили в его ближайшее окружение, прежде всего А.А. Жданова, став­шего с середины 30-х годов ведущим советником вождя в вопросах пропаганды. Троцкий по этому поводу позже отмечал: «Если Сталин создан аппаратом, то Жданов создан Сталиным»⁴³. Правда, перво­начально, после того как в начале 1934 года Жданов (тогда секретарь Горьковского крайкома партии) был переведен в Москву и назначен секретарем ЦК и членом оргбюро, ничто не свидетельствовало о том, что Сталин стремится сделать его тем, кем был, скажем, А.В. Луначар­ский при Ленине. Поскольку Жданов получил в юности некоторые биологические знания (обучался в Петровско-Разумовской сельско­хозяйственной академии), то по переезде в Москву ему было доверено руководство сельскохозяйственным отделом ЦК, а с июня 1934 года он как секретарь ЦК помимо этого подразделения стал курировать планово-финансово-торговый и политико-административный отде­лы, а также управление делами, отдел руководящих партийных орга­нов и секретариат ЦК⁴⁴. Однако уже тогда Жданов сумел продемонст­рировать Сталину не только, а может быть, не столько способности партийного администратора, сколько амбициозное намерение утвер­диться на ниве руководства партийной пропагандой, благо он, сын скромного инспектора народных училищ из провинциального Ма­риуполя, слыл в среде большевистского начальства культурным чело­веком, в какой-то мере даже эстетом, знатоком классической музыки, авторитетом в области искусств и литературы. Эти гуманитарные наклонности Жданова оказались востребованы Сталиным, имевше­го своего рода талант оптимально использовать людей, попадавших в его поле зрения, и понимавшего, что уже предрешенное устранение с политической сцены таких, например, партийных интеллектуалов-ленинцев, как Бухарин, требует адекватной компенсации. Уже 15 мая политбюро поручило Жданову руководить оргкомитетом по подготовке I Всесоюзного съезда советских писателей, на котором он выступил 17 августа с разъяснением объявленного единственно правильным метода социалистического реализма⁴⁵.

В

Продолжение сноски со стр. 157 софском фронте». После Второй мировой войны возвратился на родину и преподавал в Пражском университете. В 1948-м вновь оказался в Москве, но теперь в качестве заключенного. С этого времени для него началась мучительная переоценка тех политических и идейных ценностей, которым он прежде поклонялся. Итогом стало осуждение им в 1968-м советской окку­пации Чехословакии. Умер Кольман в 1979 году в эмиграции в Швеции, полностью разорвав с коммунистическим прошлым.

лице Жданова Сталин обрел активного и деятельного помощ­ника в государственно-патриотической перестройке советской духов-.

ной сферы. Именно его он привлек в том же 1934-м к считавшейся чрезвычайно важной работе по введению преподавания гражданской истории в учебных заведениях страны и разработке новых учебни­ков истории*. Показательно, что после убийства СМ. Кирова именно Жданова Сталин послал своим наместником во вторую столицу — Ленинград. А в феврале 1935 года он сделал Жданова кандидатом в члены политбюро, в заседаниях которого тот, впрочем, регулярно участвовал уже с начала с 1934 года даже не имея этого статуса.

Тем не менее Сталин, несмотря на все благоволение к новому фавориту, не спешил передавать в его ведение полный контроль над партийной пропагандой. Осуществляя в этой сфере радикальную кадровую чистку и одновременно переводя ее на патриотические рельсы, вождь, видимо, не хотел раньше времени рисковать и потому 4 июня 1934 г. при распределении обязанностей между секретарями ЦК взял на себя «наблюдение» не только за политбюро и особым сектором, но и за отделом культуры и пропаганды. То же самое про­изошло и при следующем распределении обязанностей внутри секре­тариата ЦК 10 марта 1935 г.⁴⁶

Н

* Интересно, что и жена Жданова, Зинаида Александровна, включив­шись с мужем в это дело, руководила подготовкой иллюстрированных изданий по истории СССР.

** Возможно, что назначению Щербакова на эту должность способство­вал в какой-то мере его проявившийся еще в молодости интерес к литера­туре, о чем, в частности, свидетельствовала опубликованная им в газете «Нижегородская коммуна» от 5 января 1926 г. статья с откликом на смерть С.А. Есенина, написанная с симпатией к русскому поэту, между прочим, сугубо почвеннического склада (48).

ейтрализуя в переходный к новой идеологической доктрине период старые пропагандистские кадры интернационалистского пошиба, Сталин 13 мая 1935 г. расформировал Агитпроп, разбив на пять самостоятельных отделов: печати и издательств, партийной пропаганды и агитации, школ, науки, культурно-просветительной работы⁴⁷. Последним подразделением стал руководить А.С. Щерба­ков, которому Сталин покровительствовал наряду со Ждановым, включив в своеобразный «страховой» кадровый резерв руководства партийной пропагандой. Правда, Щербаков в отличие от Жданова, происходившего из культурной дворянской семьи и окончившего реальное училище, был выходцем из рабочих и до революции сумел осилить только начальную школу. Зато в 1930-1932 годах он полу­чил хорошую пропагандистскую закалку в просталинском духе в историко-партийном ИКП. И этот факт биографии подающего на­дежды партийного функционера был оценен наверху отнюдь не как маловажный. Будь по-другому, Щербаков навряд ли оказался бы в 1932 году в аппарате ЦК ВКП(б) и через два года стал бы оргсекре-тарем Союза советских писателей СССР (ССП)**. В то время Жданов,

очевидно, еще не угадывал в только осваивавшемся в коридорах высшей власти Щербакове будущего самого опасного своего конку­рента в борьбе за лидерство на партийно-пропагандистком олимпе. Да и сам Щербаков, работавший когда-то (в 1925-1930 гг.) под началом Жданова в Нижегородском обкоме, пока что продолжал счи­тать себя его ведомым. Оценив такую лояльность, Жданов в 1936 году пригласил Щербакова к себе в Ленинград на должность второго секретаря обкома партии. Даже получив через год повышение и воз­главив Иркутский обком, Щербаков все еще испытывал известный пиетет по отношению к Жданову. 18 июня 1937 г. он обратился к нему из Сибири, направив такое вот характерное для той поры послание:

«Партийное и советское руководство целиком было в руках врагов. Арестованы все руководители областных советских отделов, заведующие отделами обкома и их заместители (за исключением пока двух), а также инструктора, ряд секретарей районных комитетов, руководители хозяй­ственных организаций, директора предприятий и т. д. Таким образом, нет работников ни в партийном, ни в советском аппарате. Трудно было даже вообразить что-либо подобное. Теперь начали копать в НКВД. Однако я не только не унываю, но еще больше укрепился в уверенности, что все сметем, выкорчуем, разгромим и последствия вредительства ликвидируем. Даже про хворь свою и усталость забыл, особенно когда побывал у тт. Ста­лина и Молотова. Очень прошу, помогите кадрами из Ленинграда...»⁴*.

В отличие от своего бывшего подопечного, более рафинирован­ный и образованный Жданов не проявлял такой деловитой свире­пости, за что и слыл в кремлевских кругах «мягкотелым». Во всяком случае, в январе 1938 года Жданов высказался за свертывание ре­прессивной деятельности НКВД⁵⁰. Правда, призыв этот не остановил кровавые разборки даже на подконтрольном Жданову идеологиче­ском фронте: лишившись должности заведующего отделом партий­ной пропаганды и агитации ЦК, 1 августа был расстрелян Стецкий, о прежней принадлежности которого к своей «школе» напомнил на февральско-мартовском (1937 г.) пленуме ЦК Бухарин⁵¹; через два месяца умер в Лефортовской тюрьме заведующий отделом науки^; К.Я. Бауман; 17 сентября по приговору военной коллегии Верхов­ного суда СССР казнили бывшего заведующего отделом печати и издательств Б.М. Таля; летом 1939 года, уже по окончании «ежов-щины», был репрессирован очередной руководитель отдела печати и издательств А.Е. Никитин.

Тем не менее в конце 1938 года, когда Н.И. Ежов, олицетворявший жесткую репрессивную политику властей, был устранен из НКВД, государственный террор в стране стал ослабевать. Совсем не слу­чайно именно в это время (21 ноября) состоялось утверждение «уме­ренного» Жданова заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК, в котором вновь объединились в единую структуру ранее само­стоятельные пропагандистские подразделения. Как секретарю ЦК

по идеологии Жданову 27 ноября были переданы и такие функции, как «наблюдение и контроль за органами печати и дача редакторам необходимых указаний». А еще через несколько месяцев, в марте 1939 года, Жданов'добился давно вожделенного им членства в полит­бюро⁵².

Возвышение Жданова и расширение его властных полномочий не только ассоциировалось с политическим потеплением в стране, но и свидетельствовало о том, что Сталин, завершив в основном в соответствии с доктриной государственного патриотизма идейно-структурную трансформацию партийной пропаганды и добившись посредством чистки нужных ему кадровых изменений в этой сфере, уже не видел необходимости в личном, непосредственном контроле за ней. К этому времени практически сложился тот сохранявшийся потом почти десятилетие идеологический тандем, в котором Сталин определял главную политико-патриотическую линию, а Жданов, счи­тавшийся в среде высшей партноменклатуры знатоком искусств, — вспомогательную, художественно-эстетическую.

Н

* Будучи первым заместителем ответственного руководителя ТАСС, Хавинсон 19 июня 1937 г. уведомил Сталина, что большинство заграничных корреспондентских кадров и работников центрального аппарата ТАСС не внушают политического доверия. А через два года он после ареста ответст­венного руководителя ТАСС Я.Г. Долецкого был назначен на его место (53).

е упуская из своих рук главные рычаги, регулировавшие идейно-политический курс партии, Сталин очень скоро (после начала осенью 1939 года Второй мировой войны) вновь активно воспользуется ими, но уже для закручивания идеологических гаек. Именно с этого вре­мени к делам партийной пропаганды все активнее подключается Щербаков. Известный своей прямолинейностью и отсутствием щепе­тильности в принятии и исполнении жестких решений, он начинает использоваться Сталиным как своеобразный противовес влиянию «либерального» Жданова. Правда, последний, став вторым секрета­рем ЦК, то есть заместителем Сталина по партии, мог пока быть уве­ренным в своей защищенности от интриг Щербакова, тем более что тот, заменив в декабре 1938 года А.И. Угарова (кстати, ставленника Жданова) на посту первого секретаря МК и МГК ВКП(б), должен был заняться укреплением своих позиций в столичном партаппарате. Да и особой поддержки в кругах пропагандистского истеблишмента страны Щербаков пока еще не имел. Тогда как авторитет Жданова в этих кругах был довольно высок и почти на всех командных высо­тах «идеологического фронта» находились его «люди» — М.Б. Ми-тин, П.Ф. Юдин, П.Н. Поспелов, Б.Н. Пономарев. Я.С. Хавинсон* и другие «выдвиженцы» начала 30-х годов. Представители этой пар­тийной генерации, среди которых было и немало евреев, несмотря на усиливавшийся патриотический пафос пропаганды, продолжали

сохранять приверженность, хотя во многом догматичную и декла-
ративную, принципам пролетарского интернационализма. Если они
и считали себя патриотами, то только советскими, и их не могли не
настораживать начавшие проявляться уже тогда откровенно шови-
нистические взгляды Щербакова. Ответом «ждановцев» на этот свое-
образный вызов коммунистического почвенничества стала их наро-
читая демонстрация Сталину своей кипучей деятельности, в первую
очередь в том, что касалось инициированных самим вождем ревизии
истории большевизма и создания мифа о «великом вожде и учителе».
Ведь именно Митин, ставший в 1939 году академиком (без защиты
кандидатской и докторской диссертаций) и директором Института
Маркса—Энгельса—Ленина (ИМЭЛ), а также Поспелов, назначен-
ный к тому времени первым заместителем Жданова по Агитпропу,
представили Сталину на просмотр текст его краткой биографии с
просьбой санкционировать ее издание⁵⁴. Выход этой откровенно ■■;
хвалебной книги был приурочен к 60-летнему юбилею вождя, кото- I
рый праздновался широко и помпезно. Теперь, после устранения ;
всех более или менее значимых конкурентов в борьбе за власть, Ста- |
лин мог себе такое позволить. Интересно, что пятью годами ранее,
когда физическое устранение бывших руководителей оппозиции еще t
только предстояло, Сталин вынужден был, намеренно демонстрируя |
личную скромность, настоять в политбюро на принятии следующего |
постановления: 1

«Уважить просьбу т. Сталина о том, чтобы 21 декабря в день пятидесяти- 1
пятилетнего юбилея его рождения никаких празднеств или торжеств или|
выступлений в печати или собраниях не было допущено»⁵⁵. |

шовинизнция национальной политики |

1

Однако почему-то именно после принятия такого вот решения на-1 чалось нагнетание славословий вокруг имени вождя. Особенно это J стало заметным в 1936 году, когда после реабилитации гражданской4 истории Сталин, будучи объявленным «отцом народов» СССР⁵⁶, да-1 ровал этим народам гражданскую конституцию собственного имени, j Выступая 25 ноября на Чрезвычайном VIII Всесоюзном съезде Сове- j тов, одобрившем проект нового Основного закона страны, Сталин I под бурные аплодисменты делегатов возвестил о построении в стране | в основном социализма, о предоставлении всем гражданам равных | политических прав независимо от их социального положения (тем I самым автоматически разрешилась среди прочих проблема «лишен- | цев» из числа евреев), а также заявил о победе «ленинской нацио- | нальной политики» в СССР, который «есть свободный союз 1 равноправных наций»⁵⁷.

Однако реально национально-государственная доктрина, пре­творявшаяся тогда в жизнь, не предусматривала действительного равноправия наций, и «ленинской» в ней была лишь сама идея образования СССР. На самом деле национальное строительство в 30-х зиждилось на сталинской теории «старшего брата», базировав­шейся на принципе этнической иерархичности советских народов. Основной момент этой теории сводился к следующему: поскольку русские и по занимаемой ими территории, и по численности домини­руют над другими народами СССР, а также лидируют в культурно-историческом и экономическом плане, они призваны исполнить миссию империообразующего человеческого материала, и посему им поручается роль «руководящей силы Советского Союза»*. В передовице «Правды» от 1 февраля 1936 г. так и провозглашалось:

«В созвездии союзных республик первой величиной является Россий­ская Социалистическая Федеративная Советская Республика. И первым среди равных является русский народ»**.

Однако этот народ представлялся Сталину отнюдь не как нечто самоценное, достойное особого почитания и процветания, хотя он и рассматривал его как одну Из наиболее многочисленных и великих мировых наций. Для него русские служили прежде всего цементом, скрепляющим остальные народы империи. Другое понимание истори­ческой миссии русских, подразумевавшее, в частности, отстаивание ими собственных прав на национальную и культурно-религиозную самобытность, Сталин пресекал решительно и беспощадно.

У

* Именно так выразился Сталин 24 мая 1945 г., поднимая тост за здо­ровье русского народа на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной армии (58).

** Нельзя не отметить, что сталинская теория «старшего брата» каким-то образом перекликалась с дореволюционной доктриной русских правых национал-радикалов. В уставе «Союза русского народа», например, гово­рилось о том, что «русская народность, как собирательница земли Русской и устроительница Русского государства, есть народность державная, гос­подствующая и первенствующая». Когда с середины 30-х годов стали проводиться этнические чистки в отношении поляков, немцев и других нац­меньшинств, обозначилась и другая параллель между сталинской нацио­нальной политикой и взглядами черносотенцев, которые делили народы, жившие вместе с русскими, на «дружественные» и «враждебные» (59).

ровнем ниже в сталинской иерархической схеме находились украинцы, еще ниже — белорусы, затем по нисходящей шли другие народы, имевшие собственную государственность в виде союзных республик, потом следовали так называемые титульные народы автономных республик и так далее, вплоть до самой нижней ступени этой национальной пирамиды, которую занимали евреи и другие экстерриториальные национальные меньшинства. Характерно, что вошедшее в советский новояз сокращение «нацмен» именно с этого

11 *

163

времени стало приобретать уничижительно-пренебрежительный, а в просторечии и ругательный смысл.

В условиях неотвратимо приближавшейся новой мировой войны советского вождя все чаще тревожил призрак «лоскутной» Австро-Венгрии, развалившейся в результате предшествовавшего полити­ческого катаклизма, о чем он, кстати, вспомнил, выступая на том же Чрезвычайном VIII съезде Советов⁶⁰. Чтобы застраховать свое де­тище — Советский Союз от столь мрачной перспективы, Сталин с середины 30-х годов предпринял ряд радикальных мер по консоли­дации своей полиэтнической империи, в том числе запустил действо­вавший на основе русской национальной доминанты механизм язы­ковой гомогенизации многонационального советского общества. И хотя новая языковая политика и несла на себе определенный шо­винистический налет той классической русификации, которая про­водилась в период правления Александра III и которую познал на себе сам Сталин, обучаясь в 90-х годах XIX века в Горийском духов­ном училище, она тем не менее была обусловлена не столько идео­логическими (как это было в царской России), сколько сугубо праг­матическими причинами и потому отличалась большей гибкостью и не содержала элементов явного лингвистического насилия. Проще говоря, в этнически разнородном советском обществе Сталин, насаж­дая языковое единство, хотел прежде всего укрепить национально-социальную сплоченность, жизненно важную в условиях прибли­жавшейся войны. В 1936 году Г.П. Федотов писал:

«Россия знает грозящую ей опасность. Правящий слой делает усилия, чтобы встретить войну не только технически, но и морально подготов­ленным. Восстанавливается частично, кусками старая русская культура. Делаются попытки примирить массы с властью различными подачками, поблажками, смягчением, рабства. Но и отсюда видно, что уступки недоста­точны, восстановление медленно. Время не терпит. Успеют ли перестроиться, примириться, когда пробьет двенадцатый час?»⁶¹.

Вместе с тем, сталинская русификация, несмотря на ее обусловлен­ность в целом благими намерениями, явилась в чем-то конкретным проявлением почвеннической антикосмополитической тенденции, отчетливо обозначившейся тогда же в идеологической сфере. Имен­но с середины 30-х началось свертывание проводившейся уже не­сколько лет в духе интернационального большевизма политики латинизации языков народов СССР. Идея перевода на латинскую основу письменности нерусских народов (прежде всего тюркоязыч-ного населения, пользовавшегося арабским алфавитом) возникла еще в 1922 году, когда в связи с образованием СССР во весь рост встала проблема налаживания коммуникаций и культурного обмена между европейско-славянским центром и азиатско-мусульманскими окраинами. Ленин и его присные, будучи в душе адептами западно­

европейской цивилизационной модели, не сомневались в том, что мусульманским подданным бывшей Российской империи необхо­димо в максимально сжатые сроки освободиться от «вековой азиат­ской отсталости» и приобщиться к достижениям передовой (читай: европейской) человеческой мысли. В ходе начавшейся тогда дискус­сии о путях, ведущих к этой цели, решено было в первую очередь избавиться от арабской письменности как идейно-культурной перво­основы всего «феодально-реакционного» на мусульманском Востоке. О том, чтобы предложить в качестве альтернативы кириллицу, тогда, в период шумной пропагандистской кампании против великодер­жавного шовинизма, не могло быть и речи. Поэтому решили остано­виться на латинице, тем более что аналогичная реформа готовилась Кемалем Ататюрком в соседней Турции. В 1926 году состоялся пер­вый тюркологический съезд, который одобрил этот план. А в после­дующие два года были созданы Всесоюзный центральный комитет нового алфавита (ВЦКНА) и его региональные комитеты в респуб­ликах и национальных областях. Дело пошло так споро и с таким административным напором, что к началу 30-х годов латинизация арабской письменности была успешно завершена. В результате 17 мусульманских народов получили новые алфавиты и следом раз­вернулась работа по переводу на латинскую графику древнееврей­ской, монгольской и ассирийской письменности.

В 1930 году по инициативе А.В. Луначарского, возглавлявшего тогда Ученый комитет при ЦИК СССР, в верхах стала даже изучаться возможность латинизации русской письменности. Обосновывая свой проект, Луначарский писал:

«Отныне наш русский алфавит отдалил нас не только от Запада, но и от Востока, в значительной мере нами же и разбуженного... Выгоды, пред­ставляемые введением латинского шрифта, огромны. Он дает нам макси­мальную международность, при этом связывает нас не только с Западом, но и обновленным Востоком»⁶².

Созданная при Главнауке Наркомпроса подкомиссия по латини­зации русской письменности действовала еще более решительно, объявив русский алфавит «идеологически чуждой социалистическому строительству формой графики», а также «пережитком классовой гра­фики русских феодалов-помещиков и буржуазии XVIII-XIX веков... графики самодержавного гнета, миссионерской пропаганды, велико­русского национал-шовинизма и насильственной русификации». Однако поскольку в официальной идеологии дух национального нигилизма начал быстро вытесняться пропагандой патриотизма, чиновники из ВЦКНА успели лишь перевести с кириллицы на лати­ницу письменности нескольких малочисленных народов, в том числе коми и удмуртов, которые вскоре возвратились к старым алфавитам, составленным еще русскими православными миссионерами⁶³.

Лингвистический поворот произошел достаточно драматично, так как в силу обстоятельств языковая проблема оказалась в эпи­центре идеологического противостояния «Сталин—Бухарин». Ибо в январе 1936 года Бухарин в «Известиях» поместил статью под выразительным заголовком «Крупные успехи латинизации алфави­та», в которой рапортовалось о переходе на новую языковую гра­фику 68 национальностей, или 25 млн. советских граждан. Следом президиум Совета Национальностей ЦИК СССР предложил созвать всесоюзное совещание по вопросам развития языка и письменности национальностей СССР. Однако Сталин и Молотов неожиданно выступили против. В том же духе стал действовать и партаппарат. 15 мая заведующий отделом науки, научно-технических изобретений и открытий ЦК К.Я. Бауман направил секретарям ЦК А.А. Андрееву и Н.И. Ежову записку, в которой сетовал на то, что ВЦКНА и его местные органы «возвели латинизацию в какой-то абсолютный принцип», а также обвинил уже покойного к тому времени Луначар­ского и руководство Наркомпроса в том, что они, «прикрываясь разговорами о международном характере латинской основы, отста­ивали ориентацию на буржуазную культуру Запада». Логический итог этой явно обозначившейся (между Сталиным и Бухариным) лингвистической бифуркации подвело постановление политбюро от 2 июля 1937 г., ликвидировавшее ВЦКНА как учреждение, «выпол­нившее свою задачу»⁶⁴.

С этого же времени латинская графика, ранее введенная в союзных и автономных республиках, стала заменяться на русскую. Особенно этот процесс активизировался с конца 1938 года, после перевода на кириллицу татарской письменности. В середине 1939-го то же самое произошло в Азербайджане, в конце того же года — в Таджикистане и Узбекистане, в мае — октябре 1940-го — Туркменистане и Казах­стане, а еще через год — даже в Монголии⁶⁵.

О

* Но совсем игнорировать подобного рода идеологические новации (точнее, реминисценции) Наркомпрос не мог: в декабре 1935 года он участ­вовал в подготовке постановления СНК СССР и ЦК ВКП(б) об установле­нии, как и до революции, единой формы одежды для учащихся школ, а в 1936-м дал указание о переименовании школьных групп в классы, а заведую­щих школами — в директоров (66).

фициальное осуждение латинизации письменности послужило одним из поводов к началу давно назревавшей чистки кадров в Нар-компросе, который считался инициатором и проводником этой поли­тики. Кроме того, и А.В. Луначарский, и сменивший его в 1929 году на посту наркома А.С. Бубнов (ранее работал заведующим Агит­пропом ЦК и начальником политуправления РККА), да и зам-наркома Н.К. Крупская культивировали в этом ведомстве дух интернационального большевизма и слишком слабо откликались на патриотические веяния в партийной пропаганде*. Кампания при­

дирок к руководству Наркомпроса началась с того, что 27 июня 1936 г. Жданов предложил на заседании политбюро осудить чрезмер­ное увлечение в этом ведомстве западной «буржуазной наукой» — педологией в ущерб развитию традиционной педагогики. Уже 4 июля последовало соответствующее постановление, отменявшее препода­вание педологии, а также запрещавшее учебники по этой дисциплине и тестирование умственных и психических возможностей учеников, «обусловленных якобы наследственными факторами, биологической и социальной средой»⁶⁷.

После того как 12 октября 1937 г. Бубнов, «как не справившийся со своей задачей и систематически срывавший работу по просвеще­нию...», был отстранен от руководства Наркомпросом, вместо него назначили ставленника Жданова П.А. Тюркина, работавшего перед этим председателем Ленинградского облисполкома, а еще ранее — в Нижнем Новгороде. Дабы продемонстрировать свое усердие, новый нарком сразу же развил энергичную деятельность по разоблачению «преступлений» бывшего руководства Наркомпроса. К 25 октября Тюркин подготовил для председателя СНК РСФСР Н.А. Булганина записку на имя секретарей ЦК Жданова и Андреева, в которой на Бубнова возлагалась ответственность за такие «последствия вреди­тельства», как неуспеваемость учащихся и «нестабильность» учебного процесса. А еще через два дня оргбюро ЦК отменило «все вредитель­ские и неправильные приказы» бывшего руководства Наркомпроса и благословило кадровую чистку его личного состава. К тому вре­мени Бубнов уже несколько дней как пребывал на Лубянке (был арестован 23 октября), что, впрочем, не заставило Сталина отказаться от выполнения формальной процедуры: 4 декабря (то есть задним числом) он через политбюро вынес на голосование «опросом» чле­нов и кандидатов в члены ЦК предложение о выводе из его состава Бубнова и некоторых других «врагов народа», оказавшихся «немец­кими шпионами и агентами царской охранки». 1 августа 1938 г. Бубнов был расстрелян по приговору военной коллегии Верховного суда СССР. Такая же участь постигла почти всех, кто входил в его «команду» — членов коллегии Наркомпроса М.С. Эпштейна и М.А. Алексинского, а также А.П. Пинкевича, СМ. Каменева, М.М. Пистрака, С.А. Гайсиновича и других видных ученых-педа­гогов и организаторов народного образования. Волна массовых аре­стов прокатилась и по аппаратам региональных органов народного образования — в республиках, краях и областях. 9 июня 1938 г. орг­бюро ЦК приняло решение о ликвидации существовавшего при Нар-компросе Союза эсперантистов СССР, входившего в состав Интер­национала пролетарских эсперантистов. В обоснование этого шага утверждалось, что «переписка между эсперантистами СССР и капи­талистических стран проходят без надлежащего контроля, что позво­ляет использовать эсперанто длЛ шпионской и контрреволюционной

работы». Очень скоро арестовали бывшего генерального секретаря ЦК Союза эсперантистов СССР Э. Дрезена и других видных линг­вистов⁶⁸. Так в пароксизме шпиономании Сталин, сам увлекавшийся когда-то эсперанто, поставил крест на романтической идее академика Н.Я. Марра создать «всемирный коммунистический язык».

На смену лингвистическим проектам в духе революционного космополитизма приходит осознание советскими верхами особой роли русского языка в консолидации народонаселения СССР. Еще в 1935 году в программы национальных школ РСФСР вводится обяза­тельное его преподавание. Однако это решение выполнялось отнюдь не везде и не в полном объеме; максимум, чего удалось первоначально добиться, причем далеко не во всех школах, — это проведение четы­рех уроков русского языка в неделю. Тем не менее на октябрьском (1937 г.) пленуме ЦК ВКП(б), списавшем эти недостатки на козни «врагов народа», пробравшихся в Наркомпрос и его местные органы, было решено пойти еще дальше: начать обязательное изучение рус­ского языка во всех национальных школах Советского Союза. К сере­дине февраля 1938 года соответствующий проект постановления был представлен Тюркиным на рассмотрение специально созданной в ЦК комиссии, в которую вошли сам нарком просвещения, секретари ЦК Жданов и Андреев, а также Н.К. Крупская⁶⁹. Последняя довольно скептически отнеслась к готовящемуся нововведению. К состоявше­муся 7 марта в ЦК совещанию по этому вопросу она подготовила на имя Сталина эмоциональную по тону записку, в которой были и такие строки:

«...мы вводим обязательное обучение русскому языку во всем СССР. Это хорошо. Это поможет углублению дружбы народов. Но меня очень беспокоит, как (выделено в тексте. — Авт.) мы это обучение будем прово­дить. Мне сдается иногда, что начинает показывать немного рожки велико­державный шовинизм... Среди ребят появилось ругательное слово «жид», малышка говорит: «Дедушка, я не хочу быть латышкой». Правда, пока это отдельные случаи, но все же нужна известная осторожность»⁷⁰.

Однако Сталин, и прежде мало считавшийся с мнением вдовы своего учителя, теперь не желал замечать его совсем. 13 марта он вместе с Молотовым подписал постановление СНК СССР и ЦК ВКП(б), которым предусматривалось введение с 1 сентября препо­давания русского языка со 2-3 классов «как предмета изучения в школах национальных республик и областей»: Местным властям предписывалось, «разоблачая и в корне пресекая буржуазно-нацио­налистические тенденции к подрыву русского языка в школах», «уделить должное внимание» выполнению этой директивы, в кото­рой вместе с тем подчеркивалось, что «родной язык остается осно­вой преподавания в национальных школах и не подлежит ущем­лению»⁷¹.

Что же до Крупской, то летом того же года Сталину подвернулся удобный случай одернуть ее за излишнее прямодушие. 5 августа по воле вождя появилось на свет постановление политбюро «О романе Мариэтты Шагинян «Билет по истории», часть 1-я — "Семья Улья­новых"». В нем в резких эпитетах осуждалось «поведение» Надежды Константиновны как «недопустимое» и «бестактное». Имелось в виду то, что та «давала о рукописи политические отзывы... превращая... общепартийное дело — составление произведений о Ленине — в част­ное и семейное дело и выступая в роли монопольного истолкователя обстоятельств общественной и личной жизни и работы В.И. Ленина и его семьи, на что ЦК никому и никогда прав не давал». Было решено апокриф Шагинян «из употребления изъять» и впредь «вос­претить издание произведений о Ленине без ведома и согласия ЦК ВКП(б)»⁷².

Серьезность сделанных в постановлении выводов свидетельство­вала о том, что при его подготовке Сталин руководствовался отнюдь не только желанием излить застарелую неприязнь к вдове Ленина. Дело в том, что в книге Шагинян раскрывалась, хотя и не полностью, генеалогия рода Ульяновых, на основании которой читатель мог сделать вывод о том, что предками Ленина были не великороссы, а калмыки, шведы и представители других национальностей. Тогда как Сталин при каждом удобном случае утверждал; что Ленин, да и он сам принадлежат к великой и передовой в культурно-истори­ческом отношении нации мира — русским. К тому же хотя предки Ленина по материнской линии и были обозначены в книге как мало­россы, Сталин имел все основания подозревать писательницу, ши­роко знакомившуюся с архивами и близко общавшуюся с родственниками пролетарского вождя, в том, что она не может не знать, что в жилах его матери текла отнюдь не украинская, а еврей­ская кровь. Раскрытия же этой семейной «тайны» Ульяновых попу­лист Сталин, знавший не понаслышке о массовом бытовом анти­семитизме в стране, не мог допустить ни при каких обстоятельствах.

Самому же Сталину о еврейских корнях своего учителя стало изве­стно еще при его жизни. Как рассказал в июне 1923 года А.И. Рыков меньшевику Б.И. Николаевскому, советское руководство, идя тогда навстречу пожеланиям врачей, лечивших Ленина и не исключавших, что причиной его тяжкого недуга может быть наследственное забо­левание, направило на Украину «целую экспедицию» для сбора сведений о родственниках больного. В результате, в частности, «по вопросу о сифилисе ничего определенного» добыто не было, однако старый большевик А.Я. Аросев (работал в Институте В.И. Ленина), принимавший участие в той экспедиции, позднее поведал Николаев­скому, что ему тогда удалось кое-что узнать о деде Ленина — «еврее из кантонистов»⁷³. Проверить эти данные и начать широкий сбор документальных материалов для написания научной истории семьи

Ульяновых секретариат ЦК РКП(б) поручил 14 ноября 1924 г. сестре Ленина и одному из организаторов его музея А.И. Елизаровой. Та вместе с другой сестрой, М.И. Ульяновой, сразу же выехала в Ленинград, где в архиве департамента полиции царского Мини­стерства внутренних дел были уже выявлены документы об отце матери Ленина. Теперь уже точно удалось установить, что это Сруль (Израиль) Бланк, рожденный в семье житомирского мещанина-тор­говца Мойше Ицковича Бланка. После крещения в 1820 году по пра­вославному обряду он, взяв имя Александр и отчество Дмитриевич (по имени своего крестного отца Дмитрия Баринова), получил раз­решение на поступление в Императорскую медико-хирургическую академию в Санкт-Петербурге. Потом была государственная служба по медицинской части в Смоленской, Пермской и Казанской губер­ниях. Дослужившись до чина статского советника, А.Д. Бланк в 1847 году вышел в отставку и уже как дворянин приобрел небольшое поместье Кокушкино, в котором впоследствии неоднократно и по­долгу бывал Владимир Ульянов-Ленин, кстати, так до конца жизни, если верить документам, никак не проявивший своей осведомлен­ности в том, что касалось национального происхождения его деда по матери.

Еврейский момент генеалогии Ленина ЦК РКП(б) распорядился держать в строгом секрете. Хотя Елизарова и резко возражала против такого решения, но как член партии вынуждена была ему подчи­ниться. Однако совсем смириться с такой, по ее мнению, несправед­ливостью она не могла, и 28 декабря 1932 г. направила письмо Ста­лину, в котором настаивала на предании гласности всех документов о еврейских родственниках Ленина и последующем их использовании при подготовке его научной биографии. В ответ вождь, сославшись на неблагоприятную политическую ситуацию, приказал Елизаровой о своем архивном открытии молчать «абсолютно». Но та, продол­жая оставаться при своем мнении, через два года вновь обратилась к Сталину. «Вообще же, я не знаю, — недоуменно сетовала она, — какие могут быть у нас, коммунистов, мотивы для замолчания этого факта. Логически это из признания полного равноправия нацио­нальностей не вытекает»⁷⁴. Однако теперь, после прихода к власти в Германии нацистов, которые давно мусолили в своей пропаганде слухи о еврейском следе в происхождении Ленина, Сталин еще более утвердился в намерении во что бы то ни стало сохранить семейную «тайну» учителя, тем более что круг посвященных в нее с каждым годом сужался. В 1935 году умерла неугомонная А.И.Ульянова-Елизарова, через два года не стало М.И. Ульяновой, которая, правда, считала, что о еврейских корнях Ленина народу можно будет сооб­щить лет через сто. В 1938 году расстреляли Рыкова и Аросева, а в 1939-м умерла Крупская. Когда в 1942 году вышла наконец в свет первая научная биография Ленина, то в ней о его национальном

происхождении вообще ничего не говорилось*. Тогда многонацио­нальная страна, переживая годину тяжких испытаний, вопреки пред­сказанию Гитлера, не развалилась, подобно колоссу на глиняных ногах, а выстояла и в конечном счете победила, что Сталин потом использовал в пропаганде как практическое доказательство пра­вильности его предвоенной внутренней политики, в том числе и идеологической.

В формирование того пропагандистского курса немалый вклад внес Л.З. Мехлис, «без лести преданный» порученец вождя. Занимая после Б.М. Таля пост заведующего отделом печати и издательств ЦК, он, например, в октябре 1937 года обратился в секретариат ЦК по поводу того, что на Украине, в отличие от других союзных рес­публик, не издавалось ни одной республиканской газеты на русском языке, а из 12 областей этой республики только одна Донбасская имела русскоязычную газету. Учитывая то, что в восточных и южных регионах УССР проживало много русских, ЦК ВКП(б) по предложе­нию Мехлиса распорядился начать с 20 декабря в Киеве выпуск все-украинской, а в Харькове, Николаеве, Днепропетровске и Одессе — областных ежедневных газет на русском языке⁷⁵. Нечто подобное, причем в более явных и сугубо директивных формах, происходило и в многонациональной Красной армии. Добиваясь лучшей управ­ляемости ее боевыми частями и более эффективного взаимодействия между ними, 7 марта 1937 г. СНК СССР и ЦК ВКП(б) приняли по­становление о расформировании национальных частей, появившихся еще в период гражданской войны. А 6 июля 1940 г. вышло решение политбюро «Об обучении русскому языку призывников, подлежа­щих призыву в Красную Армию и не знающих русского языка»⁷⁶.

П

* Вплоть до падения коммунизма в России в 1991 году во всей издавав­шейся советской литературе о Ленине об отце его матери сообщалось только то, что он был врачом.

онимая, что подобные шаги могут быть восприняты номенкла­турой из числа коренного населения республик как проявление великодержавия центра, Сталин старался уравновесить их мерами, демонстрировавшими «националам» его готовность сдержать рост великорусского шовинизма. 6 декабря 1940 г. по его настоянию полит­бюро распорядилось срочно исправить «негодное положение», ко­торое заключалось в том, что «многие руководящие партийные и советские работники» в союзных и автономных республиках не знают и не изучают язык коренной национальности⁷⁷. В то же время, пытаясь в преддверии новой войны как можно сильнее сплотить вокруг русского центра национальные окраины своей империи, Ста­лин шел на самые жесткие шаги в борьбе с сепаратизмом, хотя его проявления носили не столько реальный, сколько потенциальный характер. Особую озабоченность у него всегда вызывали «происки»

буржуазных националистов, действительных и мнимых, на все той же Украине, второй по значению после России республики в составе СССР.

До конца 20-х годов, когда Сталин еще не обладал всей полнотой власти в стране, его политика в отношении этой республики носила сложный многовекторный характер и была в зависимости от разви­тия политической ситуации подвержена определенным колебаниям. Если весной 1923-го, после XII съезда РКП(б), Сталин благословил уже упоминавшийся выше курс на «коренизацию» кадров на Укра­ине («украинизацию»), то спустя два года, в апреле 1925-го, он до­бивается назначения на пост генерального секретаря ЦК КП(б)У своего преданного клеврета Л.М. Кагановича, которого напутство­вал указанием призвать к порядку не в меру увлекшихся самостийно­стью украинских товарищей⁷⁸. Очень скоро наместник вождя, установив контроль над аппаратом власти республики, повел реши­тельное наступление на набиравший силу украинский национализм, имевший в номенклатурных структурах довольно влиятельных при­верженцев. Одним из них был А.Я. Шумский— нарком просвеще­ния республики, входивший в состав ЦК КП(б)У и его оргбюро. Осенью 1925 года он, приехав в Москву, добился аудиенции у Ста­лина, в ходе которой, обвинив Кагановича в грубости и провоциро­вании «серьезного конфликта» в украинском руководстве, потребовал его отзыва из Украины. Избрав для себя на сей раз роль третейского судьи, находящегося над схваткой, Сталин вынужден был, с одной стороны, несколько умерить административный пыл своего намест­ника в Харькове, признав при этом, что «целый ряд коммунистов на Украине не понимают смысла и значения» «широкого движения за украинскую культуру и украинскую общественность», но с дру­гой — не упустил случая одернуть Шумского, «серьезным» ошибкам которого посвятил большую часть своего письма, направленного 26 апреля 1926 г. «тов. Кагановичу и другим членам ПБ ЦК КП(б)У». В нем Шумский обвинялся в стремлении насильственно украинизи­ровать русских рабочих, составлявших значительную часть город­ского населения республики, а также порицался за поддержку той части украинской интеллигенции, которая выступала за культур­ную «самостийность» Украины, и особенно писателя-коммуниста Н.Г. Хвылевого, выдвинувшего лозунг «Геть вщ Москвы»⁷⁹.

Письмо Сталина отнюдь не потушило конфликт в украинском руководстве, скорее наоборот, — только подлило масла в огонь анта­гонизма между Шуйским и Кагановичем. Последний от имени украин­ского «руководящего ядра» (Г.И. Петровского, В.Я. Чубаря и др.) направил ответ Сталину, в котором заверил вождя, что заявление его оппонента о «системе зажима» критики абсолютно беспочвенно и «вызывает... чувство негодования против человека, посмевшего выступать... в качестве уполномоченного... от имени политбюро».

Вместе с тем Каганович, чтобы умерить недовольство национа­листически настроенной части ЦК КП(б)У, вынужден был уделять впредь больше внимания проблеме «украинизации». 12 мая он вы­ступил на заседании украинского политбюро с докладом, в котором похвастался успехами в этом деле. Тем не менее раздоры в украин­ском руководстве не прекращались, они то затухали на время, то разгорались с новой силой, о чем Каганович регулярно информи­ровал Москву. В конце концов в феврале 1927 года он добился от центра снятия Шуйского с должности наркома просвещения и его перевода на работу в Ленинград. Только после этого Кагановичу удалось отменить республиканский закон о главенстве украинского языка. Тем не менее сменивший Шуйского на посту наркома просве­щения республики Н. А. Скрыпник, подобно своему предшественнику, пытался не на словах, а на деле защищать политику «украиниза­ции», за что в декабре на XV съезде партии был подвергнут крити­ческому разносу. Последовавшие в ответ оправдания Скрыпника только усугубили его положение, превратив в мишень саркастиче­ских колкостей выступившего на этом форуме Ю. Ларина. Тот, бу­дучи поддержан Кагановичем, назвал Скрыпника «очень опасным конкурентом для римского папы», известного своей претензией на непогрешимость⁸⁰.

Тем временем, готовясь посредством политического «великого перелома» прибрать к рукам все бразды правления в центре и по­тому будучи заинтересованными в поддержке регионов, Сталин вы­нужден был еще раз продемонстрировать украинской партийной элите добрую волю. 24 мая 1928 г., уступая давлению противников Кагановича в украинском руководстве, он одобрил постановлением политбюро решение республиканского правительства об обязатель­ном изучении служащими всех предприятий и организаций Украины, в том числе и союзного подчинения, украинского языка и ведении на нем всей служебной переписки. А вскоре Сталин сделал еще один подарок украинской номенклатурной верхушке: нелюбимый ею за свои откровенно сатрапские методы руководства Каганович был убран из республики. Летом Сталин отозвал его обратно в Москву, > где концентрировал преданных ему людей, готовясь нанести реша­ющий удар по Бухарину, Рыкову и другим «правым». 12 июля Ка­ганович был назначен секретарем ЦК ВКП(б) и в последующие два года, не жалея сил и здоровья, безоговорочно поддерживал Сталина в проведении массовой коллективизации сельского хозяйства и в борьбе с бухаринской оппозицией, заслужив тем самым не только при­знательность вождя, но и особые знаки внимания с его стороны: 10 ноября 1930 г. было принято специальное постановление политбю­ро о поддержании расстроенного из-за напряженной работы здоро­вья Кагановича, который обязывался пройти курс лечения в Германии и «строго соблюдать предписанный врачами режим (обед

не позже 5 часов, отдых до обеда —- Ч₂ часа, после обеда — 1 '/₂ часа)». Одновременно жене Кагановича, Марии Марковне, давалось пар­тийное поручение «иметь строгое наблюдение» за мужем и о случаях нарушения им предписанного политбюро режима «немедленно со­общать в ЦК»⁸¹.

Став полновластным хозяином в стране, Сталин больше не утруж­дал себя заигрываниями с националами. Уже.начиная с 1929 года он все решительнее и жестче пресекал любые более или менее заметные проявления «самостийности» на Украине. Поскольку разворачива­лась кампания борьбы с вредителями из числа так называемых бур­жуазных специалистов, первый удар набиравших силу политических репрессий пришелся по наиболее авторитетным представителям ста­рой национальной интеллигенции. По сфабрикованному тогда орга­нами госбезопасности «делу СВУ» («Спиши визволення Укра'ши») был арестован ряд известных украинских ученых и общественных деятелей, в том числе вице-президент Всеукраинской академии наук С.А. Ефремов и составитель словаря живого украинского языка А.В. Никовский (бывший министр иностранных дел в правительстве СВ. Петлюры)*. Обоим дали в 1930 году по десять лет лагерей. В марте следующего года в Москву, под надзор ОГПУ, вынудили уехать на постоянное жительство другого украинского академика, действительного члена АН СССР (с 1929 г.), известного историка и бывшего председателя Центральной рады М.С Грушевского, автора многотомной «Истории Украины — Руси», написанной в эмоцио­нально-националистическом ключе. В Москве его почти сразу аресто­вали по делу «контрреволюционного» «Украинского народного центра», однако по постановлению политбюро от 28 января 1932 г. выпустили на свободу и позволили посвятить последние годы жизни работе в столичных архивах и научной деятельности⁸².

Р

* Известно, что, работая в республиканской Академии наук, Ефремов и Никовский строили козни против кафедры еврейской литературы. Из под­готавливаемого ими словаря украинского языка были исключены слова «хохол» и «малоросс», но зато включено слово «жид».

ешающий уДар по украинскому национализму Сталин нанес, воспользовавшись широкомасштабным и катастрофическим по по­следствиям голодом, разразившимся в начале 30-х на юге страны. Возложив ответственность за это бедствие на руководство УССР, а также на тамошних кулаков и вредителей, он, начав радикальную чистку республиканских кадров, принял меры к фактическому свер­тыванию «украинизации», хотя формально об этом объявлено не было. В изданном 14 декабря 1932 г. постановлении СНК СССР и ЦК ВКП(б) «О хлебозаготовках на Украине, Северном Кавказе и в Западной Сибири» украинскому руководству лишь предписывалось «обратить серьезное внимание на правильное проведение украини­

зации, устранить механическое проведение ее в жизнь, изгнать пет­люровские и другие буржуазно-националистические элементы из партийных и советских организаций... обеспечить систематическое партийное руководство и контроль за проведением украинизации»". На деле эти указания центра обернулись снятием в феврале 1933 года Скрыпника, наиболее активного и последовательного сторонника «украинизации», с поста наркома просвещения УССР. Не перенеся травли, 7 июля он застрелился. Еще раньше, 13 мая, свел счеты с жизнью писатель Хвылевой, чьи многолюдные похороны преврати­лись в демонстрацию протеста против «москалей». Примерно тогда же был исключен из партии и арестован А.Я. Шуйский*, занимавший в Москве пост председателя ЦК профсоюза работников просвещения. На состоявшемся 20 ноября пленуме ЦК и ЦКК КП(б)У республи­канское начальство рапортовало в Москву о разгроме «национали­стической агентуры в партии — антипартийной группы Шуйского» и «разоблачении националистического уклона Н.А. Скрыпника». В январе 1934 года XII съезд КП(б)У высказался по этому поводу еще резче. В одном из принятых на нем документов подчеркивалось, что национал-уклонисты в республиканской парторганизации «облег­чали и помогали деятельности контрреволюционных национали­стов... и прямо с ними смыкались»⁸⁴.

П

* Как стало известно совсем недавно, Шуйский был убит в 1946 году по дороге из места ссылки на Украину сопровождавшими его чекистами.

о аналогичному сценарию развивались события и в Белоруссии. В августе 1929 года местные органы госбезопасности приступили к ликвидации контрреволюционной организации так называемых национал-демократов. В октябре по подозрению в принадлежности к ней были сняты со своих постов непременный секретарь Академии наук Белоруссии В.У. Ластовский и вице-президент СМ. Некраше-вич. К сентябрю следующего года, когда операция по уничтожению «нацдемовского подполья» вступила в самую драматическую фазу, были взяты под стражу десятки представителей национальной ин­теллигенции, в том числе шесть видных белорусских академиков (ректор Минского университета В.И. Пичета и др.). Опасаясь рас­правы, покончил жизнь самоубийством президент АН Белоруссии В.М. Игнатовский. Копируя опыт украинских коллег, белорусские чекисты, не мудрствуя лукаво, объявили всех арестованных деятелей науки и культуры (всего 86 человек) членами «Союза освобождения Белоруссии» («СВБ»). Тогда же в качестве тайных покровителей «заговорщиков» были исключены из партии и арестованы секретарь ЦК КП(б)Б И.А. Васильев, республиканские наркомы земледелия и просвещения А.Ф. Адамович и А.В. Балицкий, другие высшие чи­новники. С новой силой чистка республиканского партийно-госу­дарственного аппарата от нацдемовцев возобновилась после того,

как 2 марта 1933 г. было принято постановление политбюро ЦК ВКП(б) «Об извращении национальной политики ВКП(б) в Бело­руссии», в котором отмечались «факты запрещения пользования русским языком в обращениях в государственные органы БССР и даже преследования за пользование русским языком в частной об­становке», а также подчеркивалось, что «белорусские партийные и советские органы в ряде случаев потворствуют буржуазно-кулацким националистическим тенденциям». Для разбирательства на месте в' Минск была направлена комиссия под председательством члена пре­зидиума ЦКК ВКП(б) Н.К. Антипова, которая сама творила суд и расправу, причислив свои жертвы к мифическому «глубоко закон­спирированному» «Белорусскому национальному центру»⁸⁵.

Проходивший в СССР в конце 20 — начале 30-х годов переход­ный период от коммунистической республики к коммунистической империи обернулся для Белоруссии, Украины и других союзных республик существенным урезыванием их автономных прав, сопро­вождавшимся применением жестких методов укрощения нацио­нальной управленческой и культурной элиты. Как бы формулируя теоретическое обоснование развернутого советским руководством генерального наступления против тайных националистических сил в стране, Сталин, упомянув в выступлении на XVII съезде партии (январь 1934 г.) о «грехопадении Скрыпника и его группы на Украи­не», особо подчеркнул:

«Следует заметить, что пережитки капитализма в сознании людей го­раздо более живучи в области национального вопроса, чем в любой другой области. Они более живучи, так как имеют возможность хорошо маскиро­ваться в национальном костюме»¹"'.

В конечном итоге терзавший вождя страх перед национальным сепаратизмом в определенной мере предопределил ту радикальную смену руководства на Украине, в Белоруссии и других союзных и автономных республиках, которая произошла в период «большого террора» конца 30-х годов. Тогда на Украине было инспирировано дело «Антисоветского националистического центра», жертвами, которого стали председатель СНК УССР А.П. Любченко (покончил жизнь самоубийством 30 августа 1937 г.), нарком просвещения | В.П. Затонский, начальник управления по делам искусств А. А. Хвыля и другие высшие чиновники. Как участники других рожденных фан­тазией НКВД подпольных группировок — «Польской организаций войсковой» и «правотроцкистского центра» были расстреляны секре-; тари ЦК КП(б)У М.М. Хатаевич и Н.Н. Попов. Позже разделались с бывшими первым и вторым секретарями ЦК КП(б)У СВ. Косиором (был объявлен главой все той же «Польской организации войско­вой») и П.П. Постышевым. Примерно то же самое происходило и в Белоруссии, где в июне 1937 года были объявлены польскими

шпионами председатель ЦИК А.Г. Червяков (покончил жизнь само­убийством), председатель СНК Н.М. Голодед (расстрелян) и другие руководители. Следом за ними расправились с первым секретарем ЦК КП(б)Б В.Ф. Шаранговичем (арестован 27 июля 1937 г., а казнен в 1938-м вместе с Бухариным, Рыковым и другими «правыми»). Всего же под флагом борьбы против национал-уклонизма и нацио­нал-демократизма в этот период в республике было репрессировано 99 секретарей райкомов из 101, 80 литераторов, а также множество деятелей искусства и науки⁸⁷.

Первые признаки госантисемитизма

ссср-гермяния: перипетии отношений

В течение 30-х годов советско-германские отношения были подвер­жены существенным колебаниям. До начала 1933 года на них бла­готворно влиял конструктивный дух договора, заключенного этими странами в 1922 году в Рапалло. Однако сразу же после прихода к власти А. Гитлера, провозгласившего Третий рейх передовым бастио­ном Запада в борьбе с большевизмом и тогда же публично обещав­шего за шесть — восемь лет совершенно уничтожить марксизм⁸⁸, ситуация диаметрально изменилась. Если еще в апреле 1932 года Сталин, встречаясь с немецким писателем еврейского происхождения Э. Людвигом, говорил, что в Советском Союзе испытывают симпа­тии к немцам⁸⁹, то не пройдет и года, как в Советском Союзе заго­ворят о Германии совсем по-другому. 22 марта 1933 г. в «Известиях» появилась статья К. Радека, в которой прямо утверждалось, что «национал-социалисты развили программу внешней политики, на­правленную против существования СССР...». Начавшееся со вступ­ления СССР в сентябре 1934 года в Лигу наций активное его сбли­жение с западными демократиями повлекло за собой дальнейшее охлаждение в советско-германских отношениях. При этом советское руководство, избрав этот новый для себя курс во внешней политике, особенно болезненно и ревниво воспринимало любую уступку Герма­нии со стороны западных демократий, справедливо полагая, что это отнюдь не «умиротворяет» нацистов, как утверждалось в Лондоне или Париже, а, наоборот, поощряет их реваншизм и агрессивность. После передачи Саарской области рейху в «Правде» 31 марта 1935 г. появилась осуждавшая это событие статья заместителя наркома по

военным и морским делам М.Н. Тухачевского «Военные планы Германии», подготовленная по указанию Сталина и тщательно им отредактированная. Последний как бы пытался еще раз продемон­стрировать Западу трезвый прагматизм советского коммунизма, благоприобретенный за почти два десятка бурных послереволюци­онных лет, и в то же время предостеречь от опасных заигрываний с авантюристическим нацистским режимом с расистской и экспан­сионистской идеологией. Однако подобные увещевания не могли быть особенно эффективными, будучи нейтрализованными более динамичной внешней политикой Гитлера, максимально использо­вавшего преимущества срединного географического положения Германии между капиталистическим Западом и коммунистическим Востоком. Предвосхищая одобрительную реакцию Запада, Гитлер в ноябре 1936 года увенчал свой антисоветский курс сколачиванием так называемого Антикоминтерновского пакта, и это было разрекла­мировано им как первый шаг к созданию своего рода антикоммуни­стического интернационала.

В свою очередь Сталин стремился извлечь выгоду из обостряв­шихся противоречий между нацистской Германией и западными демократиями, в том числе и по еврейскому вопросу. В личном архиве вождя сохранились тексты перехваченных ОГПУ весной 1933 года телеграмм британских дипломатов. К примеру, в одной из них, дати­рованной 9 апреля, английский посол в Берлине сэр Румбольд предо­стерегал британский Форин офис:

«По моему мнению, было бы большой ошибкой приглашать Геринга в Лондон... Геринг несет полную ответственность за действия своих привер­женцев, которые не останавливаются перед физическим истязанием евреев. Ввиду этого приглашение Геринга в Лондон, безусловно, встретило бы враждебное отношение со стороны общественного мнения, особенно в еврейских кругах, и, возможно, привело бы к инцидентам»⁹⁰.

Ориентироваться в хитросплетениях германской внешней поли­тики помогали Сталину и регулярные доклады наркома иностран­ных дел М.М. Литвинова. В декабре 1935 года тот ознакомил вождя, с мнением советского полпреда в Германии Я.З. Сурица о Гитлере, в действиях которого тот усмотрел «три пункта помешательства: вражда к СССР, еврейский вопрос и аншлюс». В ответ на развер­нутую нацистами антисоветскую кампанию, принимающую «совер­шенно гомерические размеры», Литвинов предложил тогда «дать нашей прессе директиву об открытии систематической контркампа­нии против германского фашизма и фашистов»⁹¹.

Поскольку необходимость адекватного пропагандистского ответа СССР на нацистский вызов была более чем очевидной, Сталин активно наращивал усилия своего идеологического аппарата в этом направлении. Причем в содержательном плане акцент делался на

всесторонне выигрышном для Советского Союза противопоставле­нии парадигме советского миролюбия и интернационализма таких крайних форм германского национализма, как воинствующий ра­сизм и антисемитизм. Еще в начале 30-х годов по распоряжению Сталина была переведена на русский язык и издана ограниченным тиражом «для служебного пользования» вышедшая в Германии в 1925-1926 годах книга Гитлера «Моя борьба», которую раздали высшим партийно-государственным сановникам и руководству про­пагандистского ведомства. Содержавшиеся в ней основополагаю­щие для нацистской идеологии саморазоблачительные откровения фюрера—гремучая смесь геополитики и «расовой теории»* — были широко востребованы советской антифашистской пропагандой. А когда в конце 1936 года был созван Чрезвычайный VIII съезд Советов и на нем был устроен грандиозный пропагандистский спек­такль под названием «Принятие сталинской Конституции», Моло­тов впервые ознакомил советскую публику с ответом, данным еще 12 января 1931 г. Сталиным на запрос Еврейского телеграфного агент­ства в США**. Он также процитировал фрагмент из принятых гит­леровцами в 1935 году так называемых нюрнбергских расовых зако­нов, гласящих, что «еврей не может быть гражданином Германской империи... лишается права голоса по политическим вопросам... не может занимать государственных должностей». Затем, используя эффект риторического контраста, торжественно заявил:

«

* В «Майн кампф», этой библии антисемитизма, содержались и такие «откровения»: «В политическом отношении еврей бьет целые государства тем, что лишает их нужных средств, разрушает все основы национальной защиты, уничтожает веру в государственное руководство, начинает позо­рить всю предыдущую историю данного государства и забрасывает грязью все великое и значительное.... Еврейский народ — при всем том, что внешне он кажется очень развитым — на самом деле никакой истинной культуры не имеет, а в особенности не имеет никакой собственной культуры.... Евреи живут как паразиты на теле других наций и государств» (92).

** Этот лаконичный, хотя и несколько витиеватый по форме ответ, получивший позже заголовок «Об антисемитизме» и широко использовав­шийся в СССР для пропаганды сталинской национальной политики, гласил: «Национальный и расовый шовинизм есть пережиток человеконенавистни­ческих нравов, свойственных периоду каннибализма. Антисемитизм, как крайняя форма расового шовинизма, является наиболее опасным пережит­ком каннибализма... В СССР строжайше преследуется антисемитизм, как явление, глубоко враждебное Советскому строю. Активные антисемиты ка­раются законом СССР смертной казнью» (93).

...Наши братские чувства к еврейскому народу определяются тем, что он породил гениального творца идей коммунистического освобождения человечества и научно овладевшего высшими достижениями германской культуры и культуры других народов — Карла Маркса, что еврейский

народ, наряду с самыми развитыми нациями, дал многочисленных круп­нейших представителей науки, техники и искусства, дал много славных героев революционной борьбы против угнетателей трудящихся и в нашей стране выдвинул и выдвигает все новых замечательных и талантливых ру­ководителей и организаторов во всех отраслях строительства и защиты дела социализма. Всем этим определяется наше отношение к антисемитам и антисемитским зверствам, где бы они ни происходили»⁹⁴.

Подобные декларации вовсе не означали, что сталинское руко­водство реально собиралось встать на защиту преследуемого наци­стами германского еврейства (впрочем, его судьба тогда не особенно волновала и правящие круги западных демократий), просто в ход был пущен еще один пропагандистский козырь, работавший на положительный образ Страны Советов в мире. Но зато внутри стра­ны последовали антигерманские действия верхов. Принятое было в 1934 году решение об открытии немецкого национального театра в Москве было аннулировано. В следующем году НКВД будет рас­крыт «фашистский заговор» в Московском педагогическом институ­те иностранных языков и взяты под стражу пять преподавателей во главе с заведующим кафедрой немецкого языка. Осенью 1936-го ЦК ВКП(б) предпримет проверку преподавания иностранных языков в средних школах, техникумах и вузах. В результате будет подсчита­но, что в школах РСФСР работают 8883 учителя немецкого языка и только 253 — английского. Выяснится также, что в Москве лишь в 40 школах из 565 идет обучение английскому языку, еще в 30 — французскому, тогда как во всех остальных — немецкому, и что в Белоруссии из иностранных языков преподается только немецкий. В принятом в итоге постановлении ЦК такое положение было назва­но ненормальным и его предлагалось срочно исправить путем рас­ширения подготовки учителей английского и французского языков⁹⁵.

Тогда же все более массовый характер стали принимать аресты немецких граждан, подозревавшихся в принадлежности к подполь­ным фашистским организациям. Размах этих репрессий даже побудил германское посольство в Москве выступить несколько раз с проте­стами. Однако подобные демарши не могли смягчить антигерман­ский настрой советского руководства. 11 марта 1937 г. политбюро признало нецелесообразным дальнейшее существование советско-германского общества «Культура и техника»⁹⁶. Однако кульминацией германофобии в Советском Союзе стало разоблачение так называе­мого военно-фашистского заговора, о чем поведал 2 июня Сталин на расширенном заседании военного совета при наркоме обороны. Им было названо 13 имен политиков и военных (М.Н. Тухачевский, И.П. Уборевич и др.), составлявших якобы «ядро военно-политиче­ского заговора... которое имело систематические сношения с гер­манскими фашистами, особенно с германским рейхсвером, и которое

приспосабливало всю свою работу к вкусам и заказам со стороны германских фашистов». На состоявшемся вскоре закрытом судебном заседании восемь «заговорщиков», входивших в высшее командо­вание Красной армии, были приговорены к смертной казни как немецкие шпионы. На Западе потом, возможно, с подачи германских спецслужб, стали распускаться слухи о том, что процесс этот стал след­ствием фабрикации шефом СД и политической полиции Р. Гейдри-хом документов, изобличавших верхушку советских вооруженных сил как германскую агентуру, и передачи им этого компромата Ста­лину через чехословацкого президента Э. Бенеша*. В этой провокации участвовали и некоторые немецкие генералы, которые намеренно распространяли дезинформацию (в том числе и через военных пред­ставителей Англии и других западных стран в Берлине) о том, что советская военная элита настроена против евреев, Коминтерна и марксизма и готова после смерти Сталина установить в России воен­ную диктатуру. Вообще же главари нацистов часто выдавали желае­мое за действительное. Как бы забегая вперед, они пытались связать «ежовщину» с антисемитским перерождением власти в Кремле. Показательно, что 25 января 1937 г. Й. Геббельс записал в своем дневнике:

«В Москве опять показательный процесс. На сей раз почти исключи­тельно против евреев. Радек и другие. Фюрер еще сомневается, имеется ли в процессе скрытая антисемитская тенденция. Возможно, Сталин все же же­лает избавиться от евреев. И среди военных, кажется, присутствует сильный антисемитизм. Итак, со вниманием будем следить за дальнейшим»*⁷.

Н

* Эта легенда, родившаяся, возможно, и не без участия Кремля, оказалась чрезвычайно живучей и была развеяна только в 1989 году, когда реабилита­ционной комиссией политбюро ЦК КПСС после тщательного изучения дела Тухачевского было заявлено, что никаких следов передачи Сталину докумен­тов по этому делу из-за границы не обнаружено. (Известия ЦК КПСС. — 1989. — № 4. — С. 61).

а самом деле налицо был прежде всего всплеск антинемецких репрессий. 20 июля 1937 г. политбюро поручило Ежову «дать немедля приказ по органам НКВД об аресте всех немцев, работающих на обо­ронных заводах, и высылке части арестованных (видимо, немецких граждан. — Авт.) за границу». Об особо серьезном характере этого документа свидетельствовало содержавшееся в нем требование к Ежову представлять ежедневные сводки в ЦК о ходе арестов и коли­честве арестованных. В марте 1938-го очередь дошла и до централь­ного аппарата Наркомата оборонной промышленности, руководству которого совместно с НКВД было предписано срочно «очистить» военно-промышленный комплекс от еще работавших в этой сфере немцев, а также от поляков, латышей и эстонцев. А с 21 июня в

соответствии с директивой наркома обороны немцы и представи­тели других считавшихся тогда неблагонадежными нацменьшинств (латыши, литовцы и др.) стали изгоняться из политорганов Красной армии⁹⁸.

С

* На создание этой картины Эйзенштейн был «мобилизован» специаль­ным постановлением политбюро, поручившим 9 мая 1937 г. начальнику Главного управления кинопромышленности Б.З. Шумяцкому «использовать Эйзенштейна, дав ему задание (тему), предварительно утвердив его сценарий, текст и пр.». Не содержавшие в отличие от «Александра Невского» анти­немецких выпадов фильмы «Петр I» и «Минин и Пожарский» были куп­лены Германией у СССР в начале 1940 года за 15 тыс. марок, причем «Минин и Пожарский» — для использования в антипольской пропаганде (100).

** Фейхтвангер был одним из многочисленной плеяды западных левых интеллектуалов, которые были использованы Сталиным в пропагандист­ских целях. 8 января 1937 г. советский вождь принимал в Кремле немецкого писателя как самого почетного гостя. Возвратившись на Запад, Фейхтван­гер опубликовал в Амстердаме положительный, а местами и восторженный отзыв о стране победившего социализма в виде книги «Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей», которая тут же была переведена на русский язык и издана «для служебного пользования» в количестве 250 экземпляров Особым бюро НКВД СССР. После ознакомления с книгой номенклатурной верхушки ее в ноябре 1937 года выпустили в свет уже массовым тиражом. Тем не менее в издательском предисловии отмечалось, что «книжка содержит ряд ошибок и неправильных оценок». Среди прочего советским властям пришлась наверняка не по вкусу слишком уж «непосредственная» форма, в которой излагалось в книге советское решение еврейского вопроса. В частности, в ней с простотой, которая, как известно, бывает хуже воров- , ства, «в лоб» утверждалось, что Советский Союз «ассимилировал большую часть своего пятимиллионного еврейского населения», которое якобы на­всегда распрощалось с «вредной иллюзией еврейской народности» (101). В конце 40-х годов, когда Фейхтвангер был причислен в Советском Союзе к «заправилам» международного космополитизма, его книга стала повсе­местно изыматься из библиотек и книготорговой сети.

воего пика достиг антифашистский и антинемецкий настрой советской пропаганды. В области кино, в котором Сталин видел «величайшее средство массовой агитации»⁹⁹, в ряду историко-патрио-тических игровых лент — «Петр I» (1937-1939 гг., режиссер В.М. Пет­ров ), «Минин и Пожарский» (1939 г., режиссеры В.И. Пудовкин и М.И. Доллер) — был создан фильм «Александр Невский» (1938 г., режиссер СМ. Эйзенштейн), которому социальным заказом была придана определенная антигерманская направленность*. На совре­менную тематику производились главным образом фильмы, биче­вавшие политику государственного антисемитизма в Германии. В качестве литературной основы для них использовались в основ­ном сценарии, написанные немецкими евреями-эмигрантами. Лион Фейхтвангер**, например, подготовил таковой по своему роману «Семья Оппенгейм», за что Сталин распорядился выплатить ему в

виде гонорара до 5 тыс. американских долларов¹⁰². Фильм по этому сценарию поставил в первой половине 1939 года режиссер Г.Л. Ро­шаль. Годом ранее была пущена в прокат картина Г.М. Раппапорта «Профессор Мамлок», созданная по сценарию немецкого писателя еврейского происхождения Фридриха Вольфа.

Бесспорно, антифашистская пропаганда, развернутая в Совет­ском Союзе, сыграла значительную роль в разоблачении истинного, зверского лица германского нацизма. Однако следует иметь в виду, что в проекции на политическое закулисье взаимные пропагандист­ские пикировки СССР и Германии не только давали возможность этим странам каждой по-своему укреплять свой престиж в западном общественном мнении (первой — на пропаганде антифашизма, вто­рой — антикоммунизма), но и помогали им под покровом внешней непримиримости скрывать какое-то время тенденцию к взаимному политическому тяготению, четко обозначившуюся с осени 1938 года. На путь сближения с Германией Сталина во многом толкнуло разо­чарование в политике западных демократий, наступившее после заключения ими пресловутого мюнхенского соглашения с Гитлером. И хотя, выступая на XVIII съезде партии, он еще продолжал назы­вать страны «оси» «государствами-агрессорами», а их политиче­ское руководство — «фашистскими заправилами», но острие его критики все же было направлено против правительств Англии и Франции, которые упрекались в том, что «немцам отдали район Чехословакии как цену за обязательство начать войну с Советским Союзом...»¹⁰³.

Сомнения в искренности Запада и его способности принять на себя и тем более исполнить союзнические обязательства заставили руководство Советского Союза полагаться только на собственные силы и умение маневрировать в стремительно ухудшавшейся между­народной ситуации, когда, по словам Сталина, «новая империалисти­ческая война стала фактом»¹⁰⁴. Эгоизм (с его принципом «своя рубаха ближе к телу») и политика с позиции силы, доминировавшие в меж­государственных отношениях, в значительной мере и породили советско-германский договор о ненападении от 23 августа 1939 г. Заключивший эту сделку Сталин считал, что действует вполне со­гласно правилам, установленным «старыми прожженными буржуаз­ными дипломатами» с их циничным лозунгом «политика есть поли­тика», и в духе времени, когда «со слабыми не принято считаться, считаются только с сильными»¹⁰⁵. Показательно, что такой тради­ционный политик, как У. Черчилль, очень высоко оценив результаты предвоенной активности советских руководителей на международ­ной арене, писал впоследствии:

«Если их политика и была холодно-расчетливой, то она была также в этот момент в высокой степени реалистичной»¹⁰'.

проблема польски» евреев

Разразившаяся вскоре новая мировая война принесла народам Земли невиданные ранее бедствия и страдания. Для европейских евреев это грозное событие стало самым страшным периодом национальной катастрофы (Холокоста), переживаемой с момента фашизации Гер­мании. Особый трагизм положения евреев, оказавшихся под властью нацистов, заключался в том, что мировое сообщество в лице запад­ных демократий, не сумев преодолеть эгоистической озабоченности собственной безопасностью, не предприняло сколько-нибудь дейст­венных мер для их спасения. Правда, в июле 1938 года по инициа­тиве президента США Ф. Рузвельта и под эгидой Лиги наций во французском городе Эвиане собирались представители 32 стран для решения проблемы беженцев, прежде всего еврейских. И тогда даже была создана Международная коллегия по делам беженцев со штаб-квартирой в Лондоне, однако она так реально и не развернула свою деятельность. Ибо, когда от слов нужно было переходить к действиям, ни одно из государств-устроителей не пожелало принять гонимых евреев. Более того, весной 1939 года правительство премьер-министра Н. Чемберлена пересмотрело обязательства Великобритании в отно­шении Палестины, предложив в так называемой «Белой книге» со­здать там в течение десятилетнего срока новое государство, но не еврейское и не арабское, а двунациональное, федеративное, а также в течение ближайших пяти лет ограничить еврейскую иммиграцию на Ближний Восток суммарной квотой в 75 тыс. человек; в последую­щие же годы ее размер вообще подлежал согласованию с арабской стороной. Предусматривались также жесткие меры борьбы с неза­конной иммиграцией. Почти так же действовали и США, где боль­шим политическим влиянием пользовались изоляционисты: из-за введенных лимитов на прием иностранцев туда в 1933-1939 годах удалось въехать только 165 тыс. евреев. В мае 1939 года у южных берегов этой страны был сыгран первый акт драмы, участниками которой оказались 930 евреев-беженцев, прибывших в Новый Свет из Гамбурга. Судно «Сайт-Луис», на борту которого они находились, должно было доставить их из Германии в Гавану (пассажиры имели кубинские въездные визы), однако диктатор Р.Ф. Батиста в послед­ний момент запретил им сойти на берег. И тогда беженцы решили попытать счастья в порту Майами, но американские власти оста­лись глухи к мольбам скитальцев. Несчастным не оставалось ничего другого, как отправиться обратно в Европу, где их только под сильным нажимом мировой общественности согласились 17 июня принять власти Бельгии, Франции, Голландии и Англии¹⁰⁷.

Отстраненность мирового сообщества от проблемы еврейских беженцев и обусловленная этим трагическая безысходность их поло­жения толкали порой представителей этой национальности на от­

чаянные поступки. Желая отомстить за родителей, которых вместе с другими 17 тыс. польских евреев немецкие власти насильственно депортировали на покинутую ими в свое время из-за антисемитизма родину, 17-летний Гершель Гриншпан проник 7 ноября 1938 г. в гер­манское посольство в Париже и смертельно ранил первого попав­шегося ему на глаза дипломата, которым оказался третий секретарь Эрнст фон Рат. Воспользовавшись этим случайным инцидентом, кото­рый Гитлер назвал «одним из ударов мирового еврейства», шеф СД и гестапо Р. Гейдрих подготовил секретную директиву о повсемест­ном проведении в рейхе в ночь на 10 ноября еврейских погромов, которые решено было представить как стихийные народные выступ­ления. На следующий день после этой варварской акции, вошедшей в историю под названием «хрустальной ночи», Гейдрих конфиден­циально сообщил Г. Герингу следующие предварительные ее итоги:

«Результаты разрушения еврейских магазинов и домов пока сложно выразить в точных цифрах... 815 разрушенных магазинов, 171 сожженный или разрушенный дом — это только часть уничтоженного вследствие под­жогов ... 119 синагог было сожжено, 76 полностью разрушены... Арестованы 20 тыс. евреев. По донесениям, убито 36 человек, столько же тяжело ранено. Все убитые и раненые — евреи...»¹"*.

Разбойничий антиеврейский террор, развязанный нацистами, вызвал возмущение советской общественности. В здании Москов­ской государственной консерватории состоялся митинг деятелей культуры, который транслировался по радио на весь мир. Среди выступавших был и С. Михоэлс, который тогда принял эстафету культурно-национального лидерства в среде советского еврейства. Аналогичные мероприятия прошли и в других городах, в том числе во Фрунзе, Калинине, Красноярске и Пятигорске.

Еще более острой была реакция на «хрустальную ночь» на Западе, особенно в Америке. Временный поверенный в делах СССР в США К.А. Уманский сообщал 1 декабря наркому иностранных дел Лит­винову:

«По США прокатилась волна возмущения нацистским варварством, которое, по мнению знатоков, может сравниться только с антинемецкими настроениями периода вступления США в войну в 1917 году. Своими заяв­лениями и отозванием посла Рузвельт отразил и подогрел народное возму­щение».

Другой советский полпред И.М. Майский, комментируя спустя месяц с небольшим в одном из своих донесений из Лондона ноябрь­ские события в Германии, отмечал, что они «сыграли особенно круп­ную роль в деле отрезвления... руководящих кругов Англии от Мюнхена»¹⁰⁹.

Однако протесты Запада нимало не обеспокоили Гитлера. Более того, выступая 30 января 1939 г. в рейхстаге, он разразился угрозой

полного уничтожения евреев, заявив, что «если международные еврей­ские финансисты в Европе и за ее пределами сумеют еще раз втянуть народы мира в мировую войну, то ее результатом будет не больше­визация мира и, следовательно, триумф еврейства, а уничтожение еврейской расы в Европе»'¹⁰.

То, что за этими словами стояли реальные планы, показали собы­тия, развернувшиеся после вторжения нацистов 1 сентября в Польшу. Спустя месяц вооруженные силы этой страны были разгромлены, и под властью немецких оккупантов оказались западные земли уже бывшего Польского государства с находившимся на них почти 2-миллионным еврейским населением. 17 сентября в соответствии с секретным протоколом к пакту Молотова-Риббентропа советские войска вошли в Западную Белоруссию и на Западную Украину (зем­ли, частично отторгнутые от России Польшей в 1920 г.). Официаль­но Москва мотивировала свои действия тем, что «Польское государство и его правительство фактически перестали существо­вать... тем самым прекратили свое действие договора между СССР и Польшей» и «советское правительство не может безразлично отно­ситься к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, прожи­вающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными»¹¹¹. Но заявив о своем намерении позабо­титься о белорусском и украинском населении разгромленной во­сточноевропейской страны, советское руководство ни словом не обмолвилось о гарантиях безопасности для населявших ее евреев, хотя еще 14 сентября «Правда» упоминала их наряду с украинцами и белорусами как национальные меньшинства, составлявшие в сово­купности 40 % населения Польши. Вместе с тем евреи бывшей поль­ской Западной Украины и Западной Белоруссии (свыше 1 млн. чел)* могли не беспокоиться за свои жизни: они стали теперь достоянием СССР, как, впрочем, и 196 тыс. квадратных километров присо­единенных земель вместе с проживавшими на них более чем 11 млн. украинцев, белорусов и поляков. Эти цифры приобретенных Совет­ским Союзом территориальных и людских ресурсов были приведены Молотовым, выступившим 31 октября на сессии Верховного совета СССР с подведением итогов западного осеннего похода Красной армии¹¹³.

С

* По произведенным впоследствии подсчетам, количество евреев, про­живавших на территориях, присоединенных к СССР осенью 1939 года, со­ставляло примерно 1 270 ООО человек, а с учетом беженцев из Западной Польши — почти 1,5 млн. человек (112 ).

удьба же евреев из отошедшей к рейху Западной Польши Сталина не волновала. Созданной в двадцатых числах октября советско-германской смешанной комиссией по эвакуации, в кото­рую от СССР вошли такие высокопоставленные чиновники, как

М.М. Литвинов, Г.П. Аркадьев (НКИД), И.И. Масленников (НКВД), И.Д. Злобин (Наркомфин), еврейская проблема вообще не рассматривалась. В подготовленном этой комиссией соглашении от 16 ноября говорилось только о советско-германском обмене рус­ским, украинским, белорусским и немецким населением¹¹⁴. Поэтому сотням тысячам польских евреев пришлось на свой страх и риск решать вопрос о выборе места проживания. Из образовавшихся не­легальных потоков еврейских беженцев наиболее массовым был тот, который двигался в восточном направлении. Руководствуясь волей фюрера*, нацисты не только не препятствовали еврейскому исходу со своих земель, но, наоборот, в обход официальных соглашений всеми правдами и неправдами содействовали этому исходу. И хотя власти СССР противодействовали этому, на советскую территорию просочилось 150—200 тыс. беженцев. Вот что сообщал 5 декабря 1939 г. в германский МИД начальник штаба Верховного главноко­мандования вермахта генерал-полковник В. Кейтель:

«Выдворение евреев на русскую территорию проходило не так гладко, как, вероятно, ожидалось. ■ На деле практика была, например, такой: в ти­хом месте, в лесу тысяча евреев была выдворена за русскую границу, в 15 километрах от этого места они снова вернулись к границе с русским офицером, который хотел заставить немецкого офицера принять их об­ратно»¹¹⁶.

А вот какая картина предстала взору одного из очевидцев драмы еврейских беженцев на новой советско-германской границе:

«

* Еще 5 января 1939 г. Гитлер на встрече с польским министром иностран­ных дел Ю. Беком заявил, что преисполнен твердой решимости выбросить евреев из Германии. А 24 января Геринг издал указ, требовавший принять «все меры для ускорения эмиграции евреев из Германии» (115).

Зимой 1939/40 года вдоль всего течения Буга разыгрывались невооб­разимые сцены, в которых содержалось едва лишь предчувствие того, что уже неуклонно надвигалось, чтобы погрузить миллионы жителей Польши в пятилетнюю агонию медленной смерти. Немцы не задерживали беглецов, но дубинками и прикладами давали им на дорогу последний показатель­ный урок своей философии «расового мифа»; по ту сторону демаркацион­ной линии в длинных тулупах, буденовских остроконечных шлемах и со штыками наголо стояли стражники «классового мифа», приветствуя ски­тальцев, бегущих на землю обетованную, спущенными с поводка овчарками или огнем ручных пулеметов. На двухкилометровой нейтральной полосе вдоль Буга в течение декабря, января, февраля и марта — под голым небом, на ветру и морозе, под снегопадом располагались обозом толпы бедолаг, укрытых перинами и красными одеялами, жгущих по ночам костры либо стучащих в крестьянские хаты с просьбой о помощи и убежище. На дворах устраивались небольшие ярмарки: за еду и помощь в переправе через Буг платили одеждой, драгоценностями и долларами... Большинство возвра­щалось обратно, под немецкую оккупацию, где в течение следующих лет

они почти все без остатка погибли в крематориях Освенцима, Майданека, Бельзена и Бухенвальда; часть, однако, не сдавалась и упорно ждала удобного момента... В течение этих нескольких месяцев сквозь щели в демаркационной линии все-таки удалось протиснуться большому числу беженцев*...»"⁸.

Чтобы хоть как-то решить проблему тех евреев, которые в силу различных причин оказались в «чужой» зоне (советской или герман­ской), то есть не по месту своего основного жительства, германской стороной была выдвинута, а советской принята инициатива, оформ­ленная 27 декабря 1939 г. в Москве в виде следующего постановле­ния политбюро:

«1. Поручить НКИД сообщить германскому посольству о согласии советского правительства на предложение правительства Германии каса­тельно пропуска на территорию германских интересов до 60 тыс. беженцев. 2. Разрешить пропуск с германской стороны на территорию Западной Украины и Западной Белоруссии до 14 тыс. беженцев».

Нарком внутренних дел Украины И.А. Серов, который, находясь во Львове, руководил там составлением совместно с германскими представителями (в основном сотрудниками гестапо) списков подле­жащих обмену лиц, докладывал тогда первому секретарю ЦК КП(б)У Хрущеву:

«У пункта регистрации желающих вернуться на польскую территорию (германскую зону. — Авт.) стоят огромные очереди. Когда я подошел туда, мне стало больно: ведь главным образом очередь состояла из еврейского населения. Что с ними будет? И настолько люди преданы всяким там быто­вым мелочам — квартире, вещам. Они давали взятки гестаповцам, чтобы те помогли им поскорее выехать отсюда и вернуться к своим очагам»¹".

В

* Части беженцев посчастливилось пробраться в Вильно. В октябре 1939 года этот бывший польский город был передан Советским Союзом Литовской республике и переименован в Вильнюс. К концу года там скопи­лось более 15 тыс. еврейских беженцев. Некоторым из них, в том числе и семье будущего историка Р. Пайпса, с помощью японского консула в Кау­насе С. Сугихары удалось выехать в Палестину, США и другие страны. Отправкой евреев за границу в Литве занимались также общественный комитет беженцев, созданный представительствами «Джойнта», и комите­та им. Гувера, деятельность которых позже, 12 декабря 1940 г., постанов­лением политбюро была признана «нежелательной» на территории Советской Литвы (117).

сторону запада следовали и опасавшиеся ареста члены Бунда и сионистских партий. Между тем нацистами предпринимается но­вая попытка давления на Москву. На сей раз инициатива исходила из структур Центральной имперской службы по делам еврейской эмиграции, которой также руководил Гейдрих. Но, как и следова­ло ожидать, советские власти ответили категорическим отказом,

обоснованным начальником Переселенческого управления Е.М. Чекменевым в записке к Молотову от 9 февраля 1940 г.:

«Переселенческим управлением при СНК СССР получены два письма от Берлинского и Венского переселенческих бюро по вопросу организации переселения еврейского населения из Германии в СССР — конкретно в Биро­биджан и Западную Украину. По соглашению Правительства СССР с Гер­манией об эвакуации населения на территорию СССР эвакуируются лишь украинцы, белорусы, русины и русские. Считаем, что предложения указан­ных переселенческих бюро не могут быть приняты»¹²⁰.

Воистину оказался прав советский дипломат — невозвраще­нец Ф.Ф. Раскольников, объявленный 17 июля 1939 г. Верховным судом СССР вне закона и потом тайно убитый за границей совет­ским агентом. В сентябре он через русскую эмигрантскую прессу во Франции обратился к Сталину с открытым письмом, в котором обвинял:

«Еврейских рабочих, интеллигентов, ремесленников, бегущих от фаши­стского варварства, вы равнодушно предоставили гибели, захлопнув перед ними двери нашей страны, которая на своих огромных просторах может приютить многие тысячи эмигрантов»¹²¹.

Тем временем просочившимся нелегально на территорию СССР беженцам пришлось иметь дело с НКВД, по предложению которого 10 ноября 1939 г. политбюро образовало специальную комиссию под председательством Берии. Ей поручалось «точно учесть количество беженцев и организовать работу по целесообразному использованию части беженцев как рабочей силы, а также рассмотреть вопрос об обратной эвакуации остальной части их»¹²².

«Обратной эвакуации» подлежали в первую очередь «социально чуждые» и политически неблагонадежные «элементы», а также пре­старелые, больные и другие нетрудоспособные беженцы. Тем же, чья биография не содержала компрометирующих данных и кто был при­годен к труду, была предложена альтернатива: либо «доброволь­ная» вербовка на тяжелые работы на севере и востоке страны и получение советского паспорта, либо принудительная депортация за советско-германскую границу. Часть беженцев, в основном моло­дежь, уступив нажиму властей, отправилась работать в советскую глубинку. Другие же — примерно 25 тыс. человек — категорически отказались от советского гражданства, предложенного бывшим польским гражданам указом президиума Верховного Совета СССР от 29 ноября 1939 г., и потребовали отправить их в демократические страны Запада или Палестину. Вскоре все они были возвращены в германскую зону. Третьи, а их было большинство, пытались, избег­нув решения их судьбы властями, явочным порядком обосноваться на постоянное жительство в приграничных городах Украины и Бе­лоруссии. Многих из них власти до поры до времени не трогали, так

как занимались первое время выявлением, арестами и отправкой в исправительно-трудовые лагеря тех евреев с вновь присоединен­ных к СССР территорий, кто имел компрометирующее социальное и политическое прошлое (то есть принадлежал к богатым слоям еврейской буржуазии или входил в сионистско-бундовские и кле­рикальные организации). По некоторым данным, за период с 1939 по май 1941 года в Западной Белоруссии и на Западной Украине таковых было арестовано 23 590 человек. По другим сведениям, к июню 1941 года в исправительно-трудовых лагерях пребывало примерно 11—12 тыс. евреев из вновь присоединенных к СССР западных регионов¹²³.

С конца июня 1940 года, то есть после того как советские войска вошли в Литву, Латвию, Эстонию, Бессарабию и Северную Буковину, где также проживало значительное количество евреев*, руковод­ство СССР, решив с учетом разгоравшейся в Европе войны (поражение Франции и т.д.) максимально обезопасить западные рубежи страны, форсировало выселение оттуда «социально-опас­ных элементов» и чистку этого региона от беженцев, среди кото­рых евреи составляли 82-84 %. Всего вывозу в глубь страны под­верглась около 100 тыс. ервейских беженцев. Они депортировались как спецпереселенцы на основании особой инструкции НКВД, утвержденной 10 апреля, но вступивший в действие только после того, как 5 июня во Львове закончила работу немецкая комиссия по рассмотрению индивидуальных прошений на выезд в германскую зону¹²⁵.

Этапирование в основном осуществлялось на лесозаготовки европейского севера России. Какая* там была уготована жизнь пере­селенцам, становится ясным из их имевшего 152 подписи кол­лективного письма, отправленного 7 августа в ЦК ВКП(б) из райлес-пункта Ильма Елецкого района Архангельской области. Обращение это, написанное на идиш, было исполнено отчаяния и безысход­ности:

* В Литве (без Вильнюсского края) — 150 000, Латвии — 95 000, Эсто­нии — 5 000, Бессарабии и Сев. Буковине — 325 000 (124).

«...Мы работаем босыми в. болотах до колен,-зарабатывая от одного до трех рублей в день, при очень плохом отношении к нам, работая вместе с различными преступниками. Мы все люди с профессиями, работая по своей специальности, могли бы зарабатывать значительно больше, принося пользу советской власти... На наше обращение к нашим начальникам с просьбой об улучшении нашего положения они отвечают: умирайте, достаточно земли здесь для того, чтобы вас похоронить... Какие грехи мы совершили по отно­шению к советской власти, что нас так тяжело карают? Мы удрали из быв­

шей Польши, удирая от аэропланов и бомб, симпатизируя советской власти. Мы рассчитывали на помощь со стороны Советского Союза, прибывая на советскую территорию, мы немедленно начали работать на различных фабриках... И вот 29 июня ночью, после работы, нас взяли, поместили в вагоны и послали сюда на работу при таких условиях, что никто из нас не может заработать даже на еду. И поэтому мы вынуждены голодать целыми днями. Это заставило нас обратиться к вам. Докажите нам наши грехи, и мы возьмем на себя самые тяжкие наказания. Если нет, мы просим разо­слать нас в различные города, где каждый смог бы работать По своей спе­циальности и где сумеем принести пользу советской власти, а также спастись от голодной смерти».

Письмо попало к Маленкову, .который направил его «для приня­тия необходимых мер» в НКВД СССР. Там этим вопросом занялся начальник Главного управления исправительно-трудовых лагерей и колоний В.В. Чернышов, чиновник, по воспоминаниям знавших его людей, рассудительный и осторожный. 19 декабря он сообщил в ЦК, что по жалобе евреев-спецпереселенцев была проведена проверка, в ходе которой сообщенные ими факты «частично подтвердились». Как докладывал генерал, были приняты меры «для устранения вы­явленных недочетов», по улучшению санитарного обслуживания спецпереселенцев и привлечению виновников их тяжелого поло­жения к уголовной ответственности. В феврале—марте 1941 года центральный аппарат НКВД вновь заинтересовался проблемой архангельских спецпереселенцев и проверил на сей раз положение дел в Плесецком районе, где было выявлено 11 случаев проявления антисемитизма со стороны работников леспромхозов и членов их семей. С началом войны условия режима, установленного для спец­переселенцев, были несколько смягчены: им было разрешено поки­нуть спецпоселки и свободно проживать в пределах Архангельской области¹²⁶.

П

* Потом вошла в Минскую область.

роблемой беженцев, разумеется, не исчерпывались трудности, с которыми столкнулись власти, налаживая жизнь более 2 млн. ев­реев с вновь приобретенных территорий. Почти все они в отличие от остальных 3 млн. евреев СССР, имевших за плечами более чем 20-летний багаж советской жизни, практически не подверглись асси­миляции, сохранив в большинстве своем приверженность к тради­ционному укладу жизни, национальной культуре и родному языку. Принимая это во внимание, советское руководство пошло на откры­тие в Западной Белоруссии и на Западной Украине довольно значи­тельного количества еврейских школ. К началу 1940 года их насчиты­валось, скажем, в Барановичской области — 46, в Вилейской* — 32, Пинской — 18, Волынской — 33. Такими же причинами было обу­словлено и увеличение в августе 1940 года тиража издававшейся на

еврейском языке в Киеве газеты «Дер щтерн»*¹²⁸. Для этих новых граждан СССР ушла в прошлое введенная в 1932 году при Ю. Пил-судском в высших учебных заведениях Польши так называемая numerus clausus («процентная норма») для евреев. Ранее ограничен­ные в своем праве на получение высшего образования, теперь они обладали таковым наравне с основными национальностями СССР. Предоставлялись им во всей полноте и политические права. Но по­скольку таковые гарантировались советским законодательством лишь формально, ц результате состоявшихся 24 марта 1940 г. на присоединенных западных территориях выборов в Верховный совет СССР в числе 55 вновь избранных депутатов евреев вообще не ока­залось, хотя их немало проживало в таких крупных городах, как Львов, Гродно, Белосток^,м.

Т

* Однако Москва пошла на это очень неохотно, дав санкцию только на минимальное увеличение тиража «Дер штерн»: с 20 до 25 тыс. экземпляров. Когда же в ноябре 1940 года первый секретарь ЦК КП(б)У Н.С. Хрущев попросил увеличить тираж газеты еще на 10 тыс. экземпляров, ЦК ВКП(б) ответил отказом (127).

ем не менее, усматривая в событиях 1939-1940 годов залог гря­дущего обновления еврейской национальной жизни, известный лите­ратуровед и критик И.М. Нусинов, выступая в Москве, отмечал, что рост еврейского населения в Советском Союзе благодаря освобожде­нию западных областей Украины и Белоруссии «должен повлечь там за собой бурное возрождение еврейской культуры, а оттуда это воз­рождение должно перекинуться сюда». Чтобы на месте ознакомить­ся с проблемами еврейства вновь присоединенных территорий, Нусинов, который до 1939 года руководил еврейской секцией в Союзе советских писателей, вместе со своим преемником на этом посту поэтом П.Д. Маркишем, а также с другими еврейскими лите­раторами —А.Д. Кушнировым, Л.М. Квитко, С.З. Галкиным и И.М. Добрушиным — выехал в феврале 1940-го в Белоруссию. В Минске они были приняты первым секретарем ЦК КП(б)Б П.К. Пономарен-ко, присланным в 1938 году из Москвы руководить этой республи­кой. Потом в сопровождении секретаря еврейской секции ССП Белоруссии поэта З.М. Аксельрода московская делегация отправи­лась в Белосток. Там в честь столичных гостей был организован «большой еврейский вечер», на который пришли представители местной еврейской общественности. А на следующий день москви­чам показали ряд еврейских школ и культурно-просветительных учреждений. Душой этой поездки был упомянутый выше Аксельрод, который активно пытался убедить белорусские власти в необходи­мости содействия развитию еврейской культуры в западных обла­стях республики, мотивируя это тем, что вновь созданным там культурно-просветительным очагам будет сподручней заниматься

«социалистической перековкой» «зараженного мелкобуржуазной психологией» местного еврейского населения. Во многом благодаря его усилиям была учреждена еврейская секция при Институте лите­ратуры и языка* в Минске и начала выходить новая газета на идиш «Белостокер штерн», которую он же и редактировал. На беду Ак-сельрода такая его активность была истолкована властями как проявление национализма. Вскоре поэта арестовали, препроводив в минскую тюрьму, где он и погиб в 1941 году.

В

* В какой-то мере эта секция стала правопреемницей последовательно существовавших в Белоруссии в 1922-1936 годах еврейского отдела Инсти­тута белорусской культуры, еврейского сектора Белорусской академии наук, Института еврейской пролетарской культуры (130).

** Лозовский (Дридзо) родился в 1878 году на Украине в семье бедного еврейского учителя (меламеда). Включившись в революционное движение, в 1901-м вступил в РСДРП. В 1906-м был арестован. Но в 1908-м по дороге из Александровского централа (Иркутск) в ссылку сумел бежать и выехать за границу. С 1911-го был в группе болыпевиков-«примиренцев» в Париже, редактировал вместе с Троцким газеты «Голос», «Наше слово». Возвратив­шись в 1917-м в Россию, в июле примкнул к большевистской партии, но в декабре был исключен из нее за призыв к созданию «однородного социа­листического правительства» и выступление против партийного руко­водства профсоюзами. В феврале 1918-го возглавил РСДРП (интернациона­листов), довольно малочисленную политическую группу, которая в конце 1919-го влилась в РКП(б). Возглавляя в 1921-1937 годах Красный Интер­национал профсоюзов (Профинтерн), помогал Сталину бороться с троцки­стами и правыми. До назначения в НКИД работал директором Гослит­издата.

озвратившись в Москву, Нусинов и другие побывавшие в Белоруссии литераторы стали ходатаями по жалобам, поступившим от местных жителей. Ими было составлено письмо в правительство с просьбой о прекращении выселения в административном по­рядке польских евреев в северные районы СССР. Тогда же, в начале 1940 года, Нусинов вместе с Маркишем побывали на приеме у за­местителя наркома иностранных дел С.А. Лозовского** й про­информировали его о том, что к проживавшим в Белостоке евреям обращаются многочисленные родственники из варшавского гетто и умоляют их помочь выехать в Советский Союз. В ответ Лозовский пообещал помочь¹³¹. Правда, вряд ли он был уверен в положитель­ном результате. Ведь ему, высокопоставленному чиновнику, было известно, что высшее руководство страны не только не заинтересо­вано в оказании помощи «чужим» евреям, пусть даже и оказавшимся под нацистским господством, но с некоторых пор все более подо­зрительно относится к «своим» собственным.

ФАКТОР НАЦИСТСКОГО впияния

Заключив в конце августа 1939-го сделку с Гитлером, Сталин помимо трезвого расчета и прагматизма проявил еще и те качества, за кото­рые в свое время Наполеон назвал Александра I «настоящим визан­тийцем». Желая выиграть время и накопить достаточно сил для ведения большой войны и потому стремясь как можно долее не ввя­зываться в неизбежную схватку со своим новоиспеченным непред­сказуемым союзником, претендовавшим на лавры Карла Великого — покорителя континентальной Европы, советский вождь должен был не только прибегать к политическим мистификациям, но и в ко­торый уже раз поступиться принципом большевистского интерна­ционализма. Еще до того как пакт Молотова—Риббентропа стал политической реальностью, Сталин решил отмежеваться в глазах Гитлера от его главных внутренних врагов — немецких коммуни­стов. 3 июля 1939 г. политбюро распорядилось прекратить издание в Москве газеты немецких антифашистов «Die Deutsche Zeitung», редактор которой был вскоре арестован. Тем самым через казавшу­юся еще вчера непреодолимой идеологическую пропасть стал наво­диться связующий оба режима мост обоюдовыгодного компромисса. На устроенном 26 июля приеме в честь советских дипломатических представителей в Берлине эксперт германского МИД по вопросам экономики Восточной Европы К.Ю. Шнурре отметил позитивные, с точки зрения германского руководства, изменения, «произошед­шие в русском большевизме в последние годы». Конкретизируя свою мысль, он пояснил следом, что в СССР «Коминтерн уже заменен политбюро, которое следует теперь совершенно другой политике»: «Слияние большевизма с национальной историей России, выража­ющееся в прославлении великих русских людей и подвигов (празд­нование годовщины Полтавской битвы Петра Первого, битвы на Чудском озере Александра Невского), изменило интернациональный характер большевизма... особенно с тех пор, как Сталин отложил на неопределенный срок мировую революцию». А 2 августа глава МИД Германии И. Риббентроп прямо заявил приглашенному для беседы временному поверенному в делах СССР Г.А. Астахову:

«Не кажется ли Вам, что национальный принцип в Вашей стране начи­нает преобладать над интернациональным? Это вопрос, который наиболее интересует фюрера...»¹¹².

Настоящим подарком для фюрера стала передача германским властям немецких и австрийских политэмигрантов (в том числе и еврейского происхождения), взятых под стражу НКВД начиная с 1937 года. Эта акция приняла массовый характер в первые месяцы 1940-го. В том же году в сталинском руководстве серьезно обсуж­далась и возможность роспуска Коминтерна, но его ликвидацию

решено было отложить, чтобы это не выглядело как явная уступка немцам.

Соответствующим образом перестраивалась и роветская про­паганда. С осени 1939 года стали запрещаться печатные издания, кинофильмы, радиопередачи, театральные постановки, обличавшие фашизм или содержавшие антигерманские выпады. Существенный импульс этой кампании был дан выступлением 31 октября на заседа­нии Верховного Совета СССР Молотова, который осудил Англию и Францию, ведущих «войну» за «уничтожение гитлеризма»¹³³, и тем самым как бы дал понять, что существовавший до августа 1939 года антагонизм между СССР и Германией носил не столько идеологи­ческий характер, сколько межгосударственно-политический. Имен­но это выступление главы советского правительства подвигло сту­дентов ГИТИСа В. Королева и О. Левина обратиться к нему 13 но­ября и сообщить, что готовившаяся к постановке в Московском ев­рейском театре пьеса П.Д. Маркиша «Пир» «подставляет национал-социалистскую Германию», так как «не может не вызвать ярость зрителя, в особенности еврейского, против нее». Тем более, как доносили студенты, представители Комитета по делам искусств, присутствовавшие на предпремьерном прогоне спектакля, заявили им, что эта постановка является ответом театра на еврейские погро­мы в Германии в 1938 году. Однако в ходе произведенного по этому «сигналу» расследования ничего крамольного в пьесе, посвященной событиям гражданской войны на Украине, не обнаружилось. Пред­седатель Комитета по делам искусств М.Б. Храпченко сообщил тогда в Кремль, что обвинения, выдвинутые авторами письма про­тив сотрудников его ведомства, являются необоснованными¹³⁴. Премьера «Пира» с большим успехом прошла 16 ноября, и в тот же день в «Вечерней Москве» даже появился весьма благожелательный отзыв на нее. Вместе с тем другую пьесу того же автора «Клятва», принятую было к постановке на сцене ГОСЕТа, зритель так и не увидел: ее сюжет о тяжелой судьбе еврейской семьи, -бежавшей из гитлеровской Германии в Палестину, вряд ли понравился бы в Бер­лине¹³⁵: По той же причине потерпели неудачу и попытки Л.Р. Шей­нина, руководящего сотрудника Прокуратуры СССР, автора популярного в те годы детектива «Записки следователя», начать съемки художественного фильма по написанному им на основе архивных документов сценарию о знаменитом судебном процессе 1913 года в Киеве над Менделем Бейлисом, обвиненным в ритуаль­ном убийстве русского мальчика Андрея Ющинского. В картине должны были сниматься актеры ГОСЕТа, а за ее постановку брался С.М. Эйзенштейн, который вместе с Шейниным обратился в Агит­проп за соответствующим разрешением. Но 11 января 1941 г. кино­режиссеру позвонил Жданов и сказал, что предлагаемая им тематика «не представляет интереса».

Это был уже не первый отказ, с которым столкнулись Эйзенштейн и Шейнин в верхах. В мае 1940 года они также тщетно пытались добиться у И.Г. Большакова согласия на съемки фильма о шпион­ских похождениях знаменитого Д. Лоуренса Аравийского¹³⁶. Види­мо, Кремль не желал поступаться провозглашенным им 17 сентября 1939 г. нейтралитетом в войне и не хотел так или иначе вмешиваться в германо-английское соперничество на Ближнем Востоке. Взамен знаменитому киномастеру предложили поставить в Большом театре оперу Р. Вагнера «Валькирия». Премьера любимого Гитлером произ­ведения состоялась 21 ноября. Но на реверанс Москвы Берлин отреа­гировал с холодным высокомерием: присутствовавшие на спектакле немецкие дипломаты назвали его «еврейско-большевистским»¹³⁷. Эта странная постановка продержалась на главной сцене страны всего три месяца, последнее представление оперы состоялось 27 фев­раля 1941 г. А Эйзенштейн приступил вскоре к выполнению нового сталинского заказа, начав работу над фильмом «Иван Грозный». Так на конкретной судьбе и творчестве бывшего пролеткультовца и создателя киногимна пролетарской революции «Броненосец "По­темкин"» отразилась общая метаморфоза, произошедшая в 30-х годах в советской пропаганде, которая все меньше апеллировала к таким символам, как ленинский броневик, и все больше — к державной мощи Медного всадника.

антисемитизм как элемент власти

Как показали последующие события, курс сталинского руководства на возрождение имперского шовинизма, последовательное уничто­жение в партии интернационалистского духа и ленинских кадров, курс, увенчавшийся официальной проповедью примиренчества с нацистской идеологией на международной арене и жестокой рас­правой с противниками этой идеологии у себя в стране, в конечном итоге обернулся переходом к негласной политике государственного антисемитизма. Очевидные признаки такого перехода проявились в начале мая 1939 года. Тогда Сталин освободил от обязанностей наркома иностранных дел Литвинова, тяготевшего к союзу с запад­ными демократиями и получившего известность в мире хлесткими антифашистскими выступлениями в Лиге наций, и передал этот пост председателю СНК СССР Молотову, который потом вспо­минал:

«...Когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: «Убери из наркомата евреев». Слава Богу, что сказал! Дело в том, что евреи составляли там абсолютное большинство в руководстве и среди послов. Это, конечно, неправильно. Латыши и евреи... И каждый за собой целый хвост тащил»"*.

В результате чистки в НКИДе, начатой в 1937-м Ежовым и закон­ченной в 1939-м Молотовым и Берией, была репрессирована боль­шая часть его руководящего состава, в который действительно вхо­дило много евреев. В наркомате арестовали, в частности, следующих заведующих отделами: печати — Е.А. Гнедина (сына А.Л. Гельфанда-Парвуса, деятеля германской социал-демократии, скандально из­вестного тайным посредничеством между Лениным и германским генеральным штабом в годы Первой мировой войны), экономиче­ского — Б.Д. Розенблюма, второго западного — Г.И. Вайнштейна, дипломатической связи — Г.К. Грикмана. Правда, 13 мая 1939 г. Молотов взял к себе заместителем в НКИД еврея Лозовского. Но это назначение пришлось на момент, когда официальный антисемитизм только формировался, и стало одним из тех последних исключений, которые лишь подтверждали все более закреплявшееся правило. Решение Молотова было продиктовано тем, что он хорошо знал Лозовского еще с дореволюционного времени по совместной под­польной работе в Казани и потому, безусловно доверяя ему, считал «своим человеком», за что потом серьезно поплатился.

Немецкая дипломатия сразу же отреагировала на ставшую сен­сационной кадровую перестановку. Временный поверенный в делах Германии в СССР В. Типпельскирх сообщил 4 мая в Берлин, что отставка Литвинова представляется результатом неожиданного решения Сталина, так как Литвинов еще накануне как ни в чем не бывало принимал британского посла, а сменивший его «Молотов (не еврей) считается «наиболее близким другом и ближайшим сорат­ником» Сталина».

А вот более поздний отклик на это событие такого лидера запад­ной демократии, как У. Черчилль:

«Еврей Литвинов ушел, и было устранено главное предубеждение Гит­лера. С этого момента германское правительство перестало называть свою политику антибольшевистской и обратило всю свою брань в адрес "плуто­кратий"»¹³*.

Советские верхи, до которых, возможно, доходили публиковав­шиеся тогда Ю. Штрайхером (патологический антисемит из окру­жения Гитлера) в «Der Sturmer» провокационные призывы силами вермахта искоренить в России еврейство, живо интересовались произведенным ими на немцев эффектом, нацелив посольство в Берлине на получение соответствующей информации. 5 мая один из высокопоставленных сотрудников германского МИД Шнурре кон­статировал в своем меморандуме, что посетивший его времен­ный поверенный в делах СССР в Германии Г.А. Астахов «коснулся смещения Литвинова и попытался, не задавая прямых вопросов, Узнать, приведет ли это событие к изменению нашей позиции в отношении Советского Союза» и что тот «особенно подчеркивал

большое значение личности Молотова... который будет оказы­вать большое влияние на будущую советскую внешнюю политику»¹⁴⁰.-Тот же Астахов, сообщая спустя четыре дня в Москву о встрече с заместителем заведующего отделом печати МИД Германии Б. Штум-мом, отмечал, что его собеседник «не удержался от того, чтобы не развить мысли о том, что, мол, уход Литвинова, пользующегося репу­тацией главного вдохновителя комбинаций, направленных против Германии, также может благотворно отразиться на советско-герман­ских отношениях»¹⁴¹.

Начавшийся с взаимного дипломатического зондирования поли­тический роман между Москвой и Берлином развивался столь бурно и стремительно, что уже 23 августа в Москву в качестве воспреемника родившегося в результате советско-германского договора о ненапа­дении прилетел германский министр иностранных дел И. Риббентроп. Принятый Сталиным, тот был приятно удивлен не только предло­женный им тостом за здоровье Гитлера. Не менее отрадным сюрпри­зом стало для гостя и вроде бы прозвучавшее из уст советского вождя замечание о том, что тот «ждет лишь того момента, когда в СССР будет достаточно своей интеллигенции, чтобы полностью покончить с засильем в руководстве евреев, которые пока еще ему нужны»*¹⁴³.

Д

* О резонансе в рейхе на такого рода доверительные откровения совет­ских руководителей телеграфировал в Нью-Йорк корреспондент «The Nation» в Германии О. Г. Виллард: «В ответственных кругах Германии распростра­нена уверенность, что соглашение со Сталиным предусматривает примене­ние нюрнбергских законов по отношению к русским евреям и что это будет осуществлено в течение шести месяцев со дня подписания пакта» (142).

** Говорят, что когда однажды Л.М. Каганович, уже будучи наркомом путей сообщения, принес в конце 30-х — начале 40-х годов Сталину список кандидатов на руководящие должности в своем ведомстве, тот отказался его одобрить из-за обилия в нем еврейских фамилий. При этом «хозяин» нази­дательно заметил, что в свое время ему в аналогичной ситуации пришлось выслушать от Ленина следующее наставление: «Товарищ Сталин! Запомните раз и навсегда и зарубите себе на носу, батенька: если у вас начальник — еврей, то зам непременно должен быть русским! И наоборот!» (145).

ля таких цинично-прагматичных рассуждений (если они дейст­вительно имели место) у Сталина были свои резоны. Ведь не мог он не считаться с тем, что на начало 1939 года из каждой тысячи евреев 268 имели среднее, а 57 — высшее образование, тогда как для русских такие показатели выражались соответственно цифрами 81 и б¹⁴⁴. Хотя это обстоятельство, разумеется, не мешало ему, и возможно раньше препятствовать под различными предлогами назначению евреев на высшие аппаратные посты**. Исходившие от вождя нацио­нально-кадровые веяния быстро проникали в высшие номенклатур­ные сферы. Показательно в этой связи свидетельство Густава Вехтера, высокопоставленного эсэсовца, направленного осенью 1939 года на

советско-германскую границу для решения вопросов о беженцах. Тот однажды разоткровенничался с контактировавшим с ним совет­ским уполномоченным B.C. Егнаровым (был уволен в запас из орга­нов МВД в чине генерал-майора в июле 1956 г.) на тему о том, что рейх быстрей очистился от евреев, если бы Советская Россия, где нет антисемитизма, более активно принимала беженцев. Это пожелание не вызвало особого энтузиазма у советского представителя, кото­рый, завершая разговор, сказал: «Мы у себя найдем другие способы устранения евреев»¹⁴⁶.

Д

* Идейно-теоретическую основу пропаганды Третьего рейха помимо гит­леровской «Майн кампф» составлял и объемный опус заместителя фюре­ра по духовной и идеологической подготовке членов нацистской партии А. Розенберга «Миф XX века. Оценка духовно-интеллектуальной борьбы фигур нашего времени» (1930 г.) о всемирном еврейском заговоре, ставшем причиной всех бед, обрушившихся на арийские народы начиная с падения Римской империи и кончая поражением Германии в Первой мировой войне. Будучи уроженцем Ревеля и прослушав до революции курс лекций в Мос­ковском университете, Розенберг много внимания уделял России, воцарение большевиков в которой представлялось ему как следствие все того же за­говора во главе с «Троцким (Бронштейном), Зиновьевым (Апфельбаумом), Радеком (Собельсоном) и Кагановичем (мифическая сестра последнего Роза была объявлена нацистской пропагандой третьей женой Сталина. —Авт.), вступившими в сговор с сионистскими плутократами Ротшильдами, Вар-бургами и Шиффами и подчинившими своей власти податливых и ленивых Русских, не способных сохранить чистоту своей расы».

аже если усомниться в достоверности этих конкретных фактов, существует еще и такой объективный и надежный источник, как архивные материалы секретариата и оргбюро ЦК. Документы этих органов, ведавших назначением и перемещением руководящих кад­ров, свидетельствуют о том, что примерно с лета 1938 года в святая святых партии — аппарате ЦК прекращаются кадровые назначения чиновников еврейского происхождения, а с конца того же года, то есть с началом советско-германского сближения, оттуда исподволь стали устранять евреев (на первых порах по одному и почти неза­метно), уцелевших после «большого террора». Причем увольняли их, как правило, под благовидными предлогами, без скандалов и, как правило, с последующим трудоустройством на престижные должности в наркоматы и другие государственные учреждения, откуда их начнут убирать спустя несколько лет¹⁴⁷. Эта тенденция в кадровой политике Кремля заметно усилилась после заключения советско-германского пакта и продолжала развиваться в дальней­шем по нарастающей. Свою роль в этом процессе сыграли и желание Сталина на «деле» опровергнуть тем самым расхожий штамп геббель-совской пропаганды об СССР как об «иудейско-коммунистическом царстве»*, и усиление его подозрительности в отношении собствен­

н

* В личной библиотеке Сталина в Кремле хранилась книга немецкого журналиста К. Гейдена «История националтсоциализма» (Берлин, 1932 г.), в которой вождь подчеркнул следующие слова, сказанные Гитлером в 1922 году: «В правом лагере евреи стараются так резко выразить все имеющиеся недо­статки, чтобы как можно больше раздразнить человека из народа; они куль­тивируют жажду денег, цинизм, жестокосердие, отвратительный снобизм. Все больше евреев пробираются в лучшие семьи, в результате ведущий слой нации стал по существу чужд собственному народу» (148).

ого еврейства, обусловленное помимо прочего и тем, что в резуль­тате заключения пакта с Гитлером советское государство, как и в 1918 году, после «Бреста», оказалось противопоставленным как западным демократиям, так и тесно связанным с ними международ­ным сионистским кругам. Существовали также побудительные при­чины, так сказать, внутреннего порядка, вызванные постоянно прогрессировавшей личной юдофобией Сталина*, предпринятой им государственно-патриотической перестройкой идейной сферы и «большим террором» конца 30-х годов, который, не будучи по сути своей антисемитской акцией, тем не менее устранил из высшего и среднего слоев советской номенклатуры (от членов ЦК ВКП(б), нар­комов и заведующих отделами ЦК до начальников главков и отделов в наркоматах и директоров предприятий и их �